Варлаам Рыжаков - Скупые годы

• Название: Скупые годы
• Автор: Варлаам Рыжаков
• Жанр: Биографии и Мемуары

---

В комнате стоял полумрак и было тихо-тихо. Возле меня сидела Люська. Она задумчиво смотрела в окно на улицу. Неожиданно скрипнули половицы, и к Люське неслышно, на цыпочках, подошла мать, шепнула:

- Спит?

Люська молча кивнула головой, осторожно взяла мою руку и положила в свою. Рука у нее была влажная, холодная и приятно щекотала мою горячую кожу.

Я поймал ее мизинец и легонько сжал его.

Люська повернулась ко мне, и мы встретились взглядами. На глазах у нее блеснули слезы. Она застыдилась их, вынула платок и тихо спросила:

- Тебе лучше?

Я улыбнулся и еще крепче сжал ее мизинец.

- Ох ты и бредил. Я даже боялась с тобой оставаться одна.

- А что, я кричал?

- Еще как. Вскочишь, глаза вытаращишь и кричишь: "Бей их, гадов, бей!" А то лежишь и разговариваешь...

Люська взглянула на дверь и умолкла, а потом наклонилась к моему уху и прошептала:

- С отцом. А иногда... со мной. А на Витьку ты не сердись.

- За что?

- А за то, что он не сказал тебе про извещение-то. Он не хотел тебя расстраивать, а сам переживал. Он ведь давно носил его в сумке, а сказать тебе не мог.

"Так вот почему Витька так заботливо относился ко мне", - подумал я и спросил:

- А как оно к нему попало?

Люська снова настороженно покосилась на дверь кухни, откуда доносилось покашливание матери, и чуть слышно начала рассказывать:

- Почтальон, тетя Маша, заболела и попросила Витьку сбегать вместо нее в сельсовет за почтой. В сельсовете Витька вместе с письмами получил извещение, прочитал его и решил никому о нем не говорить. Да не вытерпел и обо всем рассказал мне. Это в тот раз - в лесу под сосной. Мы думали, что так будет лучше, а получилось вон как. Когда ты убежал из школы, Витька хватился извещения и догадался. Прибежал ко мне и говорит: "Вовка извещение взял". Мы кое-как оделись - и следом за тобой. Мы знали, что ты собьешься с дороги, да и сами-то сбились, но это получилось к лучшему: мы все-таки нашли тебя. - Люська вздохнула. - А пурга-то какая была. Вон ты как нос-то обморозил.

Я надвинул на лицо одеяло, а сам тайком, одним глазом, смотрел на Люську и думал: "Какая она все-таки красивая".

А Люська, будто угадав мои мысли, вдруг спросила:

- Вов, а отчего ты на меня всегда сердился?

Я приоткрыл одеяло и нарочно угрюмо ответил:

- Ты на записку мне не ответила.

- Это потому, что ты за деревню на бревна не пришел.

Ничего не понимая, я приподнялся:

- На какие бревна?

- На такие. Я тебе в записке писала, чтобы ты в субботу, в ту, в которую меня хотел избить Санька, пришел за деревню на бревна, а ты мне написал, чтобы я написала тебе еще одну такую же записку. Зачем она тебе понадобилась, не знаю. А на бревна ты не пришел. Я тебя там почти всю ночь ждала - так и не дождалась, обиделась и не стала больше писать.

Люська взглянула на меня с упреком.

- Что же ты не пришел?

В это время со скрипом приоткрылась кухонная дверь, и к нам в комнату как-то боком протиснулся Санька Офонин.

Он, насупясь, медленно подошел к моей кровати и хрипло, не поднимая глаз, проговорил:

- Это тебе.

Положил на одеяло перочинный ножик, потоптался смущенно и ушел.

Мы с Люськой переглянулись.

Мы поняли, что отец прислал Саньке хорошее письмо.

Мне хотелось спрашивать и спрашивать:

- Отчего ты тогда в школе на лестнице заплакала?

Люська отвернулась.

- Я тебе потом скажу. Мне домой надо. Мама ждет.

ГЛАВА 7

Люська ушла.

За стеной по морозному снегу прохрустели ее торопливые шаги.

Я с грустью осмотрел пустую комнату, и сердце мое неожиданно забило тревогу.

Потрепанный тулуп, висевший на стене, надтреснутое зеркало, бритвенный прибор и потемневшие от времени книги на полке, каждая мелочь, даже сумрак комнаты, даже воздух - все напоминало мне об отце.

Все дышало холодом на меня и шептало, что его больше нет. Каждая вещь смотрела как-то сиротливо, казалась забытой, заброшенной и никому не нужной.

Я уткнулся лицом в подушку.

Мне вспомнилось, как до войны вот в такие же зимние вечера мы с отцом, не зажигая огня, любили лежать на полу возле топившегося подтопка.

В комнате стоял полумрак. Темнота пугала меня, я боязливо косился под кровать, где зияла черная таинственная пропасть, и плотнее прижимался к колючей бороде отца. Он улыбался, нежно трепал мои волосы и, задумчиво глядя в огонь, медленно рассказывал мне сказки.

- Папа, папочка, - звал я, кусая в отчаянии одеяло. - Ты не убит? Правда? Ты ведь живой. Это все приснилось.

И я мысленно кидался в объятия отца, прижимался к нему, ласково тормошил его за уши, за нос, обвивал его шею, а слезы душили меня.

- Вова, что ты? Тебе хуже? - дрожащим голосом спросила мать, бесшумно подойдя ко мне.

Я вздрогнул. Я понимал, что матери не легче моего, съежился и затих.

- Опять бредит, - прошептала мать, осторожно покрыла меня одеялом, приложила к голове моей руку и, тяжело вздохнув, присела возле кровати на стул.

Ласковая забота матери немного успокаивала меня, и я не заметил, как заснул. Проснулся глубокой ночью. На столе тускло горела маленькая лампадка. За печкой уныло трещал сверчок.

В ногах у меня, дружелюбно мурлыкая, дремала кошка. На большой кровати, крепко обнявшись, спали мать и сестренка.

"Вот и мы с папой так же спали".

Я снова окинул блуждающим взглядом комнату, и вдруг... глаза мои остановились на толстой, аккуратно связанной пачке писем - писем отца.

Письма лежали высоко на подтопке, где хранилась небольшая шкатулка с документами.

Я неслышно подставил стул, взобрался на него, как вор, огляделся и торопливо спрятал драгоценную пачку под рубашку - это на случай, если мать проснется.

Но мать не проснулась.

Я жадно одно за другим начал перечитывать спрятанные под рубашку письма. Прочитав примерно половину связки, я заметил, что в каждом письме отец просил мать не беспокоиться о нем, что он находится в безопасности далеко от фронта.

Я лихорадочно разыскал последнее письмо - в нем то же самое.

"Лиза, обо мне не расстраивайся. Я чувствую себя хорошо.

Опасности никакой нет.

Крепко целую..."

- Как же так, - вырвалось у меня, - опасности нет, и вдруг погиб!

Я отложил письма и долго не мигая смотрел на лампадку.

Потом осторожно взял сумку, чернильницу, устроился поудобнее и, достав тетрадку с ручкой, написал командиру той части, в которой находился отец.

В письме я убедительно просил командира рассказать мне всю правду: где был последнее время отец и при каких обстоятельствах он погиб.

Письмо на другой день отослала Люська, а через три недели, когда я почти оправился от воспаления легких, мне под вечер почтальон принес ответ. Я с трепетом развернул небольшой треугольник и прочитал:

"Здравствуй, дорогой Вова!

Вова, ты просишь меня рассказать тебе всю правду - солдатскую

правду.

Ты говоришь, что твой отец в каждом письме писал матери, чтоб

она не беспокоилась о нем и не расстраивалась, писал, что он

находится в безопасности.

Прости, Вова, отцу эту солдатскую ложь.

Он не хотел вас понапрасну расстраивать: он понимал, что вам и

так тяжело.

Твой отец, Вова, с первых же дней находился на передовой и

каждое письмо посылал из окопов из-под фашистского обстрела.

Вражеская пуля тяжело ранила его в живот. Умирая, он передал

последнее письмо и просил отослать его вам.

Вот, Вова, суровая солдатская правда.

Твой отец был смелым воином и хорошим товарищем. Мы все помним

его.

Похоронили мы его под Сталинградом.

Возьми себя в руки. Мужайся. Будь таким, каким был отец.

Прими наш искренний солдатский привет.

До свидания. Целую. Командир части В о р о н к о в".

- Воронков, - зачем-то прошептал я. - Папа...

ГЛАВА 8

Через несколько дней я вышел на улицу, взглянул на свой дом, и у меня защемило сердце.

Дом смотрел на меня угрюмо, сиротливо. На ветхой крыше топырилась в разные стороны полусгнившая дранка, под которую свободно влетали на чердак и вылетали обратно вороватые воробьи.

Двор, обмазанный глиной, во многих местах обвалился и был кое-как залатан картофельной ботвой. Возле сарая валялась сломанная дверь.

У плетня беспорядочно лежали занесенные снегом дрова. Все выглядело беспризорно, одиноко, уныло, заброшенно.

Все, кажется, ждало заботливых рук хозяина, а ждать было больше некого.

Я медленно вошел в комнату.

- Холодно? - участливо спросила мать.

Я не ответил. Тяжело опустился на скамью, облокотился о подоконник и долго сидел неподвижно. Мать присела ко мне и взъерошила мои волосы. Я обернулся. Мы встретились взглядами, поняли друг друга, и я не утерпел уронил голову к ней на колени.

- Ничего, Вова, проживем, - подбодрила она, а голос ее дрожал.

- Проживем, мам, - сцепив зубы, произнес я.

И мы оба заплакали.

С этого дня я начал вставать по утрам так же, как и вставал отец, вместе с матерью. И пока она топила печь, я носил воду, поил скотину, задавал корм и расчищал около дома дорожки.