Геннадий Гор - Факультет чудаков

• Название: Факультет чудаков
• Автор: Геннадий Гор
• Издательство: Издательство журнала «Звезда»
• Жанр: Проза
• Год: 2004
• ISBN: 5-94214-045-6

Повести Геннадия Гора, Леонида Рахманова, Михаила Слонимского написаны в конце двадцатых — начале тридцатых годов прошлого века. Изящная фантазия соседствует в них с точно выписанной реальностью советской, набравшей силу эпохи. Знаменательно, что все три писателя в поздние годы своей жизни стали наставниками молодой «ленинградской школы» прозаиков. Двое из них — Андрей Битов и Валерий Попов — сопроводили книгу тонкими эссе о своих учителях.

---

Наконец недоразумение разрешилось. Разрешилось, как началось, — столь же непредвиденным образом. Шум все усиливался, и Базиль, отчаявшись наконец, как-то непроизвольно, по-детски открыл рот. В ту же секунду шум стих (так зорко они следили за Базилем). Изумившись, Базиль шагнул вперед, к самому краю крыльца. Его встретила полная тишина. Несмотря на крайнюю свою растерянность, Базиль все же не упустил возможности заговорить.

— Братцы, — сказал он как можно громче и резче и затем во всеуслышанье провозгласил все, что требовалось.

Договаривал он уже торопливо, почти механически и в то же время с облегчением думал: «Как хорошо, что они молчат! Значит, приняли с покорностью».

Базиль хотел было конец сказать очень бодро: «Что ж, по местам, за работу, братцы!» — как вдруг передний ряд зашевелился (все так же молча) и пропустил на площадку перед крыльцом дядю Корня.

На ногах дяди Корня были новые лапти, в одной руке он держал балалайку за гриф. Балалайка блестела, лапти поскрипывали.

Дядя Корень подошел к крыльцу, неспешно поднялся на две ступеньки и скромно подал Базилю свою драгоценную балалайку.

— На, позабавься, парень, а мы поработаем в свое удовольствие, — сказал дядя Корень обычным своим шутовским голосом; лицо его было тоже обычно, в веселых морщинках.

Базиль улыбнулся и доверчиво протянул руку за балалайкой, желая поддержать шутку. В ту же секунду он ясно увидел, как незнакомо перекосилось лицо дяди Корня: веселые морщинки слились в одну злобную, дядя Корень взмахнул балалайкой… Базиль отдернул руку, но было уже поздно: ладонь постыдно горела. Балалайка сделала свое дело. Шутка Корня на этот раз была злой. Да и вряд ли шутил дядя Корень: он стоял перед Базилем, дрожа от желания еще раз ударить.

— Чтобы я, — пробормотал дядя Корень, — чтобы мы сегодня. Вот я тебе, поскудыш!..

Толпа между тем уже опять ревела в один трубный голос, и трудно было понять — хохот это или гнев. Все равно, Базиль чувствовал, что то и другое направлено на его голову. Он чувствовал также, что сам смелеет и проникается злым желанием покорить толпу. И, словно обрадовавшись подоспевшей решимости, поторопился запальчиво крикнуть (скорее взвизгнул, чем крикнул).

— Se taire!

Что означало по-русски: молчать!

Но никто не обратил внимания на смешную французскую его запальчивость. Тогда Базиль сошел с крыльца, подошел к дяде Корню, кричавшему в первых рядах, и молча вытянул его за плечо из толпы. Дядя Корень позволил увести себя в хозяйскую светелку, а там Базиль объявил ему:

— Можешь сказать всем, что Шихин выкатит бочку вина за то, что станете работать в праздник. Иди и скажи. А теперь уходи, пожалуйста… До свиданьица! — добавил Базиль плачущим голосом и сел на лавку.

У него разрывалась голова от боли, от насильственных слов и мыслей, какие сегодня приходилось придумывать. Он не смотрел на Корня и ждал только, скоро ли тот уйдет. Он знал, что теперь может быть «спокоен», рабочие поймут, здраво рассудят, что их и так, и без бочки, не сегодня, так в следующее воскресенье заставили бы работать, ну а бочка все-таки подсластит им оброк.

Это и было райское средство.

Дядя Корень переступил с ноги на ногу и сказал тихо и уже опять шутливо:

— На, парень, побереги ее, махонькую.

— Положи тут на стол, после работы возьмешь, — ответил Базиль, не оборачиваясь.

Как-то особенно кротко улыбаясь, дядя Корень положил на край стола заветную свою музыку. Базиль уронил голову рядом с ней и закрыл глаза. Все так же жалостно улыбаясь, дядя Корень осторожно погладил красивые волосы Базиля, и проговорил мягко:

— Слаб ты, парень. Да и я, знаешь, слаб. Ну, да Шихин нас с тобой выучит. И ты будешь без жалости, и я когда-нибудь буром тебя зашибу.

ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ ГЛАВА

Стоит только начать.

Стоило только Базилю один раз потрафить купцу, как дальше пошло все своим чередом. Шихин давал поручения, Базиль исполнял. Шихин оставался доволен, хвалил, поощрял. Его поощрения в сущности походили на поощрения Павла Сергеевича, разница заключалась лишь в том, что Павел Сергеевич манерно подчеркивал: «Видишь, мой друг, как я откровенен с тобой, замечай и считай поощрением». Шихин тоже был откровенен — в награду за послушание посвящал Базиля в свои коммерческие секреты, но у него это выходило проще, естественнее, как-то сердечнее.

Базилю пока не приходилось жалеть о потерянном аглицком рае. Условия жизни на острове были бы очень трудны всякому, не увлеченному манией двигать горы для обожаемого искусства. Базилю же было все ни по чем. Летом обильные ночные туманы с моря, садящиеся на камень, осень, воющая среди развороченных скал, наступающая островная зима, подкованная все тем же камнем… Но тем более ни по чем ему были чужие беды — он к ним привык. Что ему ревматические боли, от которых стонали рабочие по ночам в своих дощатых бараках! Что грыжи от непосильных тяжестей, трясучие лихорадки!

Зимою люди отмораживали себе пальцы рук и ног; ничем не залеченные суставы эти пожирал антонов огонь, и люди умирали от заражения крови. Зато в морозы отлично раскалывался гранит. Это делалось так: в подготовленные днем небольшие трещины наливали воду, ночью мороз делал свое дело, треща от натуги, и к утру скалу разрывало. Базиль вскакивал рано утром с постели в своей теплой светелке, набрасывал на себя подаренный Шихиным полушубок и резво бежал посмотреть на расколотую скалу: так мальчик, едва отряхнув сон, бежит взглянуть на подмерзшую за ночь скамейку для катанья с горы, сколоченную им накануне.

Шихин наблюдал за ним в эти белые зимние дни с особенным удовольствием и не скрывал, что доволен. Длинная узкая рыжая бородка купца ярче обычного пылала на фоне снега. Купец улыбался как можно ласковее и говорил:

— Бегаешь — и о Париже, небось, забыл? Ладно, будет тебе и Париж на закуску, знай — бегай. Не пожалею своего кармана, отправлю доучиться, авось, будешь знаменитым архитектором, так и мою старость успокоишь. Повезло тебе, Васек! Челищев не усыновил, так Шихин сам навязался отцом быть под нищую свою старость… Кроме шуток, Васек, на меня крепко надейся.

— Крепче, чем на каменную гору? — шутил Базиль, в то время как, сердце его прыгало от счастья. Шихин отвечал самым серьезным топом:

— Каменные горы на части дробим, а уж мое слово нерушимо.

В свою очередь Шихин доверял Базилю. Он все реже и реже теперь наезжал на остров, он устраивал свои городские дела в Петербурге, поручив Базилю вести островные дела.

Так, в заботах по каменоломне, прошла для Базиля зима 1826–1827 года. Весна была ранняя, море скоро очистилось от льда, снова пришла пора отправлять заготовленные зимой колонны в Питер. Пристань отремонтировали, колонны накатили на пристань, ждали только прибытия судов, чтобы начать погрузку.

Суда прибыли 26 апрели. С ними явился и Шихин. Базиль не видел его целый месяц, не раз замечал, что скучает подчас без него, но теперь, когда Шихин приехал, Базиль понял, что причина скуки в чем-то другом. Он откровенно сказан о том Шихину, и умный купец догадался, что Базиль бессознательно тоскует по городу, по изяществу улиц людей, легких весенних деревьев, да мало ли еще о чем.

— В Париж далеко ехать, сейчас не пущу, а в Питер съезди, проветрись, — мудро решил купец. — Советую погулять. Деньжат тебе дам, приоденься. Главное — по-французски болтай в кондитерских, больше болтай, а то здесь разучишься. Знай — гуляй две недели.

— Заходить ли мне в канцелярию к Монферану? — спросил Базиль.

— А чего ты там не видал? По Исакию Исакичу соскучился? Так с ним на квартире можешь наговориться, у него ведь, чай, остановишься.

Через три дня Базиль был в Петербурге.

— Здравствуйте, молодой человек, — серьезно приветствовал его Исакий Исакиевич. Он был все такой же на вид, неоригинальный и положительный. — Как поживает уважаемый господин Челищев? — спросил он как ни в чем не бывало.

Базиль было сперва подумал, что чиновник действительно ничего не знает о перемене в его судьбе, но, взглянув на мертвенно-чистый лоб Исакия Исакиевича, Базиль все же как-то сумел догадаться, что тот ломает комедию с тайной целью сбить его с толку. В самом деле, Исакий Исакиевич тотчас же добавил (и с тем же равнодушным лицом):

— Впрочем, — сказал Исакий Исакиевич, — я видел господина Челищева после того, как вы с ним расстались. Он приказал вам кланяться и пожелать наивысших успехов на вашем новом поприще.

Базиль молча поклонился в ответ. Он был взволновал. Исакий Исакиевич испытующе поглядел на него с полминуты, а затем поднес руку к застывшему своему лбу.

— Да что я, — сказал Исакий Исакиевич все так же неспешно, — запамятовал, что господин Челищев как раз теперь в Петербурге и обещался зайти ко мне по некоторым делам. Вот вам удобный случай увидеться с вашим покровителем. Он, кажется, намеревался пробыть в Петербурге около двух недель и высказывал живейшее желание, чтобы Архип Евсеич отпустил вас на это время из каменоломен, предполагая всенепременно встретиться с вами здесь. Он к вам по-прежнему хорошо относится. В столицу он наезжает нынче довольно часто.