Николай Рыбалкин - Воспоминания

• Название: Воспоминания
• Автор: Николай Рыбалкин
• Жанр: История

---

Примечания:

[1] По официальным данным, заявленным советским представителем на Нюрнбергском процессе над главными немецкими военными преступниками, подданных Советского Союза было увезено на принудительные работы в Германию четыре миллиона девятьсот семьдесят восемь тысяч человек. Фактически цифра остарбайтеров была безусловно больше. Вернувшиеся на родину несли на себе клеймо побывавших в оккупации. Их не прописывали в городах, многие были арестованы. Сталинградец Рыбалкин, потерявший здоровье на химическом заводе, так и не смог попасть в Сталинград. В деревне он начал работать в клубе уволили, преподавал немецкий - уволили. В кампанию по борьбе с космополитизмом его избрали очередной жертвой. Только через много лет Рыбалкину удалось получить заочное образование и стать преподавателем иностранных языков (немецкого, французского и английского).

Неожиданные встречи и фортепьянные этюды.

Бывают же такие встречи. Сошла Ирка, одна из наших лагерных девчонок, с электрички на Алекеандерплац, выходит из вокзала, чтобы пересесть на трамваи, а навстречу ей спускается по лестнице её родной брат Денис. Из дому, из Орла, их увезли в Германию в одном эшелоне, но на берлинском распределителе брата взяли на одну фабрику, а сестру на другую. Несколько месяцев по воскресеньям Ирка, взяв с собой землячку Катю, отправлялась на розыски брата. Но как среда сотен больших и малых лагерей, разбросанных по огромному городу ж часто упрятанных на заводских задворках, как найти тот единственный, где находился ее Денис? Девчонки уже совсем отчаялись в безрезультатных поисках и были близки к тому, чтобы оставить их - и вот эта неожиданная встреча на станции метро в центре города

Ежа тетя Паша, моя землячка, приходит в один вновь разведанный лагерь, заходит в барак, и вдруг кто-то бросается ей на шею, стискивает в объятьях, целует, и только когда этот кто-то отпускает её, тетя Паша узнает свою близкую подругу Груню Гусеву, с которой они дома вместе работали на "Баррикадах". Расстались в Сталинграде под бомбежкой, а встретились в фашистском остлагере в Берлине.

Таким встречам и радовались и дивились, хотя если разобраться, то ничего невероятного в них не было, ведь таких встреч искали. Выйдя в город и увидев на улице русского - а своих русских мы узнавали безошибочно, - мы обязательно здоровались и расспрашивали, кто откуда. В центре города ходили по одним и тем же площадям и улицам. Поэтому чего же удивительного, что кому-то повезло встретиться с близким человеком, как встретилась Ирка с братом или тетя Паша с подругой, хотя искала последняя не подругу, а дочь Валентину, с которой ее тоже насильно разлучили на распределительном пункте.

Произошла и у меня такая нечаянная встреча. Тоже совершенно неожиданная, тем более, что случилась она в одно из тех воскресений, когда комендант в очередной раз не выпустил нас в город. Эту понравившуюся ему меру наказания он, однажды применив, практиковал потом по разным поводам. На сей раз предлогом послужила какая-то банка со спиртом, найденная будто вахманом при шмоне в лагерном бункере. Кто эту банку оставил там, да и существовала ли она на самом деле, было неизвестно, но комендант, раздраженный и злой, вызвал в субботу старост мужских штуб к себе в кабинет, обругал их дикарями, пьяницами и объявил, что мужчин завтра в город он не выпустит. "Довольно с вас и вшивых бараков", бросил он. Мужики однако истинную причину комендантского раздражения и гнева увидели в другом. Накануне мой французский напарник Роже Топар, регулярно передававший мне сообщения французского радио из Алжира, рассказал, что на русском фронте произошла грандиознейшая танковая битва. В сражении участвовали, конечно, не только танки, но то, что Топар услышал о танках, его особенно поразило. Он потрясал кулаками и рычал, передавая мне ярость и ожесточенность, с какой более тысячи бронированных машин, брошенных с обеих сторон, ревя моторами и грохая из пушек, устремились вперед, сошлись и, скрежеща гусеницами, наезжали друг на друга. "О Никола, такого еще в мире никогда не было" восклицал Роже. В результате немцы ретировались, а Красная Армия освободила несколько городов. Всех названий Топар не помнил, но Орел и Харьков, родные города знакомых ему русских девчонок, работавших в соседнем цехе, он запомнил точно. Эту новость я там же, на фабрике, передал Ефиму с Генчиком и Жене-харьковчанке, и к вечеру она стала известна уже всему лагерю. Харьковчанки и ликовали и плакали. "Город наш освободили, а мы здесь." А мужики понимающе переглядывались: продвигаются наши, продвигаются, хотя и не так скоро, как хотелось бы. И злое настроение коменданта прямо связывали с неудачами немцев на фронте.

Лишив мужчин выхода в город, комендант тем самым лишил их возможности хоть раз в неделю набить живот тем ослизлым картофельным салатом, который в берлинских пивных можно было заказать вместе с пивом или лимонадом. Единственное из съестного, что продавалось без карточек.

Я этот холодный, кисловатый салат, как и лагерную брюкву, из-за появившихся у меня некоторое время назад болей в желудке есть избегал, но выйти в город мне тоже было нужно. В одной знакомой пивной на соседней улице, где имели обыкновение собираться бельгийцы, мне в обмен на мыло, которое мы с моим французом Роже научились делать на фабрике, обещали принести булку хлеба.

Однако женщин в город выпустили, и тётя Паша, отправляясь в очередной обход лагерей в поисках Валентины, взяла с собой и моё мыло в расчете при случае обменять его если не на хлеб, то на десяток картошек для супа.

А я и мои товарищи, коли в город нас не выпустили, решили заняться банными делами. Что еще в лагере можно было придумать лучше? Налить в деревянную кадушку ведра два кипятку, разбавить его холодной струей из шланга и, сбросив с себя пропитанные фабричными испарениями шмотки, погрузиться по горло в парную воду. Классное удовольствие, ради которого еще надо было поработать.

Пока мы, разбив фанерные бочки из-под красителей, приготовили дрова и раздули в топке огонь, пока нагрели воду, а потом долго отпаривались в кадушках, прошло, наверно, довольно много времени, потому что вскоре после того, как я вернулся в свой барак, ко мне пришла уже вернувшаяся в лагерь тетя Паша.

- Слушай, Николай, там тебя за воротами одна наша сталинградская девчонка дожидается.

- Что? Девчонка? Меня?

- Ну, тебя. Две они там стоят, я с ними вместе от шоколадной фабрики шла. Спрашивают: у вас сталинградские есть? С Баррикад? Я говорю: есть. А эта черненькая, как твою фамилию услыхала, так у нее глаза и засветились. Она с тобой в одном классе училась. Юлей зовут.

- Юля? Была у нас такая, дочка нашей же учительницы. Но они вообще-то из Ленинграда, а к нам уже зимой в сорок втором приехали.

- Этого не знаю, не говорила, но все твои приметы назвала. Такой, говорит, смугловатый, теперь шестнадцать лет, у Сорока домиков жил. Беги, а то у них времени мало.

Я выбежал из барака. "Неужели Юля?"

У ворот за сеткой забора стояли две девчонки, одна высокая, крупная, с широким лицом, другая - тоненькая, аккуратно повязанная темным с красными разводами легкие шарфом. "Эта?" - устремил я глаза на тоненькую. Девчонка скользнула по мне взглядом и отвела его в сторону. Я в неуверенности замедлил шаги. Но в следующее мгновение в темных глазах девушки блеснуло оживление, и бледное лицо ее осветила улыбка. Да, это была она, Юля. Её и глаза, и улыбка, но все как-то неуловимо изменившееся, словно передо мной стояла не та Юлейка, которую я знал год назад, а похожая на неё другая девчонка.

- Здравствуй, Коля! - сказала она, коснувшись руками разделявшей нас решетки. - Я тебя не сразу узнала. Ты так изменился.

- И ты тоже. Но как ты оказалась здесь? Я считал, что вы с Ольгой Михайловной ушли за Волгу. Юля, отвернув на миг наполнившиеся влагой глаза, покачала головой.

- Но Ольга Михайловна тоже с тобой?

Две непослушные слезинки всё-таки скатились по её щекам, она смахнула их кончиками пальцев.

- Нет, Коленька, маму я потеряла. В ту бомбежку, помнишь? Когда мы с тобой на острове встретились. Боюсь так думать, но ее, наверно, уже нет. Она тогда в центр города поехала и не вернулась. Мы с бабушкой ждали ее, искали, из-за этого и на переправу идти всё откладывали. Думали: уйдем, а она вернется и не найдет нас. И дождались, что немцы поселок заняли. А потом нас и с бабушкой разбили. Меня сюда увезли, а она в Белой Калитве осталась.

- Вот, значит, как. А я-то думал...

Мне вдруг стало неловко, что за всё время бомбежки там, у нас дома, я ни разу не навестил её, хотя ведь было однажды недолгое затишье, когда я сбегал к Ваське Чанскому и Ване Щеглову, тоже нашим одноклассникам. А к Юле из-за своей дурацкой стеснительности не добежал, не хотелось показаться навязчивым, у нас же была вроде только школьная дружба.

- Но слушай, Юля, - посмотрел я в её большие, карие глаза, - а почему ты про Ольгу Михайловну так думаешь? Её, конечно, могло серьёзно ранить, но кто-то подобрал, отправили в госпиталь, а потом за Волгу.