Иван Бородулин - Мы — разведка. Документальная повесть

• Название: Мы — разведка. Документальная повесть
• Автор: Иван Бородулин
• Издательство: Мурманское книжное издательство
• Жанр: О войне
• Год: 1970

В своей книге «Мы разведка» И. А. Бородулин рассказывает о том, как воевал он и его боевые друзья. К концу войны на личном боевом счету разведчика было 19 «языков» (пленных), захваченных им в дерзких и отчаянно смелых операциях, и несколько десятков уничтоженных в рукопашных схватках врагов…

---

За это время ни один человек не подошел к двери, ни один звук не донесся из коридора. В голову полезли совершенно дикие мысли, мгновениями стало казаться, что я замурован заживо и никогда не увижу неба, солнца, зелени, людей.

Решил постучаться в дверь и попросить — ну хотя бы воды.

Только встал, где-то в дальнем конце коридора раздались шаги. Стукнула задвижка, дверь распахнулась. Грубый окрик: «Встать!», хотя я стоял у двери и вошедшие прекрасно это видели. Их было трое, причем у одного на рукаве я заметил нашивку войск «СС». Сердце екнуло, и неприятная дрожь пробежала по коже: «Значит, гестапо, значит пытки…»

Щелкнул замок наручников, и меня выдернули из камеры с такой силой, что я больно ударился плечом в противоположную от двери стену. Не давая прийти в себя, конвоиры пинками и тычками опять погнали меня по коридору, пока не втолкнули в какую-то дверь. Подняв голову, я усидел за очень узким и длинным столом средних лет человека в эсэсовском мундире. Запомнилась его лысая голова весьма странной формы — будто бы взяли географический глобус, сдавили с двух сторон и поставили на плечи этому немцу. У стола стояли два стула, а чуть в стороне, у стены, мял в руках блокнот высокий худощавый человек в штатском.

Какое-то время меня разглядывали, как змею в зоопарке: с интересом и неприязненно.

Потом эсэсовец за столом громко спросил, обращаясь к штатскому:

— Вэр?.. (Кто?)

Я понял, что штатский — переводчик. Терять мне было нечего, переводчик глядел волком, поэтому я сказал, что знаю немецкий и что я русский.

Следователь отослал переводчика и вкрадчиво, с хрипотцой в голосе, спросил:

— Русский? А как фамилия? Из какой части?

— Русский Иван Иванов. Только это вам ни к чему, мне нечего говорить.

— Ты скажешь все, что мы спросим! — повысил голос эсэсовец. — Как твоя настоящая фамилия?

— Я ж сказал — Иван Иванов.

— Ну вот и хорошо, — задумчиво произнес немец и жестом пригласил сесть на один из стульев у стола.

Но я не успел прикоснуться к сидению, как сильный удар в лицо отбросил меня к стене вместе со стулом. Тут же конвоиры пинками заставили меня подняться и подвели к столу.

Следователь, потирая руку в черной кожаной перчатке, приветливо улыбался, будто бы только что совершил самое приятное дело в жизни.

Как ни странно, но именно этот удар вывел меня из прежнего угнетенного состояния, когда стремление держаться и умереть достойнее смешалось со страхом.

Сейчас мне на помощь пришла злость, упрямая, снимающая боль, мысли заработали ясно и четко. Сразу понял, почему у следователя такой узкий стол — можно было бить сидящего напротив, не поднимаясь с места. Выплюнув сгусток крови, я сказал:

— Данке, герр следователь, за приглашение сесть.

— Попробуй еще раз.

Я с вызовом сел на другой стул, но теперь уже сзади, от конвоира, получил удар, бросивший меня на стул.

Следователь за волосы поднял мою голову и тяжело ударил в лицо.

Я снова отлетел к стене.

И снова пинками меня поставили на ноги.

И снова били.

Очнулся я в камере на полу. Все болело и ныло. Лицо распухло так, что казалось чужим.

В тот день меня еще четыре раза таскали на допросы и били. Это повторилось на другой день, на третий. Я находился в каком-то кошмаре, в полубессознательном состоянии.

Пришел в себя в 112-м медицинском батальоне. Оказывается, когда наши взяли Штеттин, меня полумертвым нашли в гестаповском подвале.

Поправлялся я быстро и за несколько дней с помощью медиков поднялся на ноги. Только вот волосы у меня тогда полностью вылезли, и почти три месяца я ходил совершенно лысым.

Как я узнал впоследствии, особый отдел армии обнаружил в документах штеттинского гестапо протоколы моих допросов и распоряжение отправить меня в Берлин. Эта бумага, наверное, и спасла мне жизнь: приказа расстрелять не было, а увезти меня из Штеттина немцам помешало стремительное наступление наших войск.

Я узнал также, что мои спутники-парашютисты, в том числе и Миша Петров, бесследно исчезли. И до сих пор мне ничего неизвестно об их судьбе. Но думаю, что и они, если попали в лапы врагу, — остались до конца верными воинскому долгу и своей матери-Родине. Я убежден, я твердо знаю это потому, что они были советскими разведчиками.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ НАША ВЗЯЛА!

После медсанбата я быстро догнал своих в районе северо-западнее Штеттина. 28-й гвардейский стрелковый полк стоял в лесистой местности близ Свинемюнде и готовился к штурму этого важного стратегического порта немцев на Балтике.

Ребята встретили так, будто я вернулся с того света, — не знали, куда посадить и чем угостить. Радости и расспросам не было конца. Но отпраздновать свое возвращение как полагается не удалось: разведчики получили приказ пробраться в Свинемюнде и добыть сведения о расположении вражеских батарей, численности гарнизона, словом, обо всем, что могло пригодиться при взятии города.

Для выполнения задания я отобрал самых надежных разведчиков, тех, кого отлично знал по боевым делам в Заполярье: Петра Гришкина, Николая Верьялова, Диму Иванова, Николая Серова, Дмитрия Ерофеева и Гришу Монокова, который теперь вместо Ромахина исполнял обязанности моего связного.

К городу наша шестерка подошла легко и быстро, но у первых же окраинных домов мы убедились, что удача кончилась. Куда бы ни совался наш головной дозор, нащупывая брешь в обороне, всюду натыкался на автоматный или пулеметный огонь. Совершенно неожиданно мы обнаружили, что главное шоссе, ведущее к городу, не охраняется, а точнее, охраняется густой сетью противотанковых мин, натыканных не только в полотно дороги, но и по кюветам.

Зная, что такие мины взрываются от нагрузки 200 и больше килограммов, мы решили рискнуть — ведь никто из нас даже с полной амуницией не весил и ста килограммов.

Метров триста цепочкой ползли вдоль шоссе по мокрому грязному кювету, пока не почувствовали, что самое опасное место позади. Потом выбрались на асфальтовое полотно и под покровом темноты вошли в город. Прежде всего нам надо было пробраться в порт, и мы двинулись какими-то дворами и задворками в сторону, где должно быть море.

Спустя некоторое время выяснилось, что Петр Гришкин идти не может, так как час назад немецкая пуля царапнула ему голову. Дудочка никому не сказал о своем ранении, боясь, что его отстранят от операции, а вот теперь царапина дала себя знать — кровь струилась по лицу Дудочки, слепила глаза. Требовалось срочно осмотреть и перевязать рану.

Выбрали домик поневзрачнее. Через тонкие щели ставней из окон сочились едва заметные желтые лучики. Приготовив пистолеты, осторожно постучали в дверь. Она тотчас же открылась, будто нас ждали.

Я довольно бесцеремонно толкаю вперед человека, открывшего дверь, и мы всей гурьбой вваливаемся в переднюю. Гришкин с Верьяловым бросаются дальше, в другие комнаты, и через минуту докладывают, что все население домика налицо.

Перед нами трое: довольно миловидная девушка это она отворила нам дверь, — пожилой интеллигентного вида немец и его жена, рыхлая крупная фрау, перепуганная нашим вторжением до ужаса. Девушка смотрит враждебно, старый немец спокоен и держится с достоинством.

Сажусь к столу, вытаскиваю из планшета карту и прошу, чтоб кто-нибудь из немцев провел нас к порту.

— Никогда! — слышу в ответ. Это говорит девушка, причем говорит по-русски.

«Русская?!» — с изумлением разглядываю девушку. Хорошо одетая, смазливая, упитанная, она совсем не похожа на тех русских полонянок, которых мы не раз встречали в немецких домах и на дорогах.

— Русская! — с вызовом объявляет девица. — А помогать вам не буду. Я вас ненавижу.

— Ах ты шкура продажная! — кто-то из ребят поднимает пистолет.

Девица бледнеет.

Быстро-быстро залопотал, замахал руками старый немец. Из его слов я понял, что девица хоть и русская, но никогда в России не была, родилась и воспитывалась в семье царского офицера-эмигранта. Мать с отцом у нее умерли перед войной, и теперь она живет как дочь у него, старого врача, далекого от политики и войны. Мы должны простить его дочь, он сделает все, что требуют русские солдаты…

— Вы врач? — я сразу вспомнил о ране на голове Дудочки. — Тогда, прежде всего, перевяжите раненого.

— Да, но я зубной врач.

— Ничего, справитесь.

— Воля ваша.

Немец пожал плечами и открыл дверь в соседнюю комнату, где был оборудован зубоврачебный кабинет, Гришкин уселся в кресло, немец педантично обработал и перевязал рану, потом объявил, что через два дня пациент должен явиться к нему на перевязку, иначе он, как врач снимает с себя всю ответственность за благополучный исход лечения.

Сдерживая улыбку, я серьезно пообещал врачу, что Гришкин придет к нему точно в назначенный срок. Забегая вперед, скажу, что мы свое слово почти сдержали — через трое суток вместе с полком вошли в Свинемюнде.