Фредерик Форсайт - Ветеран

• Название: Ветеран
• Автор: Фредерик Форсайт
• Издательство: Эксмо
• Жанр: Ужасы и Мистика
• Год: 2005
• ISBN: 5-699-12242-7

Имя Фредерика Форсайта знакомо каждому любителю современной англоязычной литературы. Впервые на русском языке ряд новелл Форсайта, ранее неизвестных читателям. В пяти историях — романтика Старой Америки, где мужество и стойкость находят уважение, где смерть и трагедия оставляют память о героизме, где преступают закон ради счастья и не ищут легкого пути.

Этот сборник в очередной раз подтверждает репутацию автора как блестящего мастера жанра, ведь каждое из вошедших в нее произведений — настоящий шедевр!

---

Когда санитары с носилками вернулись из зоны боев, я попросил моих помощников сменить их. Бедняги валились с ног, но, слава богу, немецкая дисциплина возобладала. Они покорно взялись за носилки, а три санитара присели у стенки в тени и тут же вырубились.

— И так прошел весь день? — спросил турист.

— Да, так и прошел этот день. Я послал своих людей по соседним домам, велел принести веревки, бечевки, шнуры и постельное белье, как можно больше постельного белья. Мы натянули шнуры через двор, развесили на них простыни и подперли колышками, чтоб создать хоть какую-то тень. А тем временем становилось все жарче. Вода — вот что было теперь главное. Люди стонали и просили пить, и мои помощники бегали с ведром на цепи к колодцу и обратно, а потом разливали воду по кружкам и разносили раненым. Немцы благодарили коротким словом «danke», французы шептали: «Merci», а бравые вояки-британцы, их было человек двенадцать, говорили: «Спасибо, друг».

Я молился о том, чтоб подул прохладный ветер или чтоб солнце затянуло облаками. В середине дня к нам во двор случайно заглянул молодой капитан из штаба Лемельсена. Остановился как вкопанный, в ужасе оглядел всю эту картину, а потом перекрестился и пробормотал: «Du Liebe Gott». И кинулся вон со двора. Я устремился следом, крича, что нам нужна помощь. Он обернулся и бросил через плечо: «Сделаю все, что смогу». Больше я его никогда не видел.

Но, возможно, он все же что-то сделал, потому как час спустя от главврача Четырнадцатой армии нам прислали ручную тележку с лекарствами. Свежие бинты, морфий, сульфамидные препараты. Пригодилось. После захода солнца привезли новую партию раненых — на сей раз то были одни немцы. Количество пострадавших во дворе давно перевалило за двести. А когда совсем стемнело, она вернулась.

— Девушка? Та странная девушка?

— Да. Появилась так же незаметно и неожиданно, как прошлой ночью. Грохот артиллерии за стенами города к тому времени стих. Я догадался, что союзники готовятся к последнему, решающему, марш-броску в направлении Сиены. И молился о том, чтоб нас пощадили, но не слишком надеялся на это. И вот во дворе настала тишина, лишь изредка раздавались крики и стоны раненых.

Я услышал, как прошуршало мимо меня платье. Сам я в это время делал операцию танкисту из Штутгарта, которому снесло половину челюсти. Обернулся и увидел: это она, вчерашняя девушка, смачивает полотенце в ведерке со свежей водой. Она улыбнулась мне, а потом стала ходить вдоль рядов лежавших на земле раненых, опускаться на колени, вытирать им лбы, нежно прикасаться к ранам. Я крикнул ей, чтоб не трогала повязки, но она словно не слышала, молча продолжала свое дело.

— Это была та самая девушка? — спросил американец.

— Да, та самая. Только на этот раз мне удалось заметить то, чего не заметил прошлой ночью. На ней была не накидка, а некое подобие монашеского облачения. И тут я понял, что пришла она из одного из монастырей, находившихся в Сиене. А на груди, на бледно-сером фоне, был вышит более темной нитью какой-то знак. Приглядевшись, я увидел, что это христианский крест, но только немного необычный. Одна из перекладин креста была сломана и свисала под углом в сорок пять градусов…

С огромной площади вновь донесся рев толпы, воспарил над черепичными крышами. Знаменосцы закончили свое выступление, и теперь по площади, по песчаному кругу, вели под уздцы десять лошадей. С уздечками, но без седел, участникам скачек предстояло проскакать на их ничем не покрытых спинах. Перед судейской трибуной возвышался флагшток с Палио, тем самым, за обладание которым им предстояло бороться под громкие крики толпы. Жена туриста поднялась со скамьи и пощупала забинтованную лодыжку.

— Думаю, что смогу идти, правда, медленно, — проговорила она.

— Еще несколько минут, дорогая, — сказал ей муж. — И обещаю, мы пойдем на площадь и присоединимся к веселью. Как прошла вторая ночь? — обернулся он к хирургу.

— Я прооперировал остающихся двадцать человек, последних раненых немцев. Потом взял новые медикаменты и бинты и вернулся к тем, кем занимался вчера, пытался облегчить их положение. Ведь теперь у меня был морфий. Антибиотики. И я мог хоть немного облегчить страдания тем, кому все равно предстояло умереть.

— И кто-то из них умер?

— Никто. Они побывали на грани смерти, заглянули ей прямо в глаза, но ни один из них не умер. В ту ночь. И всю эту ночь напролет между ними расхаживала молодая монахиня, молчала, не произносила ни слова, лишь улыбалась, смачивала им лица свежей колодезной водой, бережно прикасалась к ранам. Они благодарили ее, некоторые тянули руки и пытались прикоснуться хотя бы к краю ее платья. Но она лишь улыбалась, уворачивалась и двигалась дальше.

На протяжении целых суток я жевал таблетки бензедрина, чтоб не заснуть. Но к утру, когда увидел, что сделал все, что мог, а запасы медикаментов снова иссякли, увидел, как санитары спят вповалку, привалившись к стене, а халат, руки и лицо у меня забрызганы кровью, я уселся за операционный стол. Тот самый стол, за которым некогда ела итальянская семья; уселся, обхватил голову руками и отключился. Разбудил меня один из санитаров — тряс за плечо. Солнце уже взошло. Он где-то раздобыл походный котелок, полный настоящего итальянского кофе, и подогрел его на костре. То была самая потрясающая чашка кофе, которую мне довелось выпить в жизни.

— А девушка? Монахиня?

— Ушла.

— Ну а раненые?

— Я обошел двор. Проверил каждого. Все были живы.

— Вы, наверное, были довольны?

— Слабо сказано. Я был просто счастлив. Чувствовал себя едва ли не богом. Ведь мне удалось невозможное. Такие жуткие условия, такие невероятно тяжелые ранения, так мало подручных средств, да и опыта у меня не было практически никакого.

— И было это второго июля, верно? День освобождения?

— Да, правильно.

— И союзники пошли в последнюю и решающую атаку?

— А вот тут вы ошиблись. Никакого штурма Сиены не было. Вы вообще когда-нибудь слышали о фельдмаршале Кессельринге?

— По-моему, он был одним из самых выдающихся и недооцененных военачальников времен Второй мировой войны. Получил маршальские нашивки в 1940-м, но в те первые годы войны многие немецкие генералы одерживали на западном фронте впечатляющие победы. Но терпеть поражение куда как неприятнее и труднее, особенно когда тебе противостоят превосходящие силы противника.

Генералов можно условно подразделить на два основных типа. Одни превосходно показывают себя в наступлении и купаются при этом в лучах славы; другие умеют планировать и осуществлять отступление с большими потерями для противника. Роммель принадлежал к первому разряду, Кессельринг — ко второму. Ему пришлось отступать от Сицилии до Австрии. К 1944 году союзники имели над немцами огромное преимущество. У них было все: лыжи, лучшие танки, прекрасно налаженные поставки провианта и горючего, поддержка местного населения. И к лету их наступление на Италию развернулось во всю мощь. Но Кессельринг заставил их сражаться за каждый дюйм.

К тому же, в отличие от многих гитлеровцев, он вовсе не был варваром. Он был образованным и культурным человеком и страстно любил Италию. Гитлер приказал ему взорвать все мосты Рима через Тибр. Но они бесценны, эти мосты, они являют собой уникальные архитектурные сооружения древности. И Кессельринг отказался, что способствовало продвижению союзников к своей цели.

И вот, пока я сидел здесь во дворе и пил кофе, Кессельринг приказал генералу Шлемму вывести Первый парашютный полк из Сиены без единого выстрела. И чтоб никаких разрушений, ничего не ломать и не грабить. Не знал я и того, что папа Пий XII связался с Шарлем де Голлем, отряды Сопротивления которого тоже должны были участвовать в операции, и попросил не разрушать город. Было ли тогда заключено некое секретное соглашение между Лемельсеном и французами, мы так никогда не узнаем. Ни один из них ни разу не упомянул об этом и словом, а теперь оба они уже мертвы. Но каждый получил один и тот же приказ: спасти Сиену.

— Так ни единого выстрела? Ни снаряда? Ни бомбы?

— Ничего. Наши начали покидать город с утра. Вывод войск продолжался весь день. В середине дня мы слышали лишь громкий топот сапог по булыжной мостовой, а потом к нам во двор пожаловал главврач Четырнадцатой армии. Генерал-майор фон Стеглиц, до войны он был знаменитым ортопедом. Здесь он тоже оперировал дни и ночи напролет, только в главном госпитале. Он едва держался на ногах от усталости. Он так и застыл в арке и изумленно озирался по сторонам. Со мной было шестеро санитаров, двое отправились за водой. Он смотрел на мой залитый кровью халат, на кухонный стол, выдвинутый на середину двора. В углу высилась смердящая куча ампутированных конечностей; ладони, руки, ноги, некоторые даже в сапогах.

«Что за склеп, — морщась, пробормотал он. — Вы здесь одни, капитан?»