Михаил Филин - Мария Волконская: «Утаённая любовь» Пушкина

• Название: Мария Волконская: «Утаённая любовь» Пушкина
• Автор: Михаил Филин
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2006
• ISBN: 5-235-02899-6

Пленительный образ княгини Марии Николаевны Волконской (урожденной Раевской; 1805–1863) — легендарной «русской женщины», дочери героя Наполеоновских войн и жены декабриста, последовавшей за осужденным супругом в Сибирь, — запечатлен в русской и зарубежной поэзии, прозе и мемуаристике, в живописи, драматургии и кино, в трудах историков, публицистов и литературоведов. Общественная мысль в течение полутора веков трактовала Волконскую преимущественно как «декабристку». В действительности же идеалы княгини имели мало общего с теорией и практикой «первенцев свободы»; Волконская избрала собственный путь, а «декабризм» был лишь неизбежным фоном ее удивительной биографии.

Вниманию читателей предлагается первое в отечественной историографии подробное жизнеописание М. Н. Волконской. По мнению автора книги М. Д. Филина, главным событием ее бурной, полной драматических и загадочных страниц жизни стало знакомство с Пушкиным, которое переросло во взаимную «утаённую любовь» — любовь на все отпущенные им годы. Следы этого чувства, в разлуке только окрепшего, обнаруживаются как в документах княгини, так и во многих произведениях поэта. Изучение пушкинских сочинений, черновиков и рисунков, а также иных текстов позволило автору сделать ряд оригинальных наблюдений и выводов, ранее не встречавшихся в пушкинистике.

---

23 ноября того же года Мария Николаевна послала из Иркутска еще одно письмо в столицу — теперь на имя начальника штаба при шефе корпуса жандармов Л. В. Дубельта. Тот некогда был адъютантом генерала от инфантерии H. Н. Раевского-старшего и «домашним в его семье человеком». Княгиня деликатно напомнила ему о давних временах и просила заступничества в таких словах:

«Генерал-губернатор мне разрешил переехать на время в город, ввиду серьезного оборота моей болезни. Но это разрешение не могло распространяться на моего мужа. Но разве он может оставаться в Урике, зная, что я нахожусь в опасности и дети мои одни со мною?

Основываясь на разрешении, которое получили многие из товарищей моего мужа — жить в губернских городах — Барятинский, Давыдов, которые принадлежат к первой категории, тогда как муж мой ко второй, — я решилась написать Алексею Федоровичу (Орлову. — М. Ф.), как я писала прежде графу Бенкендорфу, всегда мне отвечавшему со вниманием. Ответ графа Орлова генералу Руперту не был благоприятен в отношении моего мужа, хотя и не заключал в себе запрещения проживать мне в городе. Не могу от Вас скрыть, что это известие сильно меня потрясло, и судороги в сердце у меня возобновились.

Взгляните, в каком положении я нахожусь за отказом нам в перемещении в город; я даже не знаю, долго ли меня здесь оставят, со дня на день могут мне приказать выехать, а я так боюсь умереть беспомощной в Урике. Не решаясь вторично утруждать графа, я обращаюсь к Вам, дорогой Леонтий Васильевич, и прошу Вас разъяснить ему мое положение. Испросите мне официальное разрешение жить в Иркутске до излечения болезни и чтоб мой муж мог приезжать для ухода за мной и нашими детьми.

Кончаю, прося Вас верить, что я храню к Вам чувства уважения и дружбы самые искренние»[850].

Л. В. Дубельт уважал отца Марии Волконской, помнил сделанное ему добро и посему приложил немало сил для удовлетворения просьбы княгини. Его хлопоты завершились благополучно, и уже в январе 1845 года граф А. Ф. Орлов после всеподданнейшего доклада уведомил генерал-губернатора Восточной Сибири, что «Волконской дозволяется остаться в Иркутске впредь до выздоровления, с дозволением мужу ее приезжать туда по временам»[851]. (Любопытно, что влиятельное лицо даже повторило формулировку, подсказанную княгиней.)

Императорское «впредь до выздоровления» было еще одним отступлением от буквы, оно значило: постоянно.

Почти одновременно с получением этого подспудного «вида на жительство» княгиня узнала, что в Риме скончалась ее мать, Софья Алексеевна. Не всегда дочь ладила с ней, подчас крупно ссорилась и прекращала переписку, но тем не менее всегда ее любила — и иркутские слезы Волконской были вполне искренними. Со смертью С. А. Раевской оборвалась еще одна ниточка, которая связывала Марию Николаевну с родной семьей, со счастливыми временами и с Россией…

«…Я поселилась в городе, — читаем в мемуарах Марии Николаевны. — Мужу было дозволено навещать нас два раза в неделю, а несколько месяцев спустя и совсем туда переехать»[852]. Сергей Григорьевич не очень-то и стремился подолгу жить в Иркутске. Здесь ему было тесно, душно, неуютно. Волконского тянуло на природу, к земле — и бывший князь при первой же оказии покидал семейство и отправлялся «крестьянствовать» в более привычный Урик или в тихий «Камчатник».

После переезда Марии Волконской в Иркутск туда стал наведываться и подолгу проживать в нанятой на Большой улице квартире другой человек. Иногда он демонстративно испрашивал у местного начальства разрешение на подобные визиты, но чаще всего его поездки в город из расположенного неподалеку селения носили «келейный» характер. Постепенно визитер приучил начальство смотреть сквозь пальцы на такие невинные проделки.

Имя этого человека — тоже декабриста — уже встречалось на страницах данной книги. Теперь мы расскажем о нем и его отношениях с княгиней Волконской более обстоятельно.

Глава 15 АЛЕКСАНДР ПОДЖИО

Это превосходный и достойный уважения человек, который предан мне сердцем и душой, и я не знаю, как выказать ему свою признательность.

М. Н. Волконская — А. М. Раевской, 14 июня 1841 года

«Превосходного» человека, как нетрудно догадаться, звали Александром Викторовичем Поджио.

Он родился в 1798 году в Новороссии, в Николаеве, был итальянцем по происхождению и католиком. В юности Александр воспитывался в Одесском институте (частной гимназии). Вместе со своим старшим братом Иосифом он приходился княгине Марии Николаевне Волконской дальним родственником — кузеном[853].

Александр Викторович еще в 1814 году был причислен к лейб-гвардии Преображенскому полку, где к 1823 году дослужился до чина штабс-капитана. После этого его перевели (по не совсем понятным для историков причинам) майором в Днепровский пехотный полк, расквартированный на юге России. Оттуда Поджио спустя полтора года вышел в отставку («по домашним обстоятельствам») с чином подполковника.

С 1821 года Александр Поджио был членом Северного общества, а с 1823-го — заодно и Южного. На тайных сходках бравый офицер выделялся активностью и красноречием, причем частенько предлагал заговорщикам предпринять самые решительные меры, вплоть до уничтожения всей августейшей семьи. (Правда, после ареста и препровождения в Петербург его энтузиазм быстро сошел на нет, и поведение отставного подполковника Поджио в ходе следствия временами выглядело, мягко говоря, сомнительным, жалким.)

Его осудили по I разряду — и по конфирмации вместо смертной казни приговорили к вечной каторге. (Срок каторжных работ Поджио, как и у других злоумышленников, впоследствии неоднократно сокращался.) Сначала Поджио содержался в Кексгольмской крепости, потом в Шлиссельбурге, а в январе 1828 года он был доставлен в Читинский острог. Позднее его вместе с прочими государственными преступниками перевели в Петровский завод. С 1839 года декабриста обратили на поселение в Усть-Куде Иркутской губернии.

Сын иркутского купца Н. А. Белоголовый, учебными занятиями которого в первой половине 1840-х годов руководил А. В. Поджио, вспоминал о своем «почтенном учителе и друге» так: «Длинные черные волосы, падавшие густыми прядами на плечи, красивый лоб, черные выразительные глаза, орлиный нос, при среднем росте и изящной пропорциональности членов, давали нашему новому наставнику привлекательную внешность и вместе с врожденною подвижностью в движениях и с живостью характера ясно указывали на его южное происхождение. Под этой красивой наружностью скрывался человек редких достоинств и редкой души. Тяжелая ссылка и испорченная жизнь только закалили в нем рыцарское благородство, искренность и прямодушие в отношениях, горячность в дружбе и тому подобные прекрасные свойства <…>, но при этом придали ему редкую мягкость, незлобие и терпимость к людям, которые до конца его жизни действовали обаятельно на всех, с кем ему приходилось сталкиваться»[854].

Сближение Марии Николаевны с Александром Поджио, «итальянцем, сохранившим весь жар и все убеждения юношества» (Е. И. Якушкин), произошло в Петровском заводе в начале тридцатых годов и не стало тайной за семью печатями для окружающих. Не случайно С. Г. Волконский в 1832 году просил каторжанина как-то повлиять на только что ставшую матерью княгиню Волконскую[855]: он тогда уже знал, что его жена прислушивается к словам «доброго кузена» Александра Викторовича. Кто-то из декабристов трактовал отношения Волконской и Поджио как обыкновенную дружбу, кто-то был склонен видеть в них нечто большее. Последние (преобладавшие), однако, руководствовались в основном слухами и догадками. К сожалению, они порою прибегали и к оскорбительным публичным заявлениям. Например, печально известный «декабрист-провокатор» И. И. Завалишин (родной брат Дмитрия Завалишина) «на всех перекрестках трубил про бедную М. Н. Волконскую, что она вторая Мессалина»[856]. Определенную лепту в дело посрамления Марии Николаевны внесли и «сибирские жители», а также отдельные позднейшие мемуаристы.

Напомним читателям, что Александр Поджио в течение некоторого времени преподавал детям княгини ряд предметов и потому бывал в доме (вернее, в домах) Марии Николаевны регулярно, а иногда и ежедневно. Особенно много занимался он с «дорогим другом» Мишей Волконским, к которому относился с необычайной нежностью. Помянутые обстоятельства также были учтены и прокомментированы современниками.

Приведем для наглядности кое-какие фрагменты текстов, в которых речь шла о том, насколько «плотно прилепился» (С. Гессен) Александр Поджио к княгине Марии Волконской.

Из письма декабриста Ф. Ф. Вадковского к П. Н. Свистунову от 13 января 1840 года: «Что касается семьи Волконских — на нее жалко смотреть. Бедный старый муж решительно устранен. Жена ведет хозяйство, с утра до вечера окружена братьями Поджио, злословит и с ними и с кем попало над Сергеем Григорьевичем, доводя скандал до того, что поддерживает все унижения, которые его заставляют сносить. Словом — это отвратительно!»[857]