Анатолий Емельянов - Разлив Цивиля

• Название: Разлив Цивиля
• Автор: Анатолий Емельянов
• Издательство: Современник
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1974

Связь с жизнью, подлинное знание проблем сегодняшнего дня, пристальный интерес к человеку труда придали роману «Разлив Цивиля» современное звучание, а таланту чувашского писателя А. Емельянова — своеобразие и высокую художественность. Колоритно рассказывает автор о жизни советских людей на берегах реки Цивиль — родины Дважды Героя Советского Союза космонавта Андрияна Николаева.

---

— Ой, и в самом деле медведь! — Анна помахала рукой и даже подула на пальцы, как это делают маленькие дети.

— Уж таким мать вырастила. Между прочим, вырастила для соседской невесты. А в соседях, кроме тебя, и девушек нет.

— Болтаешь, сам не знаешь что. Лучше взял бы да сходил в клуб. И мне с тобой обратно идти будет веселей. А то возвращаться одной — что по спине кочергой.

— Плясать я не большой охотник, а кино, говорят, уже целый месяц не привозили.

— Будки для аппарата нет, вот и не везут. А сегодня из леспромхоза приехали с концертом. Ну, а после, как всегда, танцы. — Анна оглядела избу, будто первый раз видела. — И не скучно тебе одному? Я бы так, наверно, померла со скуки.

— Деды и без радио не скучали, — усмехнулся Павел, — И Сявалкасы не за один год стали селом… На все не хватает времени. Уже две недели книгу в руки не брал, а хорошо бы завтра послать контрольную в институт.

— Завтра на это и будет день.

— А помнишь: кто оставляет дело на завтрашний день — того победила лень.

— А я как раз сегодня отослала последнюю.

— Вот видишь: сама послала, а меня в клуб тащишь.

Оба рассмеялись, но Анна вдруг оборвала смех, посерьезнела и сказала с обидой в голосе:

— С другими ты разговариваешь, как большой и умный, со мной же — как маленький с маленькой.

— Не торопись: скоро юношей стану и тогда уже по-другому заговорю… Эх, где наше не пропадало! В клуб так в клуб. А завалю экзамены — тебе придется за меня пересдавать.

— Договорились.

Павел зашел за перегородку, переоделся. Галстук что-то никак не давался: узел получался то слишком толстый, то косой. Пришлось обратиться за помощью к Анне. А после того, как она завязала галстук именно таким узлом, каким хотелось Павлу, он взял ее за локти и приподнял:

— Спасибо!

— Пусти, медведь, — вроде бы строго сказала Анна, но как ни старалась сдержать улыбку, все же не сдержала.

Павлу показалось, что под окном раздался шорох.

— Ну, ты собираешься, как невеста на выданье, — продолжая улыбаться, сказала Анна. — Пошли!

— Очень мне хочется понравиться одной девушке — вот и собираюсь долго.

Павел погасил лампу, и они вышли на улицу.

2

Санька и по походке и по стати узнал входившую к Павлу Анну. Надо бы окликнуть, но неудобно: подумает, что он каждый вечер дежурит у ее дома. Зайти к Павлу — как знать, может, помешает. Может, Айна влюблена в своего соседа. Если бы сердце ее было свободным — она могла бы обходиться с Санькой и помягче. А то она и избу Павлу мыла, и на танцах около него крутится. А что кумовством связаны, так это ничего не значит. Подумаешь, дочь крестного отца! Не родная ведь, совсем других кровей, и мало ли сходятся при подобных обстоятельствах?

«А если так — зачем все эти ожидания и переживания?! А чтобы все знать точно — возьму да и зайду к Павлу. Ведь он — его друг. Вместе росли, вместе в армию ушли. Зайду!» — решает Санька, но что-то его удерживает, что-то мешает взяться за ручку двери. Сапог увязает в рыхлом снегу, ноги дошли до сеней, а дальше не идут.

Запотевшие изнутри окна льют слезы, оставляя бороздки. В окнах мелькают тени. Вот длинная, все окно закрыла, это наверно, Павел. А эта поменьше — Анна. А вот они сошлись в одно, и Санька почувствовал, как у него сразу же пересохло во рту. Пригнувшись, он посмотрел в прогалину под занавеской — ничего не видно, прислушался — ничего не слышно. Скрипнул наличник, за который зацепился Санька, и, словно бы испугавшись, что его могут заметить, он поспешно вышел на дорогу. Перед глазами у него все так же плакали запотевшие окна.

Но вот в доме Павла погас огонь, прошла еще минута, щелкнула калитка. Санька затаился под ближней ветлой. Павел с Аннон вышли на дорогу и зашагали вниз по улице.

Постояв еще какое-то время под ветлой, Санька прямо огородами пошел на свою улицу.

Тихонько, чтобы не разбудить отца с матерью, залез в погреб, набрал медовухи. Она была ледяной, но до того ли тут, чтобы ее подогревать! Словно выплеснутая на каменку, с шипением прошла по горлу медовуха. Санька захмелел и пошел в клуб.

В клубе как раз кончался концерт. Начались танцы. Санька немного потанцевал с девушками-артистками из леспромхоза. Когда, танцуя, проходил мимо игравших в шахматы Павла и Володи, делал вид, что очень занят разговором со своей партнершей и потому не видит друзей. Старался он, наверное, зря: Павел с Володей были так углублены в игру, что вовсе и не замечали танцующего Саньку.

И тогда он подошел к гармонисту, положил руку на мехи и, дождавшись, когда гармошка смолкнет, нарочно громко, чтобы все слышали, заказал «цыганочку».

Плясал он один, никого не вызывая в пару, плясал с мрачной исступленностью, словно кому-то что-то хотел доказать. Глаза его смотрели только на пол и на свои ноги, выделывающие замысловатые коленца. Плясал до тех пор, пока не сдался гармонист. И тогда, по всегдашнему обычаю, отвесив гармонисту поклон, опять же у всех на виду размашисто зашагал к двери и захлопнул ее за собой так, что висевшие на стене лампы слегка подпрыгнули и, словно передразнивая кого-то, на секунду высунули длинные языки пламени.

В тот вечер Санька в клуб больше не возвращался.

Всем бы хорош парень: красивый, кудрявый, веселый. Про таких говорят: с ним не соскучишься. Но уж очень легкомысленный этот Санька, непостоянный, волн у парня нет, твердой мужской воли. И давно бы надо остепениться, а он все еще держит себя этаким юнцом-молодцом.

Когда работал в леспромхозе, то нередко бывало и так, что в одни вечер провожал он кудрявую, как и сам, технорука Нину Шурупову; в другой — кассира Лену Леснову.

Он не видел ничего плохого или тем более зазорного в том, чтобы нынче обнять и поцеловать одну, а завтра — другую. А девчонки тоже сами липли к нему, как мухи на мед. Красив парень! И не просто устоять перед ним. Девушки знали Санькино непостоянство, ревновали его, ссорились друг с другом. А Саньке хоть бы что, Саньке все трын-трава.

Была у него еще и третья зазноба — заведующая фельдшерским пунктом в Сявалкасах Лида Пакетова. Должно быть, желая понравиться Саньке больше других девушек, Лида красила свои волосы то перекисью водорода, то хной.

Все три девушки хорошо знали друг друга, знали, за кем и какие водятся слабости и изъяны. Они не знали одного: какую из них предпочитает Санька. Замирают их сердечки, когда в хороводе ли на летней улице, в клубе ли они услышат Санькин голос, увидят его в лихой «цыганочке».

А сам Санька смотрит на их переживания-страдания спокойно, почти равнодушно, сам Санька ничем не показывает, что девчонки ему нравятся. Вижу, мол, что вы от меня без ума, а я парень добрый, обижать никакую из вас не хочу — вот и гуляю с вами со всеми; обязанность, конечно, не легкая, да что поделаешь…

Когда человеку заваливает за шестьдесят, он на все вокруг начинает глядеть как бы другими глазами. Он и на землю, по которой ходит, глядит в эти годы не только как на кормилицу. Да, она кормила и все еще кормит, но она же и примет его на веки вечные. После шестидесяти руки просят посошок, а ноги начинают считать шаги. А родители Саньки уже давно перешагнули за шестьдесят. Говорят, не сношенька, а ее дитя омолаживает стариков. Кто же и когда их омолодит?!

И пиво, сваренное специально для свадьбы, спенилось на будничных пьянках, и полы, которым бы надо гнуться от лихой пляски подружек невесты и товарищей жениха, тихо затоптались ногами Санькиных собутыльников; шюльгеме, бусы и тухья[16] свадебных свах тоже еще не вынимались из сундуков; и скоморох — обязательный гость на свадьбе — не заложил собачью шкуру в преющий навоз, чтобы потом натянуть ее на барабан; и отец не посидел на подушке невестки, и мать не надела дареного ей платья.

Не понять, что происходит с Санькой в последнее время. То каждый день во хмелю, то неделями не берет в рот хмельного. То хороводится с девушками, то поглядывает на них свысока и ни к одной не подходит. Пора, давно бы пора остепениться парню — ведь не восемнадцать и не двадцать лет! Правда, в одной пословице говорится, что у кого-то темечко становится твердым к пятнадцати годам, а у кого-то только к двадцати пяти.

А может, и есть причина тому, что парень в последнее время стал сам не свой; дыма без огня не бывает.

В том-то н дело, что есть причина. Переменился Санька после новогоднего праздника.

Если бы вы знали, как встречают в Сявалкасах Новый год!

С самого утра на гору под названием Пустой лоб начинает стекаться народ. На макушке горы стоят, покрытые инеем, как невесты в подвенечном наряде, четыре плакучие березы. Глядишь снизу, с конца улицы, на эти березы, и кажется, что вершинами они тянутся к самым облакам. По летам здесь, под березами, гудит хороводный круг, до утренней зари перешептываются и милуются влюбленные парочки. В светлые лунные ночи на белой коре берез появляются вырезанные ножом имена. Деревья растут, и, словно написанные чернилами на промокашке, буквы становятся крупнее и постепенно расплываются. Время стирает старые имена, добавляет новые. Березы эти сявалкасинцы зовут Березами любви.