Памела Джонсон - Решающее лето

• Название: Решающее лето
• Автор: Памела Джонсон
• Издательство: Северо-Запад
• Жанр: Современные любовные романы
• Год: 1993
• ISBN: 5-8352-0159-1

Когда и как приходит любовь и почему исчезает? Какие духовные силы удерживают ее и в какой миг, ослабев, отпускают? Человеку не дано этого знать, но он способен наблюдать и чувствовать. И тогда в рассказе тонко чувствующего наблюдателя простое описание событий предстает как психологический анализ характеров и ситуаций. И с обнаженной ясностью становится видно, как подтачивают и убивают любовь, даже самую сильную и преданную, безразличие, черствость и корысть.

Драматичность конфликтов, увлекательная интрига, точность психологических характеристик — все это есть в романах известной английской писательницы Памелы Хенсфорд Джонсон.

---

— Пусть, — сказала мать, — не трогайте его, теперь все обойдется, он успокоится. — Встав на колени, она обняла плачущую девочку и стала ее уговаривать. — Не надо плакать, детка, все прошло. Он просто пошутил, он не хотел сделать ничего плохого.

Седой господин попытался было о чем-то ее спросить, но женщина ничего не ответила. Торопливо поблагодарив нас, она поспешила за сыном, таща за руку девочку. Маляр пожал плечами.

— Должно быть, не все дома, — спокойно промолвил он и вернулся к прерванной работе.

Когда я рассказал об этом эпизоде Чармиан, я добавил что-то относительно материнской доли: как, должно быть, тяжело матери этого мальчишки — ведь он сущий волчонок.

К моему удивлению, Чармиан набросилась на меня.

— Ты только так и способен мыслить! Тебе, разумеется, ее жаль! Все вы такие, мужчины. А ты подумал о мальчике? Разве ты знаешь, отчего он такой? Почему хотел убить собственную мать? Ведь дети так ужасно страдают, — продолжала она, одновременно разгневанная и взволнованная — и никто этого не знает. Взрослые всегда заодно и всегда против детей. Как ты можешь осуждать этого бедного толстого мальчугана? Только представь, сколько ему пришлось вытерпеть, если он стал таким? Ведь всю правду ни ты, ни я никогда не узнаем.

— Разумеется, поэтому лучше не принимать так близко к сердцу эту историю. И ради бога, будь справедливой, не впадай в крайности. Дети, бросающиеся с ножом на родителей, право же, заслуживают наказания.

— Ах, ты совсем ничего не понимаешь, — продолжала она. Взяв на руки маленькую Лору и крепко прижав ее к себе, она взволнованно ходила по комнате. — Я на их стороне. Я всегда буду на стороне детей.

Я вдруг понял, что Чармиан бросает вызов миру взрослых, миру их любви и их ненависти. Она решила посвятить себя Лоре и добровольно отказаться от других радостей. Мальчишка в малиновой фуражке, разъяренное и одержимое злобой существо, столь быстро ставшее вновь беззащитным и беспомощным, символизировал для нее страх, живущий в душе каждого ребенка.

Тем, кто утверждает, что у истоков детства лежат страх и страдание, грозит плен. Здоровое начало, заложенное в естественном праве человека на счастье, служит великим вдохновителем всех его начинаний. Страдания двенадцатилетнего мальчика символизировали для Чармиан страдания детства, и она отождествляла их с собственной обидой. Она сама была мальчишкой с ножом в руках. Ей снова хотелось вернуться в детство, чтобы ничего самой не решать и не избирать меру наказания.

Это неожиданно возникшее между нами непонимание и новая отчужденность заставили меня подумать о том, чтобы уехать куда-нибудь ненадолго. Тоска по Элен была похожа на физическую боль и словно обручем все туже стягивала сердце. Я был полон решимости побороть ее во что бы то ни стало, избавиться, как от тяжкой болезни, и видел выход лишь в смене обстановки и в новых впечатлениях. Чармиан не нуждалась во мне, а галерея Крендалла в своем спокойном и неторопливом существовании не требовала особых забот. Поэтому, когда Крендалл упомянул как-то о богатой американке, коллекционирующей картины современных английских художников, и высказал мысль, что было бы неплохо установить с нею деловые контакты, я предложил вместо отпуска съездить на месяц в Нью-Йорк. Я мог себе это позволить и, таким образом, соединил бы приятное с полезным.

— Что ж, я не возражаю, — одобрил мою идею Крендалл, — поезжай. Меня это вполне устраивает. Я попрошу Макса Дэвидсона помочь мне, пока ты будешь в отъезде. Он сейчас не у дел, и думаю, что его знаний хватит, чтобы не наделать глупостей. Когда ты предполагаешь ехать?

— Как можно скорее, — ответил я, но, наведя справки, выяснил, что раньше середины мая уехать не удастся.

— Ну что ж, все равно у тебя впереди заманчивая перспектива, — утешал меня Крендалл, не подозревая, насколько мне необходимо уехать немедленно.

Вторая неделя апреля была на исходе, и весенний город сиял, словно осыпанный бриллиантовой пылью, а поздно зацветшие деревья в садах Чейэн-уока белели, будто шары из сахарной ваты, и наполняли воздух сладким ароматом. Весна была похожа на строгую мать, которая долго отказывала ребенку в удовольствиях, а затем вдруг неожиданно щедро осыпала его подарками.

Мысли о поездке в Америку так захватили меня, что тоска по Элен стала проходить. Возможно, она прошла бы совсем, если бы однажды вечером, возвращаясь домой и проходя мимо маленькой мастерской по ремонту радиоприемников, я не услышал мелодию, напомнившую об Элен.

Впервые я услышал ее в тот вечер, когда мы с Элен обедали у Гвиччоли. Это был необычайно теплый вечер, и мы сидели у открытого, окна, под которым уличный музыкант играл на флейте. Поначалу я почти не слышал его, ибо звук флейты был слишком слабый и его заглушал шум улицы. Думаю, что он не сразу привлек мое внимание. Теперь же, услышав эту мелодию, шумно исполнявшуюся на саксофоне, трубе и кларнете, мелодию, которая донеслась до меня из темного нутра маленькой лавчонки, я сразу вспомнил ее. Это была обычная джазовая музыка с надоедливыми повторами басов, под которую, тесно прижавшись друг к другу напряженными телами, конвульсивно подергиваются пары в переполненных дансингах. Но я услышал ее, когда был с Элен, запомнил, и теперь она показалась мне необыкновенной.

Остановившись как вкопанный на заполненном пешеходами тротуаре, я слушал банальный мотив, словно звуки хорала. Нет, пожалуй, хор ангелов не смог бы петь слаще. Только когда эту мелодию сменила другая, столь же же пошлая и банальная, я наконец обрел способность двигаться и продолжил свой путь.

В моем уме рождались хитроумные планы примирения с Элен, перебрасывались бесчисленные мостики через пропасть. Но поскольку я старался во что бы то ни стало обойтись без помощи Филдов, все они были практически неосуществимы. От некоторых я тут же сам отказался, понимая их явную нелепость. Например, я звоню Элен в министерство и задаю ей какой-нибудь вопрос, скажем, что требуется для того, чтобы открыть магазин (любой магазин). Или: я узнаю (бог весть каким образом), где она завтракает, и случайно оказываюсь там. Или: я пишу ей сухую и сдержанную записку, где спрашиваю, не оставила ли она у меня какую-нибудь пустяковину, ну, скажем, пудреницу или авторучку (для пущей правдоподобности я, разумеется, сам покупаю их в магазине). И наконец: я тяжело заболеваю и в бреду зову ее.

Идиотизм этого последнего плана, логически следующего за всеми остальными, не менее глупыми и нелепыми, заставил меня очнуться, я даже вновь обрел утраченное чувство юмора. А заодно вернулась и прежняя злорадная, ничем не оправданная уверенность в том, что Элен не меньше моего жаждет примирения, и я преподам ей хорошенький урок, если не буду с этим торопиться.

Разумеется, я все еще расценивал свое отношение к Элен как простое увлечение или флирт; ничего серьезного в этом я пока не видел. Продолжая наслаждаться внутренней свободой после смерти Хелены, я не был склонен снова осложнять свою жизнь.

Пока я строил нелепые и несбыточные планы примирения с Элен, время от времени по случайным воспоминаниям возрождая радостные и тревожные минуты наших встреч, в отношениях между Чармиан и Шолто произошли перемены.

Однажды утром Чармиан внезапно появилась в галерее. Посетителей не было, я был свободен, и она без обиняков сказала:

— Ты знаешь, Эван пьет.

— Ты говорила, что это бывает. Снова началось?

— Но теперь это серьезно. Он не бывает совершенно пьян, но и трезвым почти не бывает. Опять пропадает по вечерам, возвращается в полночь, отвратительно любезен и внимателен. Свекровь в восторге.

— Разве она не видит?

— О, нет. Она счастлива, что он галантен и мил. Она не знает, каким он бывает после полуночи.

Я почувствовал, как сжалось сердце от гнева.

— После полуночи?

— Нет, нет, он ничего себе не позволяет. Просто садится в ногах моей кровати и начинает доказывать, что во всем виновата я. Он говорит, что ему нравится пить, что он обязательно сопьется — и все из-за меня. Он не трогает меня. А утром ничего не помнит. У него даже голова не болит с похмелья.

— Почему ты не запираешь дверь спальни?

— Я попробовала однажды, но он так стучал, что разбудил свекровь и она примчалась в одной сорочке и в своем розовом ночном чепце. Мне пришлось успокаивать ее и убеждать, что все это просто шутка.

— Она не такая дура. Думаешь, она тебе поверила?

— Она хочет верить, а это главное.

— Ты и теперь не уйдешь от него?

— Сейчас я не могу, — ответила Чармиан с сосредоточенным и каким-то ребячески упрямым выражением. — У него нет ни гроша за душой.

— Он работает?

— О нет, — ответила она со спокойной и горькой иронией. — Уже нет. На прошлой неделе он отказался от места.

— Но… Черт!