Анна Зегерс - Седьмой крест. Рассказы

• Название: Седьмой крест. Рассказы
• Автор: Анна Зегерс
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1975

"Седьмой крест" (1939) давно признан лучшим романом Зегерс. История семи заключенных, которые бежали из гитлеровского концлагеря Вестгофен и из которых только один сумел спастись, волновала читателей разных стран задолго до того, как книга могла увидеть свет в послевоенной Германии.

Также в сборник вошли рассказы:

"Шоферские права", "Установка пулемета в квартире фрау Кампчик", "Прогулка мертвых девушек", "Конец", "Крисанта", "Агата Швейгерт", "Предания о неземных пришельцах", "Явка".

Перевод с немецкого П. Чеботарева, В. Станевич, Р. Френкель, Л. Лунгиной, И. Каринцевой, Р. Гальпериной, С. Фридлянд, О. Бобровой.

Вступительная статья и составление Т. Мотылевой.

Примечания Г. Егоровой.

Иллюстрации П. Пинкисевича

---

В это утро Меттенгеймер с обычной пунктуальностью вышел на работу. Он твердо решил, что бы там ни случилось, думать только о работе. Ни вчерашний допрос, ни его дочь Элли, ни тень в шляпе, и сегодня следовавшая за ним по пятам, не должны хоть сколько-нибудь мешать ему заниматься его честным ремеслом. И под гнетом внезапной угрозы, когда он чувствовал, что за ним шпионят из всех углов и вот-вот оторвут от его обоев, это его ремесло предстало перед ним в каком-то новом, сияющем свете, оно было ниспослано ему в горестный мир тем существом, которое дарует человеку его профессию.

Поглощенный одним желанием — быть сегодня особенно точным после вчерашнего прогула, он в это утро ничего не успел ни прочесть, ни услышать, не заметил он и тех взглядов, которыми при его появлении обменялись штукатуры. Работа велась в молчании, и он прерывал его, только чтобы отдать какое-нибудь распоряжение, и все они сегодня помогали ему так усердно, как никогда, хотя он этого совершенно не замечал. Правда, в упрямом усердии старика люди усматривали отнюдь не следствие его возвышенных размышлений об их общем ремесле, а естественное выражение оскорбленного достоинства со стороны человека, чью семью постигло такое несчастье. Его помощник Шульц, который ему как раз подсоблял, вдруг заметил, покосившись на хмурое, сморщенное личико обойщика:

— Это со всяким может случиться, Меттенгеймер.

— Что может случиться? — спросил Меттенгеймер.

И задушевно, но немного напыщенно, как говорят обычно люди, когда для своего сочувствия они еще не подыскали настоящих слов, а пользуются первыми попавшимися, Шульц добавил:

— В наше время это может случиться во всякой немецкой семье.

— Что может случиться во всякой немецкой семье? — спросил Меттенгеймер.

Тут Шульц решил, что это уже слишком, и рассердился. Десятка полтора рабочих были заняты внутренней отделкой здания. По крайней мере, половина из них вот уже много лет являлась основными кадрами фирмы, и Шульц принадлежал к их числу. В таких коллективах жизнь каждого перестает в конце концов быть тайной. Все отлично знали, что у Меттенгеймера несколько хорошеньких дочек и что самая красивая вышла замуж против воли отца и неудачно. Трудненько было в те времена работать со стариком Меттенгеймером. Что незадачливый зятек кончил лагерем, тоже было известно. А сегодня утром и радио и газеты напомнили о многом, и, видимо, все это подтверждалось, так как обойщик был необычайно угрюм. Уж перед ним-то, Шульцем, Меттенгеймеру, кажется, нечего притворяться. Шульцу и в голову не приходило, что Меттенгеймер знает меньше, чем кто-либо.

В обеденный перерыв несколько рабочих спустились к дворничихе, чтобы подогреть себе пищу. Все они настойчиво приглашали Меттенгеймера закусить с ними вместе. Меттенгеймер не обратил внимания на их тон и принял приглашение, так как второпях забыл дома бутерброды, а идти в ресторан не хотелось. Сюда, в эту нишу на парадной лестнице, которую себе избрал для обеда дружный кружок молодых и старых штукатуров, сюда, наверх, тень не придет, здесь он в безопасности. Рабочие, как обычно, дразнили младшего ученика и гоняли мальчугана то к дворничихе за солью, то в столовую за пивом.

— Дайте же парнишке поесть, — вступился за него Меттенгеймер.

В числе рабочих было немало таких, которые считали, что государство — это что-то вроде фирмы Гейльбах. Им было все безразлично, лишь бы их честный труд был оценен, лишь бы они получали за него приличную, по их мнению, плату. Недовольство этих людей проходило мимо того основного факта, что они, как и прежде, вынуждены за убогое вознаграждение оклеивать роскошные особняки богачей; их больше раздражали явления побочные, второстепенные, например — религиозные преследования, которым они подвергались. Другое дело Шульц, пытавшийся успокоить Меттенгеймера; он с самого начала был против гитлеровского государства и чем дальше, тем больше. И Шульца держались те рабочие, которые чувствовали, что он в душе не изменился. Впрочем, выражение «не изменился» здесь едва ли подходит, ведь самое главное в том, проявляет ли человек свои заветные чувства и мысли вовне, в действии или замыкается в себе. Среди рабочих имелся и оголтелый нацист Штимберт — все считали его шпиком и осведомителем. Но это тяготило его сотоварищей по работе гораздо меньше, чем можно было бы ожидать. Они просто были при нем осторожны, избегали его, даже и те, кто, по сути дела, в большей или меньшей степени разделял его взгляды. Рабочие относились к Штимберту так, как всякий коллектив, начиная со школьников первого класса, вообще относится к неисправимому ябеднику или психопату.

Тем не менее все эти рабочие, поедавшие свой завтрак в уголке лестницы, наверно, набросились бы на Штимберта и здорово его измолотили, если бы они увидели, с каким выражением на тупом нездоровом лице он наблюдает за Меттенгеймером. Но они смотрели только на Меттенгеймера, они даже забывали есть и пить. Меттенгеймер, взявший случайно валявшуюся газету, впился в одно определенное место. Он побледнел. Все догадались, что он только сейчас узнал о случившемся. Все затаили дыхание. Медленно поднял Меттенгеймер голову; из-за газетного листа показалось его расстроенное, убитое лицо. В глазах было такое выражение, словно он очутился в преисподней. Его окружала тесная семья — штукатуры, обойщики. Даже крошка-ученик оказался тут, он наконец взялся было за еду, по сейчас же бросил. Из-за его головы нагло улыбался Штимберт. Но на лицах остальных лежало выражение печали и почтительности. Меттенгеймер перевел дыхание. Он не в преисподней, нет, он все еще человек среди людей.

В тот же обеденный перерыв Франц в столовой подслушал разговор.

— Я собираюсь сегодня вечером во Франкфурт, в кино «Олимпия», — сказал один.

— А что там идет?

— «Королева Христина».

— Моя девочка мне милей вашей Греты, — сказал третий.

Первый заметил:

— Это совершенно разные вещи: самому лизаться или на других любоваться!

— Как это вам еще удовольствие доставляет, — сказал третий, — для меня лучший отдых дома.

Франц слушал, с виду сонный, но сердце его судорожно билось. Опять — так, по крайней мере, чудилось ему — все безнадежно заглохло. А ведь сегодня утром была одна такая минутка, как прорыв… Он внезапно вздрогнул. Этот разговор об «Олимпии» навел его на мысль, подсказал ему некий выход, которого он тщетно искал целое утро. Если он хочет увидеть Элли, ему не миновать квартиры ее родителей. Пойти самому? Но вход, конечно, стерегут шпики. А письма, конечно, вскрывают. Поеду-ка я после смены, решил он, куплю два билета, может быть, мне и удастся то, что я задумал. А если не удастся, так никому от этого хуже не будет.

Георг продолжал шагать по Висбаденскому шоссе. Он наметил себе цель — ближайший виадук. От этой цели, конечно, ничего особенного ждать не приходится, но все равно какую-нибудь цель надо же ставить себе каждые десять минут. Мимо него мелькало довольно много автомашин: грузовики с товарами, военные автомобили, разобранный самолет, частные машины из Бонна, Кельна, Висбадена, машина «опель», последняя модель, которой он еще не видел. Какую же ему остановить? Вот эту? Или ни одной? И он шагал дальше, глотая пыль. Появилась иностранная машина, у руля — единственный пассажир, еще довольно молодой человек. Георг поднял руку. Владелец машины тотчас затормозил. За несколько секунд перед этим он уже заметил идущего по шоссе Георга. Под влиянием скуки и одиночества — ведь они кому угодно способны внушить интерес к случайному путнику — иностранцу представилось, что он даже ждал от Георга этого жеста. Он отодвинул наваленные на сиденье пледы, плащи, чемоданы.

— Куда? — спросил он.

Они обменялись коротким, пристальным взглядом. Иностранец был рослый, худой, бледноватый, и волосы у него были бесцветные. Его спокойные голубые глаза с бесцветными ресницами ничего не выражали — ни грусти, ни веселья.

Георг сказал:

— Мне в Гехст, — Выговорив это, он испугался.

— О-о, — отозвался иностранец, — а я в Висбаден, но это ничего, это ничего. Вам холодно? — Он снова остановил машину. Он набросил на плечи Георга один из своих клетчатых пледов, и Георг плотно в него завернулся. Они улыбнулись друг другу. Иностранец снова запустил мотор. Георг перевел взор с лица иностранца на его руки, сжимавшие руль. Эти бескостные, бесцветные руки были выразительнее лица. На левой поблескивали два перстня; Георг сначала решил, что один из них — обручальный, но благодаря случайному движению увидел, что он только перевернут и в него вделан плоский желтоватый камень. Георга мучило, зачем он так пристально рассматривает все эти детали, но он просто не мог оторвать взгляда от кольца.

— Верхом дальше, — сказал иностранец, — но красивее.