Роберт Вальзер - Сочинения Фрица Кохера и другие этюды

• Название: Сочинения Фрица Кохера и другие этюды
• Автор: Роберт Вальзер
• Издательство: Текст
• Жанр: Классическая проза
• Год: 2013
• ISBN: 978-5-7516-1123-1

В книге представлены два авторских сборника ранней «малой прозы» выдающегося швейцарского писателя Роберта Вальзера (1878—1956) — «Сочинения Фрица Кохера» (1904) и «Сочинения» (1913). Жанр этих разнообразных, но неизменно остроумных и оригинальных произведений трудно поддается определению. Читатель сможет взглянуть на мир глазами школьника и конторщика, художника и бедного писателя, берлинской девочки и поклонницы провинциального актера. Нестандартный, свободный, «иронично-мудрый» стиль Вальзера предвосхитил литературу уже второй половины XX века. На русском языке оба сборника издаются впервые.

---

Мы с Papa скоро отправимся в путешествие. Ведь теперь наступает цветущее время года, когда все вокруг зеленеет и порядочные люди просто обязаны путешествовать. Если не уехать в это время, то это покажется подозрительным. Разве не так? Papa поедет на море. Наверное, будет там целыми днями лежать на песке и поджариваться на солнце, пока не станет совсем коричневым. В сентябре у него всегда самый здоровый вид. Бледность от утомления ему не идет. Между прочим, мне лично нравится, когда мужчина загорелый. Как будто он вернулся с войны. До чего же я глупа, несу детский вздор. Ну и пусть, я же еще ребенок. Что касается меня, то я еду на юг. Сначала поживу немного в Мюнхене, потом отправлюсь в Венецию, где живет человек, ближе которого у меня никого нет: Mama. В силу причин, глубины которых я не в состоянии понять, а значит, и оценить, мои родители живут по отдельности. Я живу в основном с папой. Но у мамы тоже, конечно, есть право получать меня, по крайней мере, на какое-то время. Я страшно рада предстоящей поездке. Я люблю путешествовать и думаю, что почти все люди тоже любят. Садишься в поезд, поезд трогается, и вот он уже мчится на всех парах. Ты сидишь и одновременно уносишься в неведомую даль. Все-таки у меня, в сущности, все хорошо. Разве я знаю, что такое бедность? Разве я в чем-то нуждаюсь? Нисколечко. Я считаю, что вовсе не обязательно знать такие нехорошие вещи. Но бедных детей мне жалко. Чем так жить, я бы на их месте выбросилась из окна.

Мы с Papa живем в самом богатом квартале. Довольно старые кварталы, тихие и очень-очень чистые, они и есть богатые. А совсем новые? Я бы не хотела жить в совсем новом доме. Где новое, там всегда что-нибудь не в порядке. В нашем квартале, где у домов есть сады, почти не видно бедных людей, например рабочих. У нас здесь живут фабриканты, банкиры и богатые люди, богачи по профессии. Выходит, что и Papa должен быть человеком, по крайней мере, состоятельным. Бедные и совсем бедные люди просто не могут здесь жить, потому что жилые помещения слишком дороги. Papa говорит, что класс бедноты живет в северной части города. Какой большой у нас город. И что такое северная часть? Я лучше знаю Москву, чем север нашего города. Из Москвы, Петербурга, Владивостока и Иокогамы мне приходило столько красивых открыток. Я представляю себе морское побережье Голландии и Бельгии, я знаю Энгадин в Швейцарии, с высоченными горами до неба и зелеными альпийскими лугами, но свой собственный город? Быть может, он — загадка для многих, многих людей, живущих в Берлине. Papa поддерживает искусство и художников. Он занимается торговлей. И что? Князья тоже часто занимаются торговлей, и к тому же папина торговля абсолютно благородная. Он покупает и продает картины. Очень красивые картины висят и у нас в квартире. Я представляю себе папины дела так: художники, как правило, ничего в делах не смыслят. Или же по каким-то причинам не имеют права в них разбираться. Или вот еще что: свет велик и равнодушен. Свет никогда не думает о существовании художников, может быть, он вовсе не нуждается в искусстве. И тут выходит мой умный и элегантный отец, у которого светские манеры и всякие важные светские знакомства, и обращает внимание света на прозябающее в нищете искусство и художников. Papa часто презирает своих покупателей. Но он часто презирает и художников. Когда как, зависит от обстоятельств.

Нет, я бы хотела жить только в Берлине, а больше нигде. Разве в маленьких городишках, совсем старых и трухлявых, дети живут лучше? Конечно, там есть кое-что, чего нет у нас. Романтика. Если не ошибаюсь, наполовину живое, а наполовину мертвое, это и есть романтика. Что-то больное, разрушенное, обвалившееся, например старая-престарая городская стена. Толку от нее никакого, но она непонятно почему красивая. Романтичная. Я люблю мечтать о таких вещах, ведь о них, я считаю, достаточно мечтать. В конце концов романтичнее всего сердце, и каждый чувствительный человек носит в своем сердце старые города, окруженные старыми стенами. Наш Берлин скоро лопнет от новизны. Отец говорит, что здесь исчезают все исторические достопримечательности, и никто, ни один человек, больше не знает старого Берлина. Отец знает все или почти все. Ну а мне, его дочери, конечно, от этого выгода. Вообще-то маленькие города среди сельского пейзажа тоже бывают прекрасными. Там есть разные укромные уголки, где можно играть, пещеры, куда можно забираться, луга, поля и лес, всего в двух шагах от дома. Такие местечки будто увенчаны зеленью, зато в Берлине есть ледовый дворец, где посреди самого жаркого лета можно кататься на коньках. Берлин именно что обогнал все остальные немецкие города. Во всем. Это самый чистый, самый современный город в мире. Кто так говорит? Конечно, Papa. Какой он, в сущности, добрый. У него можно многому научиться. Наши берлинские улицы преодолели все рытвины и ухабы, всю слякоть и грязь. Они гладкие, как лед, и сверкают, как натертые полы. В настоящее время можно наблюдать некоторых людей на роликах. Кто знает, может быть, и я когда-нибудь научусь кататься, если ролики к тому времени не выйдут из моды. Бывают моды, которые не успеют войти, как уже выходят. В прошлом году все дети, даже многие взрослые, играли в диаболо[18]. А теперь это немодно, и никто не хочет играть. Вот так все меняется. А Берлин всему задает тон. Никого не принуждают к подражанию, и все-таки госпожа Мода — великая и высокая повелительница этой жизни. Любой человек чему-то или кому-то подражает.

Papa умеет быть обворожительным. Вообще-то он всегда любезный и милый. Но иногда, непонятно почему, он выходит из себя и бесится, и тогда он страшный и некрасивый. Да, по нему видно, как тайная злость, злоба на людей делает человека уродливым. Когда Papa в дурном настроении, я невольно чувствую себя как побитая собака. Ему не следует показывать окружающим свое внутреннее недовольство и хандру, пусть даже его окружение состоит из одной дочери. Вот тогда-то, именно тогда и совершаются грехи отцов. Я это живо ощущаю. Но у кого нет слабостей и никаких, совсем никаких недостатков? Кто без греха? Родители, которые не считают нужным оберегать детей от своих личных бурь, в один момент превращают их в рабов. Некоторым отцам лучше скрывать свои дурные настроения (но как же это трудно!) или срывать зло на посторонних людях. Ведь если дочь — юная дама, то каждый образованный воспитатель должен вести себя как кавалер. Еще раз настоятельно повторяю: у отца мне живется хорошо, просто как в раю, а если я нахожу в нем недостатки, значит, у меня острый наблюдательный ум, а ум перешел ко мне от отца, то есть ум не мой, а отцовский. Пусть бы лучше Papa обращал свой гнев на людей, которые в известном смысле от него зависят. Они вечно вокруг него увиваются.

У меня есть собственная комната, своя мебель, своя роскошь, свои книги и пр. Господи, да я, в сущности, очень богато обставлена. Благодарна ли я за это Papa? Какой-то вопрос… безвкусный. Я ему послушна, но все-таки я его вещь, и в конце концов он может мной гордиться. Ему приходится думать обо мне, я его домашняя забота, он имеет право рявкать на меня, а я над ним смеюсь. Я всегда смеюсь, когда он на меня рявкает. Это вроде как мой долг — проявлять чуткость. Papa любит на меня орать. У него есть чувство юмора, к тому же он — человек темпераментный. К Рождеству он засыпает меня подарками. Кстати, мою мебель проектировал довольно известный художник. Papa общается почти исключительно с людьми, у которых есть какое-то имя. Он общается с именами. Если в имени помещается человек, тем лучше. Как это, должно быть, ужасно — знать, что ты знаменит, и чувствовать, что вовсе этого не заслуживаешь. Такая известность — что-то вроде неизлечимой болезни. Разве не так? Очень я неуклюже выражаюсь. Моя мебель покрыта белым лаком и искусно разрисована цветами и фруктами. Они выглядят очаровательно, и нарисовал их отличный художник. Отец высоко его ценит. Люди, которых высоко ценит мой отец, должны чувствовать себя польщенными. То есть я хочу сказать, что если отец желает людям добра, а они этого не чувствуют и делают вид, что им наплевать, то они себе, конечно, вредят: слишком мрачно смотрят на мир. Я считаю своего отца редким человеком. Ведь ясно как день, что у него есть влияние в свете.

Многие из моих книжек наводят на меня скуку. Например, так называемые книжки для детей. Они какие-то ненастоящие. Ведь это стыд и срам — давать детям книги для чтения, которые не расширяют их кругозора. С детьми нельзя сюсюкать, это ребячество. Вот я, например, ребенок, и я ненавижу сюсюканье.

Когда уж я перестану возиться с игрушками? Нет, игрушки — прелесть, и я еще долго буду играть с моей куклой. Я нарочно с ней играю. Знаю, что это глупо, но как прекрасно то, что глупо и бесполезно. Я думаю, такие чувства испытывают все артистические натуры. К нам, то есть к Papa, часто приходят на обед разные молодые художники. То есть их приглашают, и тогда они приходят. А приглашения часто пишу я, или их пишет моя гувернантка, и тогда за нашим столом царит большое оживление. Не хочу хвалиться, тем более хвастаться, но наш обеденный стол выглядит, как накрытый стол в доме аристократа.