Татьяна Мудрая - Злато в крови

• Название: Злато в крови
• Автор: Татьяна Мудрая
• Жанр: Любовно-фантастические романы

---

Ладно, бросим это и опишем третий номер: библиотеку, она же кабинет. Стены, составленные из книг; пояса променадов — перильца изящнейшим образом выточены, лестнички, ведущие на галерейку, оклеены пористым материалом, дабы не сверзиться, Однако если и упадешь, то прямо в объятия центрального дивана, или «суфы»: круглого, мягкого, травянистого по цвету и ощущению. Что полагается на нем делать: поглощать книги, лежа на животе, глазеть на центральный плафон, выполненный в виде абстрактного витража, или предаваться утехам плоти, предварительно разомлевшей от нежного мраморного жара, ополоснутой в душистой горячей воде и умащенной благовониями, — не знаю и знать не хочу. И кругом подушки, подушечки, подушенции… Кожаные, бархатные, изящно выплетенные из тростника…

Номер четыре. Компьютерный зал. Мебель здесь уже не походила на мягкий упругий булыжник, одетый мхом, навевая мысль о голых осенних ветвях, мотках граненой проволоки, скелетах грядущих зверей. Стены сплошь в золотых фресках, на фоне которых блистают крупные самоцветные мозаики в стиле Климта и раннего Врубеля. Три женщины: юная мать с младенцем, зрелая красавица со змеей косы не плече, дряхлая старуха. Лики красоты: томная дама держит перед собой на стержне кожаную маску с застывшей копией античного слепка, на стене позади — чуть слащавая икона Богоматери. Ну и всякое дорогущее железо, разумеется. В немеряном количестве. Папа на двадцать гигабайт, мама жидкокристаллическая, сорока четырех дюймов по диагонали, оптическая мышь- девятихвостка, клавиатурка сенсорная, управляемая голосом, — и повторите всё это раз двадцать. Экраны мерцают, вентиляторы утробно ворчат, провода путаются под ногами.

На счет «пять» перед нами открылся…

Нет, юмор здесь уже был неприложим. Кабинет в монгольском стиле: изысканно грубый войлок на полу, низкие скамьи и столики с кожаной посудой, выдержанные в мягких тонах стенные панно, в проемах между ними — старинное бронзовое литье чаш, в которых размещены малые светильники. А на картинах — потрясающая живопись, невероятного изящества графика.

— Вполне современный автор, — поясняет Селина, — модный, раскрученный, но несмотря на всё, хороший мальчик лет сорока. Сам делал для меня увеличенные реплики своих произведений, неточные, разумеется, чтобы сохранить соразмерность. Нельзя ведь безнаказанно вырастить из миниатюры нечто монументальное.

…Мальчики играют в кучу-малу. Потешно карабкаются друг на друга, таращат глазенки, выставляют растопыренные пятерни и ноги в мягких сапожках — гутулах. Они пока еще ничего не видят и не чуют, кроме драки, а уж на самом верху круглым солнышком сияет блаженная мордаха победителя.

…Стоят трое. Мальчуган в отцовском малахае, наехавшем на нос, подпирает собой копье в три своих роста. Серьезная девочка его младше с детским луком — изогнутые клееные рога в ладошке, оперенный колчан за спиной. А чуть сзади горделиво ухмыляется дедок с одним зубом в дряхлом рту: защитники дому растут!

…Расставание влюбленных: метет снег, он — скорбная башня в пластинчатой броне, доходящей до глаз, от нее, укрывшейся за стволом дерева, остался край нежной щечки.

…Битва. В широкой спине переднего бойца, сидящего на скрещенных ногах, ощущается невероятное напряжение. Глаза его противника, опущенные долу, раздумчивы, в руке, приподнятой выше уровня плеч, зажата фигурка шахмат.

…Старик и море. Морщинистое лицо, хитроглазое и умудренное, на фоне волнистого песка и дальних гор.

…И многое, многое еще.

Шестая комната. Япония. Просторно, пусто, толстые тростниковые циновки на полу, тонкие соломенные ширмы на стенах; в центре заглублена в пол крошечная печурка на углях — хибати. (Я подумал кстати, что по части отопления этот дом способен затмить любой английский.) В нише — свиток с горным пейзажем и водопадами, стройная ваза с одной белой хризантемой. И вдоль всех стен — подставки под холодное оружие. Хотя сами подставки явно старинные и привезены из Страны Восходящего Солнца, клинки по большей части просто старые и собраны из различных мест. Конечно, есть тут и классическая японская пара — длинный и короткий мечи. Но я замечаю французскую шпагу времен Франциска Первого, хорошее подражание толедскому клинку, пару классических европейских «волчат» (в последнем не уверен). Больше всего тут, однако, клинков местного закала, которые пользуются особой любовью и выглядят, в отличие от прочих, отнюдь не музейно.

Седьмой зал. Средняя Азия. Все стены и пол в коврах цвета красных песков, выдержанного вина, запекшейся крови. На коврах — ряды одинаковых овальных медальонов, черно-белых, с небольшими вкраплениями иных цветов.

— Никогда не видал подобной ткацкой работы, — говорю я.

— И не видели картин вашей любимой эпохи кватроченто? «Обручения Марии», принадлежащего кисти Лоренцо ди Креди, и «Мадонны» Филиппо Мемми? Ну, допустим, вы, папа Римус, вожделели куда более знаменитых живописцев… Так вот, там подобные ковры составляют фон.

— Бухарские, — слегка морщит лоб мой Ролан.

— Точнее, туркменские. Ими восхищались великие странники Марко Поло и Армин Вамбери, считавшие их самыми красивыми и тонкими на свете. Вот этот повторяющийся орнамент называется «цветок», «гёль» и у каждого тюркского племени свой. Теке, эрсары, йомуд. Гёль — это само мироздание в миниатюре. Багряный фон, в котором плавают эти малые вселенные, от времени начинает отливать как бы легкой сединой, переливчатой дымкой.

Я вижу в середине этой ковровой палатки бронзовую чашу очага, обнесенную узорной решеткой. А по сторонам…

Сначала мы приняли их за некие рукотворные призраки. Но то были женские украшения, надетые на шеренгу сплетенных из тонкой проволоки манекенов. Все они из темного серебра: шлемы, цельные или из нашитых бляшек, нагрудники в виде массивного щита, кольчуги из чеканных кружков, высокие браслеты из четырех частей, доходящие до локтя, широкие подвески в виде лука, повторяющие изгиб бровей — девичье забрало от посторонних взглядов, тяжелые перстни с когтем, иные, тонкие, числом ровно пять, соединены цепочками с браслетом. Бирюза, сердолики, кораллы.

— А это что? — с вожделением спрашивает Сибилла.

— Наряд былых парфянских амазонок, которые отошли от бранного труда и стали ткать бухарские ковры. Работа, между прочим, не по плечу мужскому полу: надо сидеть на земле за горизонтальным станом и прибивать каждый ряд мелких узелков тяжеленным гребнем. Требуются тонкие и гибкие пальцы, но сильные мускулы.

Восьмая комната. Из царства старины мы снова попадаем в аскетический модерн. Гладкие черные обои, темно-серый палас укрывает пол, жесткая светлая мебель более, чем в других местах, напоминает переплетенные рога и мертвые ветви. Живопись — просвечивающие насквозь человеческие лица в голубоватых прожилках и алых пятнах, однако глаза выражают благородство и мудрость. И — о радость нашей музыкантше! Центр помещения занимает, доминируя надо всей потусторонностью, огромный белый рояль. (Есть некая ирония в том, что он сильно напоминает своим абрисом лошадиный череп с оскаленными зубами клавиш, но это же мелочь.) Сибилла, ахнув от восторга, тут же бросается усмирять его добрым глотком «Аппассионаты».

Однако Селина, деликатно отстранив девочку от круглого табурета, тоже белого, говорит:

— Мы еще не всё осмотрели. Потом поглядим, как тебе будет играться. И что именно.

Тут уже все наши видят боковую дверцу и соображают, что такое устройство имеется и во всех прочих комнатах.

— У тебя и правда клаустрофобия, — смеется Бенони. Длинное словцо он повторяет без запинки: что значит начитанность, хоть и новорожденная!

Селина щелкает его по носу своим крепленым ноготком.

— Нет, правда, Сели. По две-три двери в каждом зале. Верный медицинский симптом.

— Э, знаешь, что японцы говорят? Хитрая лиса-кицунэ не войдет в нору с одним лазом. Так что здесь мы наблюдаем скорее паранойю, причем вполне в рамках допустимого.

— А куда этот твой лаз ведет?

— Толкни дверь. Нет-нет, не вперед, а вбок.

Тяжелая створа с рокотом уходит в стену — и всё заливает свет луны, находящейся в полном своем блеске. Но тут он как бы теплее, чем снаружи, с нежным желтоватым оттенком. Голубой орнамент, каллиграфический фриз. На стенах восемь миниатюр — цветы в обрамлении цветов. Музыкант с лютней в руке ведет в поводу тонконогую светло-серую кобылу, оба выступают в едином музыкальном ритме. Стройный отрок на коленях — виночерпий с чашей в руке. Сидящие в едином объятии влюбленные переплели свои руки и тела, рисуя собою знак ин-янь. На фоне цветущей сливы учитель приветствует стройную красавицу в высоком алом колпаке дервиша. Мудрец поник чалмоносной головой над раскрытым фолиантом. Усталый факир спит, поникнув головой и свернувшись в комок, одна узконосая туфля видна из-под огромного алого тюрбана. Изысканный ангел в черном халате, расшитом золотыми блестками, узкие пурпурные крылья странно заломлены за спиной. Рука, простертая к небу, — сброшенный до локтя рукав истекает как бы воском или слезами. Восемь полуколонн, восемь стройных древесных стволов корнями упираются в нагой черно-белый пол, сплетаются ветвями в сквозной алебастровый купол, открытый ветру, листьям, облакам, звездам — и солнцу.