Александр Майсурян - Другой Ленин

• Название: Другой Ленин
• Автор: Александр Майсурян
• Издательство: Вагриус
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2006
• ISBN: 5-9697-0292-7

Ни об одном другом человеке в советское время не говорили и не писали так много, как о В. И. Ульянове (Ленине). Но и сейчас мы не знаем о нем самого главного — какие качества поставили его во главе 150 миллионов людей? Почему именно он оказался одной из ключевых фигур истории XX века? Что в жизни считал важным и что несущественным? Что думал о смерти и как сам хотел бы умереть? Как ссорился и умел ли мириться? Как предпочитал отдыхать?

Автор освещает многие малоизвестные стороны личности Ленина.

Книга публикуется в авторской редакции.

---

Все же слишком легкая победа Ленину бывала неинтересна. Его брат Дмитрий рассказывал: «Играя со слабейшими игроками, чтобы уравновесить силы, давал вперед ту или другую фигуру. Когда же партнер из самолюбия отказывался, Владимир Ильич обычно заявлял: «Какой же интерес для меня играть на равных силах, когда нет надобности думать, бороться, выкручиваться»… У него главный интерес в шахматах состоял в упорной борьбе, чтобы сделать наилучший ход, в том, чтобы найти выход из трудного, иногда почти безнадежного положения… Бывало, когда сделаешь в игре глупость и этим дашь ему легкий выигрыш, он говаривал, смеясь: «Ну, это не я выиграл, а ты проиграл».

«Шахматы чересчур захватывают». «Ярче всего натура Ильича, как прирожденного спортсмена, сказывалась в шахматной игре», — писал П. Лепешинский. Он оставил и более подробное описание одной из партий Владимира Ильича — но не движения фигур по доске, а поведения игроков. «Помню, — вспоминал он (еще при жизни Ленина), — между прочим, как мы втроем, т. е. я, Старков и Кржижановский, стали играть с Ильичем по совещанию… И, о счастье, о восторг, Ильич «сдрейфил»!.. Ильич терпит поражение. Он уже потерял одну фигуру, и дела его очень неважны. Победа обеспечена за нами.

Рожи у представителей шахматной «Антанты» — веселые, плутовские, с оскалом белых зубов и все более и более ширятся… Враг сидит в застывшей позе над доской, как каменное изваяние, олицетворяющее сверхчеловеческое напряжение мысли. На его огромном лбу, с характерными «сократовскими» выпуклостями, выступили капельки пота, голова низко наклонена к шахматной доске, глаза неподвижно устремлены на тот уголок, где сосредоточен был стратегический главный пункт битвы…

По-видимому, если бы кто-нибудь крикнул тогда: «пожар, горит, спасайтесь…», он бы и бровью не шевельнул. Цель его жизни в данную минуту заключалась в том, чтобы не поддаться, чтобы устоять, чтобы не признать себя побежденным. Лучше умереть от кровоизлияния в мозг, а все-таки не капитулировать, а все-таки выйти с честью из затруднительного положения…

Легкомысленная «Антанта» ничего этого не замечает.

Первым забил тревогу ее лидер.

— Ба-ба, ба-ба! да это что-то нами непредвиденное, — голосом, полным тревоги, реагирует он на сделанный Ильичем великолепный маневр. — Гм… гм… це дiло треба розжувати, — бормочет он себе под нос.

Но, увы, разжевать нужно было раньше, а теперь уже поздно… С этого момента их лица все более и более вытягиваются, а у Ильича глазки загораются лукавым огоньком. Союзники начинают переругиваться между собою, попрекая друг друга в ротозействе, а их победитель весело-превесело улыбается и вытирает платком пот со лба…»

Вообще Владимир Ильич относился к Лепешинскому («товарищу Олину») по-дружески, но, видимо, считал его излишне склонным к покою и созерцанию. Ленин замечал: «В товарище Олине сидит Обломов, в уменьшенном размере, а все же Обломов».

И, как ни увлекался Ленин спортом, но всегда готов был его оставить для более важных занятий. «Шахматы чересчур захватывают, — говорил он, — это мешает работе… Не надо забывать, что шахматы все-таки только игра, а не дело». Вскоре после Октября 1917 года старые товарищи встречались в Смольном. Это были горячие дни для новой власти, когда противники предсказывали ей скорое и неминуемое падение. Во время этого разговора Лепешинский шутливо спросил: «А что, не сыграть ли нам как-нибудь в шахматишки, а? Помните старые-то времена?»

«Боже мой, — вспоминал он, — какой веселый, раскатистый хохот удалось мне исторгнуть своей фразой из груди Ильича! Его глаза перестали смотреть вдаль и привычно залукавились, оглядывая того чудака, который так «вовремя» вспомнил о шахматах.

— Нет, — сказал наконец серьезно Ильич, немного успокоившись от охватившего его смеха. — Теперь уж не до шахмат. Играть больше, вероятно, не придется».

«Ленин ни одного романа не прочитал». Н. Крупская вспоминала: «Товарищ, познакомивший меня впервые с Владимиром Ильичем, сказал мне, что Ильич человек ученый, читает исключительно ученые книжки, не прочитал в жизни ни одного романа, никогда стихов не читал. Подивилась я. Сама я в молодости перечитала всех классиков, знала наизусть чуть ли не всего Лермонтова… Чудно мне показалось, что вот человек, которому все это не интересно нисколько».

Конечно, «Ленин как человек, никогда не бравший в руки книгу» — это была только забавная легенда, хотя и довольно характерная. Очевидно, товарищ, приписавший ему равнодушие к романам и стихам, хотел похвалить Владимира Ильича: мол, это человек дела, а не пустой «читатель романов», как другие. В действительности Владимир Ильич испытывал едва ли не голод без художественной литературы. «Без чего мы прямо тут голодаем, — писала в 1913 году Крупская, — это без беллетристики. Володя чуть не наизусть выучил Надсона и Некрасова, разрозненный томик Анны Карениной перечитывается в сотый раз». (Это при том, что из всех отечественных поэтов Надсона Владимир Ильич особенно недолюбливал.)

Более того, Ульянов был воспитан именно русской литературной классикой. В своих сочинениях он вовсе не противопоставляет себя традиционной русской культуре, наоборот, постоянно черпает оттуда образы, мысли, сравнения. Там он находит и источники непримиримости ко всему существующему порядку вещей. В одной из статей («Памяти графа Гейдена») Владимиру Ильичу прямо-таки не хватает слов, чтобы передать читателю все свое отвращение к защитникам этого порядка — особенно «облагороженным, надушенным», «гуманным… приглаженным и напомаженным». И тогда за последним, неотразимым доводом он обращается к помощи литературы, вспоминая «Записки охотника» Тургенева (рассказ «Бурмистр»):

«Перед нами — цивилизованный, образованный помещик, культурный, с мягкими формами обращения, с европейским лоском. Помещик угощает гостя вином и ведет возвышенные разговоры. «Отчего вино не нагрето?» — спрашивает он лакея. Лакей молчит и бледнеет. Помещик звонит и, не повышая голоса, говорит вошедшему слуге: «Насчет Федора… распорядиться»… Тургеневский помещик тоже «гуманный» человек… настолько гуманен, что не идет сам в конюшню присматривать за тем, хорошо ли распорядились выпороть Федора. Он настолько гуманен, что не заботится о мочении в соленой воде розог, которыми секут Федора. Он, этот помещик, не позволит себе ни ударить, ни выбранить лакея, он только «распоряжается» издали, в мягких и гуманных формах…»

В другой статье Ленин тоже ссылался на этот литературный образ: «Тургеневский цивилизованный помещик не только не шел сам на конюшню, но ограничивался вполголоса сделанным замечанием чрез одетого во фрак и белые перчатки лакея: «Насчет Федора… распорядиться!»

Один из любимых Лениным русских писателей — Николай Гоголь. Ленин вспоминает в своих статьях около трех десятков различных гоголевских героев, включая даже второстепенных, вроде Кифы Мокиевича. О каком бы человеческом качестве ни зашла речь, Ленин моментально подбирает к нему подходящего гоголевского персонажа.

Празднословие? Разумеется, Манилов. Непонятливость? Коробочка. Неуместная резкость? Собакевич. Развязность? Ноздрев. Благодушие? Иван Федорович Шпонька. И так далее… Ленин с удовольствием распределяет этих героев по современным ему партиям: «угрожающе рычит черносотенец Собакевич», «вежливо поправляет его кадет Манилов», «Манилов сидит в каждом народнике»… Впрочем, «галерею гоголевских типов» Ленин открывает даже и среди своих товарищей: «Кто похож на прямолинейного Собакевича, наступающего всем на самолюбие, то бишь на мозоли? Кто похож на увертливого Чичикова, покупающего вместе с мертвыми душами также и молчание? Кто на Ноздрева и на Хлестакова? на Манилова и на Сквозника-Дмухановского? Интересные и поучительные загадки…» (Между прочим, самого Владимира Ильича в молодости друзья наградили кличкой Тяпкин-Ляпкин — за то, что он, как гоголевский судья, «до всего доходил собственным умом»…)

Особенно охотно Ленин пользуется «говорящими фамилиями» различных персонажей, применяя их как уничижительные ярлыки и клички для противников: в его сочинениях то и дело попадаются начальственные Угрюм-Бурчеевы, газетчики Тряпичкины, адвокаты Балалайкины, купцы Киты Китычи, кулаки Колупаевы и Разуваевы…

Сильное впечатление на Ленина произвел рассказ Антона Чехова о жизни душевнобольных «Палата № 6», который он прочитал вскоре после его выхода в 1892 году. Он признался сестре Анне: «Когда я дочитал вчера вечером этот рассказ, мне стало прямо-таки жутко, я не мог оставаться в своей комнате, я встал и вышел. У меня было такое ощущение, точно и я заперт в палате номер шесть».

Иногда, если приходилось к слову, Ленин вкратце пересказывал содержание понравившегося ему произведения. Например, в 1905 году он писал о героине чеховского рассказа «Душечка» (1899): «Душечка жила сначала с антрепренером и говорила: мы с Ваничкой ставим серьезные пьесы. Потом жила она с торговцем лесом и говорила: мы с Васичкой возмущены высоким тарифом на лес. Наконец, жила с ветеринаром и говорила: мы с Количкой лечим лошадей…»