Татьяна Мудрая - Паладины госпожи Франки

• Название: Паладины госпожи Франки
• Автор: Татьяна Мудрая
• Жанр: Фэнтези

Посреди заповедной эпохи, что наступила в мире после смерти Кромвеля и воцарения короля Карла II…

Впрочем, о них самих не будет, можно сказать, ни слова…

Посреди времени и широкого водного пространства возвышается заповедный остров, где братски живут представители всех трех мировых религий, где войны — скорее даже состязание в своеобразном благородстве, которое разрешается всеобщим братанием и возникновением новых дружеских и торговых связей, где возникают тайные организации, побратимские и любовные союзы. По нему бродит странная молодая девушка, почти девочка, то наивная, то не по годам властная, в речи которой проскальзывают необычные для слуха других людей и такие нам знакомые слова…

Нет, это не вовсе не очередная «мерисью» — эта женщина-дитя неотделима от самой островной земли и ее истории. И не хочет никого спасать: просто именно так она живет — и не умеет иначе.

Это на нее и ее верных рыцарей — купца, священника, урожденного шахского сына и нового аристократа — падет главная тяжесть сражения с теми, кто вносит в жизнь счастливого острова неуместный социальный разлад в духе и стиле «Утопии» господина Томаса Мора.

А что насчет мизерности и «невсамделишности» зла… Оно воплотилось — и погибло-таки — в ничтожном и не таком даже плохом человечке.

---

Отец Леонар. Медитация

«Благословен идущий…»

«Спустясь с гор, перед нами открылась цветущая равнинная земля…

Мой синтаксис безнадежно пророс галлицизмами, однако, в сущности, буквальный смысл фразы донельзя верен. Ибо степь в предгорьях Эро как бы стекает вниз со склонов острых вершин и пологих холмов, поросших яркой зеленью и алыми тюльпанами. От этого кажется, что мы принесли эту эфемерную красоту с собой — на подошвах чарыков и копытах коней. У моих юнцов глаза разгорелись при виде сего великолепия, а юницы мигом слезают с седел и начинают изничтожать растительность подобно гусеницам. Запрещать им, вдоволь насидевшимся под землей, не хватает духу. Что поделаешь, война сиротит всех подряд, не глядя ни на расу, ни на пол, ни на лета. Нам уже давно приходится, вопреки исламской традиции, обучать девочек возрастом от восьми до пятнадцати лет вместе с их сверстниками. И обучать совершенно тому же, разве что некоторым темам более скрупулезно, а иным — пробегая галопом. Меня больше всего поражает, что у нас не возникает почти никаких трудностей с дисциплиной и чистотой нравов: очевидно, из-за военной обстановки. Через границу мы пробивались с боями, кое-кто из мальчишек постарше… Эх, не будем о грустном.

Началось всё опять-таки с моих детей. Собственно, с их исторических штудий, которые обычно разыгрываются как спектакль, комедия дель арте, причем иллюстрацию событий всё чаще подменяет вольная вариация на тему. Нас волнует не то, что произошло, а — что могло ли произойти, если бы главный персонаж драмы принял иное решение или сказал иные слова. Властитель не всегда предугадывает последствия своих шагов: наши же ученики эти последствия олицетворяют и облекают в плоть.

Зачем им всем понадобилось касаться не остывших ран, а свежей? Что нашло на Шайнхора-ини, водителя игры?

— Вот вы, Лев, — его палец уткнулся в мой мудрый лоб. — Мы подошли к землям кагана эроского, руку которого держит и лижет Алпамут, и зажаты меж двух союзных государств. Есть ли для нас достойный исход?

— Государи могут заключать союз или враждовать, но брат всегда поможет брату, — провещал я, слегка вздрогнув от неожиданности.

Он высоко поднял бровь. Потом его глаза засмеялись и потеплели, и он произнес:

— Вы отличная нянька, Лев, и превосходно обучаетесь другим умениям. Быть может, вас позовут опекать человека взрослого и сильного… сильного во всем, кроме того, что важней прочего для нас, детей дня.

— Я отдал себя братьям Раковины по доброй воле, но не люблю загадок; и ведь мне осталось еще два года ученичества, мой доман, — ответил я. На том дело и кончилось.

А потом мы вошли в северные земли Эро, принадлежащие кагану в той же мере, в какой и гябрам, поклонникам не одного пророка Мухаммада, но также Огня и Зеркала, и, как говорят, гябрам даже более, чем кагану. Рыжие цветы свисали из-под тафий мальчиков и из вырезов девичьих безрукавок, охапки их были перекинуты через луки седел и воткнуты в переметные сумы: нежный и горячий запах издавали они под напором солнечного света. Ночью же все тюльпаны, растущие и сорванные, закрылись и потухли, а посредине каждого из наших лагерей зажглись костры, столь похожие на пламенные цветы. И вдали тоже горели огни, не такие, как наши: более ровные и бледные. Днем они не гасли, только становились менее различимы.

Мы шли к тем дальним огням, и щедрая земля пела под нашими ногами: «Благословен грядущий во имя Господне…» Благословен, кто выступает по пути Бога, и стратены, и дети стратенов, и Шайнхор, и Однорукий леген, и Барс…

Так шли к соединению два могущественных Братства.»

Рассказ Френсиса

«Как-то незаметно прокатились почти четыре года. Мы все занимались обыденными делами: торговали, охраняли и кое-чему обучались. Я самолично, помимо сидения на «шахматном» полу, овладел умением стрелять из арбалета по неподвижной мишени и слегка усовершенствовался во владении саблей и прямым клинком. Герцогская чета разъезжала по стране, изредка вместе, чаще поврозь, и дела у них также были разные. Кстати, тот портрет госпожи Франки сняли, очевидно, дабы не смущать других, как однажды меня. И сама она не появлялась в доме Даниэля почти никогда.

Ну и, конечно, Яхья всё хорошел, а горькая Ноэминь всё дурнела: волосы из каштановых делались откровенно рыжими, а носик тяжелел и приобретал сугубую горбоносость.

Плавное и монотонное течение времени омрачено было за эти годы единственным торжеством: в разгар четвертой зимы по санному пути прибыла делегация. Наследник лорда-премьера англичан в сопровождении одного из ближних советников и изрядного количества свиты. Сэр Эйтельред Аргалид, сэр Джейкоб Стагирит и иже с ними.

Услыхав первый раз эти клички, наша Франка, что в это время была в Гэдойне, так сказать, «пролетом», фыркнула:

— Мы, католики, помешались на библейской латыни, эти — на библейском греческом. Ну, Стагирит понятное дело кто: Аристотель. А Аргалид? Знаете, тезка, в граде Эрке, откуда я сюда приехала, похоже называют толстенную бумагу из протравленных кислотой опилок, которую ставят под дорогие шелковые обои, чтобы ровнее их натянуть.

Впервые в жизни слышу такую странность!

Высоких гостей привечали со всей мощью традиционного гэдойнского радушия. Вначале угощали духовной пищей: пошелестели в Архиве Стуре древними рукописями, проиграли в кафедральном соборе (Доме Гэдойнской Богоматери Радостей) над их протестантским ушком католическую органную мессу Це-Дур; посетили вместе с ними обоими левую башню герцогской резиденции, где была библиотека, а потом правую, что славилась бесподобной акустикой.

Как раз в это время нечистый занес к герцогу и меня. Впрочем, это моя коронная особенность: заявляться в гости в неурочное и неудобное хозяину время. Герцогские лакеи и стражники настолько привыкли к моим визитам и так глубоко убеждены, что я ничего из его раритетов не попорчу и не вынесу за пазухой, что впускают меня беспрекословно. На этот раз меня почему-то встретил сам мажордом и, принимая мою шубу, негромко и со значением сказал:

— Они наверху, слушают музыку. Пройдите туда, если угодно.

«Они»? Ну конечно, рифмующиеся английские грекофилы. Тихое бренчание клавикордов можно было услышать даже здесь. Я не слишком их жалую, предпочитая струнным медь, однако послушно поднялся. В «замке» — почти пустыня, если не обращать внимания на боевые порядки слуг в сине-алом и охранников в ало-сером, что застыли вдоль всех стенок: один через одного. Двери музыкальной башни были притворены. Я не такой меломан и нахал, чтобы атаковать их, как баран новые ворота. Поэтому я свернул в уютный полутемный закоулок рядом с ними — и…

— Ой, полегче, тезка, совсем шлейф отдавили!

Франка в бархатном домашнем платье, похожем по цвету на лесной мох, прижала палец к губам.

Сквозь аккорды музыкального ящика, дуденье флейты и рыдания виолы доносилась приятная беседа двоих, устроившихся у самого выхода.

— … свергли жестокого, хотя я бы скорее сказал — жесткого законного правителя и восстановили ущемленные права благородного и гуманного… тирана, — обстоятельно рассуждал хорошо знакомый мне заунывный голосок.

— Тирана? Вы это уже слишком…

— О, я думал, сэр Джейкоб, вы лучший знаток древних греков. Отличие тирана от базилевса в том, что первый берет власть силой, а второй получает ее в наследство, вполне может быть, что и от первого. Второй хранит демократию и троевластие, первый старается управляться самолично. Нравственных качеств государя это обстоятельство непосредственно не затрагивает. Так вот, я говорю: есть закон о престолонаследии, дура лекс сед лекс, дурной закон лучше беззакония, — и вы его нарушили. А теперь он может обернуться против вас самих, потому что угодному вам правителю будет, чего доброго, наследовать скверный сын, а у сурового вырастет во время его изгнания доброе дитя. Тогда что же — вновь тасовать колоду в поисках короля и снова воевать ради справедливости?

— Справедливость всегда стоит того, чтобы за нее воевать, — весомо бухнул его собеседник. — Если на то пошло, мы защищаем интересы местных жителей, христиан, католиков и неверных в равной степени. Их прямо-таки терзают бандиты всех мастей, местные и пришлые: некий персонаж по имени Десница Божия, затем Ирбис или Идрис; Дикий Поп, Мастер Леонард…

— Про банды я слыхал, сэр Джейкоб, — ответствовал наш Даниэль. — Видимо, и впрямь это пагуба: в иных местах разбойников раза в три больше, чем мирных жителей. Очевидно, последствие вашей благой войны.

— Считать свойственно торговцу, мой герцог, — с досадой ответил Стагирит. — Впрочем, вы гордитесь, что вы торговец, и, говорят, сам титул себе приобрели с ухватистостью настоящего купца. Тоже подсчитали живые души?