Ирина Савкина - Разговоры с зеркалом и Зазеркальем

• Название: Разговоры с зеркалом и Зазеркальем
• Автор: Ирина Савкина
• Издательство: Новое литературное обозрение
• Жанр: История
• Год: 2007
• ISBN: 5-86793-505-1

В русской культурной истории было немало женщин, которые сумели высказать и выразить себя в автодокументальных текстах (воспоминаниях, дневниках или письмах), большая часть которых была опубликована при их жизни или позже. И все же голоса этих женщин остались неуслышанными. Их тексты практически никогда не становились предметом научного интереса сами по себе, а не в качестве исторических или литературных источников для биографий знаменитых мужчин. Цель данной книги — рассмотреть, как женщины первой половины XIX века в своих дневниках, воспоминаниях и письмах пишут о себе, точнее, «пишут себя», как они обсуждают и создают приемлемые для себя модели женственности. Материалом исследования послужили среди других дневники А. Керн, А. Якушкиной, А. Олениной, мемуары Н. Дуровой, автобиография Н. Соханской, переписка Натальи Герцен с А. Герценом, Г. Гервегом и подругами.

---

Проблема адресации автотекста, как замечает Шошана Фельман, влечет за собой множество вопросов: «Для кого мы пишем? Кем мы хотим быть прочитанными? Кем мы боимся быть прочитанными? Кому мы доверяем знать, как читать наше произведение? Кто нужен нам, чтобы помочь ухватить правду, которая лежит, ожидая (нас или других), в нашей истории, но которую в одиночку у нас нет сил уловить? Кто может помочь нам или кто даст возможность нам пережить нашу историю? Кто наш внутренний свидетель? Кто наш внешний свидетель? Кто наш добровольный свидетель? Кто наш неумышленный свидетель?»[125]

Нэнси Миллер, как я уже отмечала, развивает мысль о важности гендера читателя, о необходимости обратить внимание на читателя как такого другого, из потребности в котором, возможно, и пишутся автобиографии. Женское «послание», по мнению Миллер, может быть прочитано при гендерноориентированном чтении.

Подобный подход заставляет нас вернуться к проблеме референциальности. На мой взгляд, если вынести эту проблему за скобки, то исследователь автодокументальных текстов (как мужских, так и женских) теряет свой объект.

Есть, конечно, возможность говорить не о референциальном авторе, а о стратегиях письма, écriture feminine, но тогда проблема женской или мужской автобиографии заменяется проблемой женственного и мужественного дискурса, языка, стиля, где вопрос о жанре и о соотнесенности с реально существовавшим автором самоописания оказывается избыточным.

Как мне кажется, перефразируя слова Марка Твена, можно сказать, что «слухи о смерти автора сильно преувеличены», по крайней мере по отношению к автодокументальным жанрам. Для их создателей, возможно, главный мотив письма — утвердить акт собственного существования, сказать: «я — есть», потому что писать — значит делать себя существующим. Записано — значит существовало; незаписанное же через некоторое время проваливается в темноту небывшего, превращается в тире между датами рождения и смерти на могильном памятнике. Факт письма равнозначен акту заявления о собственном существовании.

Кроме того, как справедливо замечает Магдалена Медарич, «в случае автобиографии (и других автодокументальных текстов. — И.С.) значение и смысл никоим образом не могут быть сведены к самому тексту или же найдены в речевой организации самого сообщения. Автобиография задана основным требованием жанра как текст, ориентированный на внетекстовую реальность»[126].

Однако, настаивая на необходимости категории референциальности для разговора об автодокументальных текстах, я полагаю, что точнее было бы говорить об «установке на референциальность», задаваемой текстом и принимаемой читателем.

На мой взгляд, обсуждать надо не неразрешимую в принципе проблему «было ли это на самом деле», а то, какими способами в конкретных текстах (или группах текстов) создается «установка на подлинность», или «иллюзия референциальности». Какими способами текст заставляет читателя читать себя как сообщение о том, что «было на самом деле»?

С другой стороны, очевидно, что автодокументальные жанры всегда содержат элементы вымысла, связанные с аберрациями памяти, с литературным и идеологическим контекстом и другими причинами.

И здесь можно и нужно поставить и обсудить вопрос, насколько социокультурные и литературные конвенции (и степень зависимости от них автора) допускают использование элементов вымысла, как такие элементы оцениваются: должен ли автор маскировать эту «неправдивость», оправдываться, или он может обсуждать подобную проблему р тексте, или даже маркировать fiction-моменты, обыгрывать их, делать сознательным элементом структуры текста (как в современной литературе)?

Теоретические предпосылки данного исследования

В определении жанра или вида текстов, которые будут предметом моего исследования, я хотела бы пройти между двумя крайностями современной трактовки автобиографии (автодокументальной литературы). Как мы могли видеть, с одной стороны, имеют место концепции, предлагающие все тексты, вплоть до ресторанного счета, читать как автобиографические; с другой — существуют концепции, утверждающие, что автодокументов нет в природе, так как референциальность, автореференциальность — это искусственный, риторический эффект, рождающийся на пересечении снующих в тексте дискурсов.

Я понимаю под автодокументальными такие тексты, где имеется создаваемая за счет специальных авторских усилий и текстовых стратегий установка на подлинность[127], где заключается договор с читателем, заставляющий его читать текст как «невымышленную» прозу. Способы создания этой установки на подлинность исторически изменчивы: они зависят от идеологических, исторических, культурных, этнографических, национальных, гендерных и прочих конвенций, актуальных для автора (сознательно или бессознательно).

В интересующих меня жанрах — дневниках, письмах, воспоминаниях (мемуарно-автобиографической прозе) — установка на подлинность в огромной степени предстает как автореференциальность, а образ Я является жанрообразующим фактором.

Меня интересует гендерный аспект того Я, которое строится (или разыгрывается) в выбранных мною женских текстах, но при этом для меня существенно важным является представление о том, что «женский субъект» создается на пересечении многих факторов; что национальный, социальный, культурный, религиозный факторы существенным образом влияют на гендер и способы его выражения в тексте.

Очень важный вопрос, которому я хотела бы уделить серьезное внимание в своем исследовании, — это соотношение авторских намерений и существующих литературных конвенций. Последние, как кажется, очень сильно влияют на то, что выбирает автор из своего реального опыта для записывания. Л. Гинзбург замечает в книге «О психологической прозе» в связи с дневниками Жуковского, что их автор записывает только то, что укладывается уже в существующие формулы[128]. Тем более подобные конвенции влияют на то, что не записывается (особенно это актуально для женщин), и на то, как структурируется, интерпретируется написанное, по каким правилам фабула жизни перестраивается в сюжет (что есть и в дневниках, и в письмах тоже).

В той же степени, что и возникающее при самоописании Я, меня интересуют и разные Ты, к которым прямо или косвенно адресуется женский автотекст. Сам акт письма подразумевает некоторую публичность: написав что-либо, автор уже перевел свое на общий язык, сказал для других, чтобы быть понятым другими, а значит, включил и их точку зрения внутрь своего текста.

В женских автодокументальных текстах «конвенциональное» Ты особенно важно — так как «чуждость» и даже враждебность позиции этого «Ты» маркируется, призывая к мимикрии (надо быть понятой) и вызову (надо быть собой).

В связи с проблемой адресата важно посмотреть не только кому, но и в качестве кого женщина пишет: представляет она себя членом определенного социума, культурного круга, писательницей и т. п. Эти роль или роли важны для исследования идентичности автора.

Меня интересует не универсальный женский субъект, а то, как изображает себя женщина — автор дневника, автобиографии, мемуаров, письма в совершенно определенном контексте, во времени и месте. Жанр, социокультурный контекст, гендер и то, что происходит в точке их пересечения, — вот центральная проблема моего исследования.

Как я уже замечала, я не хотела бы делать свою работу «полигоном для испытания» какой-то одной методологии, считая возможным выбирать и использовать те теоретические подходы, которые кажутся мне наиболее адекватными избранному материалу и моему исследовательскому и человеческому опыту.

Большая часть используемых мною теорий находится в русле американской и европейской феминистской критики. Мне представляется очевидным, что без них изучение женской автодокументальной литературы на современном этапе просто невозможно.

Однако, как мне кажется, в применении «западных» методологий к русскому материалу есть и свои проблемы. Не заставляют ли теоретические концепты, сформулированные при исследовании совсем иного материала, видеть только то, на что они реагируют, оставляя остальное в зоне «темного пятна»? Не остается ли, таким образом, не увиденным именно особенное (в данном случае — специфически русское), которое не описывается в уже имеющихся терминах[129]?

Чтобы попытаться избежать такого «дискурсивного принуждения», я стараюсь в своем исследовании по возможности соединять западную и русскую (традиционный и хорошо разработанный в отечественном литературоведении «историко-типологический подход») исследовательские парадигмы, а также больше доверять материалу, тщательнее вглядываться в сами тексты, не предполагая априорно, что в существующих теориях уже есть готовые «рецепты» их интерпретаций, и одновременно максимально учитывать русский историко-литературный контекст.