Геннадий Гор - Факультет чудаков

• Название: Факультет чудаков
• Автор: Геннадий Гор
• Издательство: Издательство журнала «Звезда»
• Жанр: Проза
• Год: 2004
• ISBN: 5-94214-045-6

Повести Геннадия Гора, Леонида Рахманова, Михаила Слонимского написаны в конце двадцатых — начале тридцатых годов прошлого века. Изящная фантазия соседствует в них с точно выписанной реальностью советской, набравшей силу эпохи. Знаменательно, что все три писателя в поздние годы своей жизни стали наставниками молодой «ленинградской школы» прозаиков. Двое из них — Андрей Битов и Валерий Попов — сопроводили книгу тонкими эссе о своих учителях.

---

— Бери!

И он замахал руками на агентов:

— Хватай их всех! Живо!

И через минуту Розенберг был уже выхвачен из объятий испуганной девицы. Толстое лицо его побелело, как у клубного арапа, пойманного с поличным. Но вдруг он весь оживился и, закрасневшись, затопав ногами, закричал, тряся обращенной к Щепетильникову рукой:

— Это сделала твоя Клава! Я знаю!

Щепетильников, поглядывая на крепко державших его агентов, вдруг ласково улыбнулся:

— А ведь верно — Югава. Ну и черт с ней. Ивана-то увела — понравился, видно.

Он широко вздохнул и вымолвил:

— Ну и пущай их живут, пока не словили.

Товар, найденный Масютиным с помощью Клавы, был сложен в соседней комнате: отвертеться контрабандистам было невозможно. А Масютину эта ночь показала новые возможности в жизни. Клава — это не старая, покорная Вера. Эта женщина помогла бы ему превратить ларек в большой магазин, в целый ряд богатых шикарных магазинов. Но Клава отказалась идти на квартиру к Масютину.

— Сначала жену прогони, — сказала она. — А у меня-то, где ночевать да обедать место, — весь Питер. Своих людей много.

Никогда еще Вера не видела своего мужа таким страшным, каким он вернулся к ней в это утро. Он кинул шапку на стол и сказал:

— Ну, зажилась — пора и со двора вон.

Вера смолчала. Она думала, что муж, как всегда, подравшись немного, успокоится. Но он не начинал драться. Он продолжал убедительно:

— Ты уже старуха. Ты мне и не нужна. Не в твою пользу дело обернулось. Молодая мне интересней будет.

Вера думала о том только, чтоб не заплакать. Если она заплачет — все кончено: Масютин совсем озлится и прогонит немедленно. Она упорно молчала.

Масютин тоже приумолк. Он сообразил, что по новым законам Вера, пожалуй, имеет право на половину его имущества. А надо бы так выгнать Веру, чтобы весь товар и всю обстановку оставить себе. Значит, надо сначала все это перевести на имя Клавы. Ему уже ясно было, что сейчас Веру гнать нельзя, приходится подождать, потерпеть. Это разозлило его. Зачем жена не умерла до сих пор? Зачем живет еще, стоит старуха поперек дороги?

Он медленно приближался к Вере. Глаза его теряли человеческое выражение, становились пустыми и страшными. Вера отскочила за стол. И тогда Масютин ринулся за ней.

Вера бегала от мужа вокруг стола, подкидывая ему под ноги стулья. Она никак не успевала выскочить за дверь в соседнюю комнату, чтобы оттуда через кухню выпрыгнуть на лестницу. И пока бегала, думала с отчаянием, что выходная дверь в квартире закрыта на крюк, на цепочку и еще на ключ. Пока отворишь дверь, Масютин догонит и убьет. Но вот она выскользнула в соседнюю комнату, оставив в пальцах мужа оторванный рукав кофты. Захлопнула дверь, кинулась на кухню и, споткнувшись, упала. Она больно стукнулась головой об пол и, не удерживаясь больше, заплакала: все равно — смерть. Она плакала молча, для себя, для своего горя. И когда муж ногой ударил ее в бок, она только еще больше сжалась, желая одного: чтобы он скорее убил ее, не мучил бы перед последним ударом. Но Масютин не торопился: жена была теперь в его власти, и он обдумывал: опасно ее убить или нет. Если убить — то, пожалуй, следователь не защитит. Убить надо так, чтобы на него подозрений не было. Он, нагнувшись, схватил жену под мышки, с силой поднял ее и поставил на ноги. Вера не понимала, что теперь хочет делать с ней муж. А тому пришла вдруг в голову блестящая мысль.

— Я тебя гнать не стану, — сказал он, — это я пошутил. Ты у нас с Клавой в прислугах будешь жить. Ты — старуха, она — молодая, мне с ней интересней будет. А ты — прислугой.

И Вера, чтобы только уберечься сейчас от побоев и смертного страха, отвечала тихо:

— Хорошо.

Масютин для верности прибавил:

— Ты мои дела теперешние знаешь. В курсе. Так мне это следователь приказал.

Вытащив из кармана своей серой суконной куртки книжечку, он помахал ею для пущей важности:

— Вот тут у меня и адрес следователя, и все. Он приказал.

И, успокоенный, лег спать, решив завтра же к вечеру поселить у себя Клаву и с ней посоветоваться о том, как убрать Веру совсем из квартиры.

Вера собиралась было поставить самовар, чтобы хоть чайку попить, но все валилось у нее из рук. И даже пить расхотелось. Она села в кухне на табурет и, положив руки на колени, задумалась. Потом пошла посмотреть, спит ли муж. Масютин спал крепко, не храпел даже.

«Как мертвый», — подумала Вера, и холод прошел у ней от живота к сердцу. Ведь ничего не стоит взять сейчас с кухни топор и убить мужа. Но Вера неспособна была на это. И мысль эта, возникнув, тотчас же исчезла у нее.

Масютин лежал на кровати в штанах и сапогах, только куртку снял. Вера подошла к стулу, на который повешена была куртка, и, поглядывая на мужа (не проснулся бы!), протянула руку к карману, в котором книжечка с адресом следователя.

Потом решила действовать иначе. Смело взяла куртку и понесла на кухню: ведь она теперь не жена, а прислуга и обязана чистить господское платье.

На кухне она просмотрела всю книжечку. Тут было много разных адресов. Какой из них адрес следователя, Вера не могли разобрать. Она сунула книжечку обратно в карман, почистила куртку и принесла на прежнее место.

Масютин спал, отдыхая после одиннадцати дней непривычной работы.

X

Розенберг очень волновался на допросе:

— Что? Я, может быть, похож на страшного преступника? Нет. Я не похож. Но мне надо кушать. Если у вас, гражданин следователь, есть семья, то вы должны служить и получать жалованье. А если у меня есть семья, то что мне делать? Что? Я торговал. Каждый человек хочет кушать. И не я устроил, что без денег человеку жить нельзя. Без денег я бы умер. Вы получаете деньги за свою службу, я получаю деньги за товар. Я вас не обвиняю, хорошо! Служите! Но и вы мне дайте свободу кушать свой хлеб. Я ведь верно говорю! — воскликнул он радостно, оборачиваясь к помощнику Максима. — Ведь верно же!

Помощник был одет по моде девятнадцатого года: кожаная куртка, синие кавалерийские штаны и высокие сапоги. Он был громадного роста, худощав и задумчив. Он понимал, что Максим не прерывает болтовню Розенберга, надеясь на то, что торговец выболтает что-нибудь существенное. На обращение к нему контрабандиста он только строго кашлянул. Розенберг, пройдясь взглядом по кожанке, испугался, пригнул плечи и переменил тон.

— Я — это так себе. Что? Я — маленький человек. Ну, торговал, ну, контрабанда — хорошо. А кто мне товар давал? Кто границу переходил? Что? Вот кого вам надо, а вы меня обвиняете.

Максиму именно этот вопрос и был важен. Через Масютина добыв Розенберга и Щепетильникова, он чувствовал, что за этими поставщиками стоит главная сила, может быть, центр организации. Мелочь, скупавшая товар, интересовала его меньше, хотя и ее следовало переловить.

Максим кивнул головой:

— Нам все известно. Но мы ждем от вас подтверждения того, что мы знаем.

— Я подтверждаю, — отвечал Розенберг. — Это ваш брат — коммунист. Тот самый.

Он вынул платок и начал отирать лицо. Ему было очень жалко себя, и от жалости этой он готов был заплакать.

Известие о коммунисте было неожиданным для Максима. Он нахмурился, пугая торговца внезапной переменой: только что перед Розенбергом улыбалось милое, славное лицо — и вдруг губы сжались, складка легла меж бровей — лицо стало жестким и непреклонным.

— Кто такой этот коммунист? Фамилия? — отрывисто спросил Максим.

— Не знаю, — сорвавшимся голосом отвечал Розенберг, и руки у него вспотели.

— Где он служит? Где живет?

Розенбергу стало жутко. Он не выносил таких прямых вопросов, от которых никак невозможно было увильнуть. Он проговорился и теперь должен был расплачиваться за это.

«Соврать надо», — подумал он, задрожал мелкой дрожью и стал задыхаться. Сердце у него было здоровое, но его отец на глазах сына умер от разрыва сердца, и с того дня Розенберга преследовала навязчивая идея, что он умрет точно так же. И сейчас он боялся, что случится с ним сердечный припадок. Если же он соврет, то после этого так разволнуется, что разрыва сердца не избежать. И он назвал фамилию правильно.

— Щеголев, — сказал он, и дрожь оставила его. — Михаил Щеголев, — повторил он, отдышался и, держа левую руку на сердце, прибавил жалобно: — Я все скажу, только не сердитесь, гражданин следователь.

Он указал всех, кто доставлял ему от Щеголева товар. Но про Щеголева ничего существенного сообщить не мог. Только два раза за полтора года он и видел Щеголева. Тот всегда почти жил за границей, а когда приезжал сюда, то никому не говорил, где и у кого останавливается.

Щепетильников выдержал допрос совершенно спокойно. Вины своей не отрицал, а на вопрос о сообщниках пожал плечами:

— За себя все отвечу, а за других — не знаю.