Вячеслав Козляков - Герои Смуты

• Название: Герои Смуты
• Автор: Вячеслав Козляков
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2012
• ISBN: 978-5-235-03555-3

Смута, однажды случившись, стала матрицей русской истории. Каждый раз, когда потом наступало «междуцарствие», будь то 1917 или 1991 год, разрешение вопроса о новой власти сопровождалось таким же стихийным вовлечением в историю огромного числа людей, разрушением привычной картины мира, политическим разделением и ожесточением общества. Именно по этой причине Смутное время привлекает к себе неослабевающее внимание историков, писателей, публицистов, да и просто людей, размышляющих о судьбах Отечества.

Выбрав для своего рассказа три года, на которые пришелся пик политических потрясений первой русской Смуты, — с 1610 по 1612/13 год, — автор книги обратился к биографиям главных действующих лиц этого исторического отрезка. Каждая из биографий настолько необычна, что одно лишь беспристрастное изложение всего, что случилось с героем, может поспорить по занимательности сюжета с самым захватывающим авантюрным романом. Здесь и воеводы Первого ополчения Прокофий Петрович Ляпунов, Иван Мартынович Заруцкий и князь Дмитрий Тимофеевич Трубецкой, и организаторы следующего по времени нижегородского ополчения Кузьма Минин и князь Дмитрий Михайлович Пожарский, и подзабытые ныне исторические персонажи, без которых, однако, невозможно представить то время, — в частности, казанский дьяк Никанор Шульгин, ставший единоличным правителем и вершителем судеб громадного «Казанского царства».

---

Авторы грамоты явно не знали причин, по которым случилось «замотчанье» (промедление), поэтому описывали события в Москве с некой извинительной интонацией. Они объясняли, что им пришлось действовать скоро, под давлением ратных людей, из-за опасности, исходящей от Ивана Заруцкого, который воевал «в рязанских городех» от имени Марины Мнишек и ее сына («и прельщает Маринкою и сыном ея, выблядком, многих малодушных людей»), а также от запорожских казаков-«черкас», одна часть которых воевала на Белоозере, в Вологде, Галиче и Солигаличе, а другая оставалась в Калуге (это полностью подтверждают упоминавшиеся выше свидетельства купцов в Новгороде). Даже после царского избрания, 23 февраля, Никанора Шульгина по-прежнему просили прислать выборных людей к Москве и написать о «своем и всего Казанского государства всяких чинов людей о совете». До тех пор, пока в Москве не имели никаких сведений от посольства в Казань, там вынуждены были питаться слухами, считая всё же, что Казанское государство находится в полном союзе с земской властью: «…слышали мы подлинно про ваш совет, что Божиею милостию ни в чем к нашему доброму общему совету, к государскому избиранью не рознитеся, что Богу угодно и всей земле, а вам то же годно».

Посольство во главе с Ипатьевским архимандритом Кириллом все-таки сумело уговорить Никанора Шульгина выступить против Ивана Заруцкого, с чем и был связан арзамасский поход. Шульгин мог прельститься на полученный им чин воеводы казанской рати или обещания других пожалований. Слава первого союзника освободителей Москвы и победителя Заруцкого много бы значила для него, а возможно, даже открыла бы ему путь в Думу, как Кузьме Минину. Но для этого надлежало быть еще и воином, а не только приказным дельцом, думающим о власти и наживе. В то время как в Москве «соборне» воздавали хвалу Богу и «похваляли» воеводу Шульгина, тот шел в поход «мешкотно», грабя население и заставляя людей собирать «кормы» на его армию. Дойдя до Арзамаса, казанский воевода остановился, несмотря на адресованные ему призывы из Москвы «идти бы дорогою на вора на Ивашка Заруцкаго не мешкая». Соборные власти продолжали прежде всего думать о том, как защититься от опасных действий казаков Заруцкого. 24 февраля 1613 года к Никанору Шульгину готовились отправить в Арзамас новое посольство, куда вошли игумен Бежецкого Антониева монастыря Кирилл и дворяне Алексей Иванович Зубов и Иван Иванович Баклановский. Однако участники собора, особенно после принятого решения об избрании Михаила Романова, справедливо не хотели больше зависеть от присутствия или неприсутствия казанцев в Москве. Всех теперь волновала судьба другого посольства, направленного земским собором в Кострому для того, чтобы «упросить» Михаила Федоровича принять царский венец и прийти в Москву. Казанского митрополита Ефрема и дьяка Никанора Шульгина лишь известили о состоявшемся избрании[626].

Когда Никанор Шульгин в Арзамасе получил точные вести о выборе нового царя, ему оставалось только подчиниться и продолжать службу Михаилу Федоровичу. Впрочем, он поступил по-своему: сначала присягнул царю и отправил требовавшихся для «царского обиранья» представителей[627], а затем 7 марта 1613 года пошел обратно в Казань, отговариваясь внезапно закончившимися запасами, взятыми войском только «на три месяца». Демарш оказался настолько неожиданным, что, получив 15 марта известие об этом, земское правительство не стало удерживать Шульгина в Арзамасе, а лишь попросило отобрать «лутчих ратных людей человек с 600» и прислать их на помощь воевавшему с отрядами Заруцкого под Рязанью воеводе Мирону Андреевичу Вельяминову. Были также приняты меры, чтобы удержать от возвращения в Казань свияжских татар с головой Иваном Чуркиным, присланных раньше по приказу Никанора Шульгина к тому же Вельяминову, но они и без того самостоятельно присягнули Михаилу Федоровичу в Рязани[628]. Главное, что казанская рать все-таки принесла присягу Михаилу Федоровичу, и царя немедленно известили об этом грамотой от земского собора 20 марта 1613 года[629].

Представление о развернувшихся в Арзамасе спорах дает «Новый летописец», посвятивший им отдельную статью «О Никонорове воровстве». Согласно летописному свидетельству, Шульгин продолжил в Арзамасе свои политические игры, выдвинув условием присяги царю Михаилу Романову необходимость на месте заручиться поддержкой жителей Казани: «Без Казанского совета креста целовати не хочю». Однако и в казанском войске, и в занятом им Арзамасе накопились свои счеты с казанским дьяком. Там сразу же присягнули царю Михаилу Федоровичу, поэтому Никанор Шульгин «с советники своими пойде в Казань наспех, хотяше Казань смутити»[630].

Интересный рассказ о действиях Шульгина содержится в рукописи седьмого тома «Истории Российской» Василия Никитича Татищева. Этот том историк намеревался посвятить царствованию Михаила Федоровича. «Токмо вор казанской дьяк Никонор Шульгин, не хотя ему государю креста целовать, а хотя сам Казанью завладеть, — говорится здесь, — быв тогда с войском в Арзамасе, тем отрицался, что якобы ему о том выборе прежде объявлено не было». Как обычно у Татищева, источник этого известия остается неизвестным. Влияние «Нового летописца» только угадывается, а сама трактовка событий принадлежит автору «Истории…». Но нельзя исключить и того, что наш первый историограф опирался на какие-то неизвестные, не дошедшие до настоящего времени источники или устные рассказы. «А он, имея грамоту о выборе, — продолжал Татищев рассказ о Никаноре Шульгине, — тогда утаил и войску присегать без воли всех казанцов возпрещал. Но видя, что войско, не послушав его, присегали, собрався с единомышленники малыми людми побежали к Казани»[631].

Не стоило всё же Шульгину тогда покидать Казань. Как это обычно и бывает с теми, кто стремится обрести полную власть, он попал в зависимость от своего окружения, хорошо умевшего только подчиняться. При получении известий о выборе царя Михаила Романова в самой Казани в отсутствие Никанора Шульгина произошел переворот. Один из казанских тюремных сидельцев дьяк Иван Поздеев рассказывал позднее, как «его, Никанора, за его воровство, как шол назад, всем Казанским государьством в Казань не пустили, и город заперли, и стали на городе своими головами, а за государя всем Казанским государьством велели молебны пет и з звоном и крест целовати». Так пала местная диктатура, несколько лет создававшаяся Никанором Шульгиным. Против него восстали лишенные своего представительства в управлении чины Казанского государства. Важно указание на пение молебнов «со звоном», которым отмечались наиболее важные события. Косвенным образом это свидетельствует о том, что перемены в Казани происходили не без благословения митрополита Ефрема, знавшего, что его давно ждут в Москве, но не смевшего покинуть город без разрешения Шульгина. Тогда же, в марте 1613 года, в Казани на месте одних тюремных сидельцев, страдавших от «насильств» казанского дьяка, оказались другие: «посадский староста» Федор Обатуров, а также «Никанорово родство и советники»[632]. Интересно, что одним из тех, кто сидел в казанской тюрьме еще со времен царя Василия Шуйского, «да от Никонора от Шулгина живот мучил полтора года в темнице», оказался тарусский дворянин Полуект Нарышкин. Деда будущей царицы Натальи Кирилловны — второй жены царя Алексея Михайловича и матери Петра Великого, выпустили из казанской тюрьмы «как крест целовали всем Казанским царством». В 1613 году, по словам челобитной, поданной царю Михаилу Федоровичу, он «прибрел к Москве наг, бос и голоден»[633].

Казанский дьяк уже не увидел переменившейся Казани. Возвращаясь из Арзамаса, он, конечно, думал, как «навести порядок» и казнить врагов, дожидавшихся решения своей участи в казанской тюрьме. Однако все его размышления были пресечены в Свияжске простой фразой, которую он никак не ожидал услышать от встретивших его казанцев: «В Казань тебе ехати не пошто». Шульгина «поймали» и посадили в свияжскую тюрьму, а к царю Михаилу Федоровичу послали гонцов, с тем чтобы узнать, как новый царь распорядится судьбой бывшего казанского правителя. Но даже сидя в свияжской тюрьме, Никанор Шульгин еще не считал себя проигравшим. В окружении царя Михаила Федоровича знали только о том, что казанские ратные люди присягнули в Арзамасе, и не поняли причин, по каким Шульгина задержали в Свияжске. Сам Никанор Шульгин послал с челобитной новому царю своего родственника луховского сына боярского Федора Федоровича Шульгина, приказав ему по дороге заехать в Троицесергиев монастырь к архимандриту Дионисию и келарю Авраамию Палицыну. Видимо, у него были какие-то основания надеяться, что они выступят ходатаями за него перед новой властью. Действительно, так и произошло, бояре князь Федор Иванович Мстиславский с товарищами извещали царя о привезенной к ним челобитной Никанора Шульгина «о своих нуждах, из Свияжского» в апреле 1613 года[634].