Вилейанур Рамачандран - Рождение разума. Загадки нашего сознания

• Название: Рождение разума. Загадки нашего сознания
• Автор: Вилейанур Рамачандран
• Издательство: ЗАО «Олимп—Бизнес»
• Жанр: Психология
• Год: 2006
• ISBN: 5-9693-0022-5

Автор на основе обследований огромного числа пациентов н области неврологии доходчиво, увлекательно и остроумно объясняет загадочные неврологические и психиатрические симптомы, приходит к выводу о том, что наука о мозге способна разрешать также и классические вопросы философии. Его исследования — это последние достижения в области изучения эволюционного развития мозга.

В. С Рамачандран рассказывает о своей работе, просвещая и развлекая нас. Книга рассчитана на самый широкий круг читателей.

---

Марта Фарра и Стив Косслин показали, что порождение внутренних представлений и контроль над ними — в основном функция левой лобной доли. Я же полагаю, что «сличение» их с реальностью происходит в правой доле (Ramachandran, Blakeslee, 1998). Таким образом, поражения при шизофрении, о которых мы здесь говорим, могут приводить к возникновению бесконтрольных и нереалистичных образов (галлюцинации) и представлений (бред).

9. Слово означает гораздо больше, чем просто ярлык. Я остро это почувствовал, когда недавно обследовал индийского пациента с расстройством речи, называемым амнестической афазней, или феноменом «на кончике языка», вызванным повреждением его левой ангулярной извилины. В придачу к его амнестической афазии (трудности при назывании предметов и в подборе подходящих слов в спонтанной речи) у него были признаки синдрома Гершмана: неспособность называть пальцы руки — ни свои, ни врача; и путаница в определении право/лево (интересно, что он не мог указать, на которую ногу обут ботинок, даже глядя на ботинок и ногу одновременно) — это форма «слепоты соотнесения».

Когда ему показывали предмет, он часто произносил смысловые характеристики, например, при виде очков он говорил: «Лекарство для зрения», подтверждая общепринятое представление о том, что предмет ему знаком, но его название от него ускользает. Однако было много категорий предметов, для которых это не срабатывало. Когда ему показали скульптуру индийского бога Шивы (которого немедленно узнает любой индийский ребенок), он не опознал ее и сказал: «О, это бог, который помог Раме пересечь океан» (имея в ввиду бога обезьян Ханумана). Когда я подсказал ему: «Имя начинается с Кр…», он воскликнул: «Ну конечно, это Кришна… он не помогал Раме». То же случилось и с некоторыми предметами, которые он исходно не опознавал; исправление имени позволило ему восстановить и правильные ассоциации. Эти исследования, в противовес популярным взглядам, позволяют предполагать, что имя является не просто ярлыком — это волшебный ключик, который открывает двери в сокровищницу ассоциацвн, связанных с тем, на что вы смотрите.

Учитывая то, что мой пациент не мог называть пальцы, мне хотелось узнать, что он станет делать, если я покажу ему грубый жест средним пальцем. Он сказал, что я показываю на потолок, снова демонстрируя, что утрачено не только слово, но даже бросающиеся в глаза ассоциации.

И наконец, этот человек был также совершенно неспособен понимать метафоры: из 15 пословиц 14 он интерпретировал буквально (см примечание 8), несмотря на то что был абсолютно нормальным в других тестах, требующих интеллектуальных решений. (Этот пациент — довод в пользу моей идеи о том, что левое ВТЗ — особенно ангулярная извилина — может играть кардинальную роль в возникновении метафоры у человеческих существ.)

10. Если в этой идее есть доля правды, то почему же все языки не используют одно и то же слово для обозначения определенного объекта? В конце концов, по-английски мы говорим «дог», по-французски — «шьен», а по-тамильски — «наи».

Дело в том, что наш принцип распространяется на родовой «протоязык», когда все только начиналось. И как только основа была заложена, возникающие непроизвольные различия породили расхождения в языках: включился магический механизм. Как происходит толчок к началу новых процессов — это всегда вопрос эволюции.

Поддержка этой идеи также приходит из сравнительной лингвистики (Berlin, 1994). В одном южноафриканском племени есть дюжина слов для обозначения разных видов рыб и также много имен для птиц. Если попросить англоговорящего человека классифицировать эти непонятные ему слова по группам — на рыб и птиц, он прекрасно с этим справится, что свидетельствует о непроизвольной связи между внешним видом объекта и звуками, которые используются для его обозначения.

11. Синтаксический «набор» слов имеет поразительное сходство с движением рук. Если я говорю «потрогай свой нос», вы без труда двигаете рукой по кратчайшей траектории, согласованно сгибая локоть и пальцы в соответствующей последовательности сокращения мышц. Но вы также можете, если захотите, завести свою руку за шею и потрогать нос, выставив ее вперед, даже если никогда прежде этого не делали. Иными словами, заданы только цель (коснуться носа) и вся стратегия (сокращение проксимальных мышц[82] в первую очередь и постепенное подключение других подпрограмм для более отдаленных соединений), а не точная последовательность мышечных сокращений. Этот ориентированный на цель «набор» двигательных подпрограмм не отличается от «набора» слов в длинном предложении.

Мы также должны отделить вопрос о функциональной автономии синтаксиса и семантики в мозгу современного человека от вопроса о его эволюционных источниках. Синтаксис почти наверняка является модульным, поскольку мы знаем, что пациенты с поврежденной зоной Вернике могут иметь один модуль при отсутствии другого. Они способны складывать безупречные грамматические формы, не имеющие никакого смысла (как в примере Хомского — «Бесцветные зеленые идеи неистово спали»), демонстрируя, что зона Брока может создавать синтаксические структуры сами по себе. Однако из этого не следует, что синтаксис не развивался из некоторой способности к обработке.

По аналогии посмотрим на три маленькие косточки в нашем среднем ухе, которые усиливают звуки. Они присущи млекопитающим — у наших предков — рептилий их не было. Оказывается, что у рептилий, тем не менее, есть три косточки на каждой стороне многостворчатой нижней челюсти, пригодной для глотания крупной добычи, но не для жевания, в то время как у млекопитающих есть только одна нижняя челюсть. Из сравнительной анатомии мы знаем, что из‑за их случайного анатомического расположения две задние кости челюстей рептилии ассимилировались у млекопитающих в ухе для усиления звуков.

«Модули» слуха и жевания современных млекопитающих независимы друг от друга структурно и функционально (то есть вы можете потерять челюсть и не стать глухими). Как только эволюционная последовательность четко прослеживается, становится кристально ясно, из какой функции развивается другая. А по моему убеждению, подобное то и дело могло происходить с синтаксисом и другими качествами языка, как было показано здесь, — предположение, которое неприемлемо для многих лингвистов.

Одна из причин трении между «чистыми лингвистами» и нейрофизиологами заключается в том, что первую группу интересуют только правила, присущие системе, и не заботит вопрос, почему эти правила сформировались и как они связаны со структурами мозга и с другими его функциями. Такие вопросы для правоверного лингвиста также лишены смысла, как теоремы Ферма[83] или Гольбаха[84] для некоторых теоретиков, интересующихся простыми числами. (И любой разговор об эволюции, нейронах или роли ангулярной извилины в способности считать будет казаться далеким от его интересов!) Ключевое различие заключается в том, что синтаксис претерпевал эволюцию в течение 200 тысяч лет или дольше в процессе естественного отбора, тогда как теории чисел меньше 2000 лет, и присущие ей правила не прошли ни отбора, ни адаптации в любом смысле. Несомненно, сама по себе полная бесполезность теории чисел делает ее соблазнительной для многих математиков, занимающихся «чистой» наукой!

Глава 5. Неврология — новая философия

1. Есть и другая возможность. Это «запаздывание» не имеет функционального значения, а происходит из‑за того, что событие в мозгу неизбежно «растягивается» во времени. Поскольку там нет «киноэкрана», на который в реальном времени смотрит маленький человечек (гомункулус), нет основания ожидать точной синхронности между переживанием волевого усилия и нервной активностью, порождающей соответствующие движения. Эту точку зрения бурно отстаивает выдающийся американский философ Дэн Деннет, и в ней есть преимущество закона экономии. (Хотя в биологии закон экономии может быть обманчивым, учитывая пути эволюции. Как однажды сказал Фрэнсис Крик: «Бог хакер, а не строитель».) Вегнер (2002) и Черчлэнд (1996, 2002) внесли важный вклад в развитие проблемы свободы воли. Благодаря им, а также Фрэнсису Крику, Кристофу Коху и Джеральду Эдельману, сегодня изучение сознания считается достойным занятием.

Здесь возникает одна трудность с идеей «растянутости» во времени — почему сбой в синхронизации между активностью мозга и ощущением волевого акта происходит всегда в одном направлении. Если это просто сбой, то можно было бы ожидать, что переживание произвольного акта хотя бы в редких случаях опережает активность мозга.

Честно говоря, философы, с некоторыми исключениями, недалеко продвинулись в понимании сознания. В частности, это касается Пат и Пауля Черчлэнд, Джона Серла, Дэна Деннета, Джерри Фодора, Дейвида Чалмерза, Билла Херстейна, Неда Блока, Рика Краша, Алвы Ноу и Сузан Херли (хотя даже эта группа просвещенных имеет склонность находить извращенное удовольствие в несогласии между собой ad nauseam[85]).