Виктор Попов - Закон-тайга

• Название: Закон-тайга
• Автор: Виктор Попов
• Издательство: Алтайское книжное издательство
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1979

В книгу вошли известные читателям повести «Закон-тайга», «Экспедиция спускается по реке», «Однодневка» и рассказы.

---

Шагал я вниз бодро, весело, распевал храбрые песни и не думал ни о чем до тех пор, пока не дошел до поляны, покрытой растениями с листьями, похожими на растопыренные перепончатые лапы о трех пальцах. Называется это растение какалией копьелистой, а в народе именуется медвежьим ухом. Почему ухом — не знаю. Сходства никакого. Если уж пойти на предельную невероятную натяжку, допустимо — ступней. А вообще-то, самое правильное — назвать ее медвежьей касторкой или даже английской солью. Ибо назначение этого растения в медвежьем рационе вполне определенно. Перед спячкой медведь, как бы засмаливая свой пищевой тракт, до отвала лопает хвою. Одни говорят, что с целью дезинфекции, другие предполагают, что просто для балласта, — в общем, если лопает, значит, это ему необходимо. Налопается и отправляется на покой. Весной же, очухавшись ото сна, мчится искать какалию. Теперь уже ею он наедается досыта. Наестся, переболеет медвежьей своей болезнью и пойдет шлепать по горам и долам.

Один из них и прошлепал по низинке. Шел я мимо какалии копьелистой, а перед глазами моими стояли мишенькины следы. Я уже миновал елань и на сотню шагов углубился в лес, когда увидел его. В тяжелых таежных сумерках он показался мне высотой с деревенскую избу. Вначале я даже не успел испугаться, а только подумал: «Какой огромный». Потом стал соображать. Я стоял как вкопанный и соображал. Конечно, первое, что пришло мне в голову, — бежать. Это соображение я немедленно отбросил, так же как и желание забраться на дерево, потому что и в скорости бега и в лазанье по деревьям медведь не оставлял мне никаких шансов. Кстати, я не раз замечал, что люди порой прибегают к действиям, в которых их противник явно сильнее, а потом начинают докапываться, где допустили промах. Но это так, к слову пришлось. В то время мне было не до обобщений.

Несколько приободрило меня то, что медведь, как и я, не двигался. Может, он тоже боится? Я вспомнил рассказы стрелков из городского клуба охотников и рыболовов о том, как от их громких криков медведей одолевал злополучный недуг и они улепетывали бешеным галопом, оглашая окрестности непристойными звуками.

Глубоко вздохнув, я истошно заорал что-то вроде:

— Гр-р-ы-ы!..

Медведь стоял.

Я заорал было пуще, но в горле у меня что-то оборвалось и получилось совсем несерьезно:

— Ы-ы-ы-и…

И тут мне показалось, что зверь двинулся. Но не от меня, а ко мне.

Здесь уж я ничего не стал соображать, а грохнулся на землю и, для большего впечатления раскинув руки, задержал дыхание. Наверное, я подсознательно вспомнил рассказик, который читал в детстве: медведь не тронул лежачего человека, приняв его за мертвого. И я всеми силами старался изображать из себя покойника. Мне казалось, что все произойдет, как произошло в рассказе. Медведь подойдет, обнюхает меня, обдавая смрадным дыханием, присядет, сделает свое грязное дело и удалится.

Никогда я не думал, что можно так медленно передвигаться. Уже час, наверное, прошел с тех пор, как я лежал с закрытыми глазами, а медведь до меня еще не дошел. Но он был где-то рядом. Совсем-совсем рядом — я всем телом слышал его мягкие, крадущиеся шаги и, напрягшись, ждал. Что заставило меня приоткрыть сначала один, а потом и второй глаз — не знаю. Скорее всего, то самое состояние, которое заставляет человека, ждущего с минуты на минуту смерти, торопить ее. Потому что ужас ожидания гибели ужаснее самого конца.

Итак, я приоткрыл оба глаза и покосился, предполагая увидеть медведя совсем около. Но его не было ни около, ни в отдалении. Тогда я открыл глаза широко и приподнялся на локте. Проклятый зверюга стоял на том же месте и в той же позе, в какой пребывал, когда я грохнулся ниц.

Тогда во мне шевельнулось первое подозрение.

О том, что в потемках принял за медведя поросший мхом пень, я не рассказал никому. Все, слушавшие меня, оставались в убеждении, что самое верное средство спастись от медведя — притвориться мертвым. Тогда медведь тебя не тронет. Эту небольшую фантазию я себе прощаю, так как не раз замечал, что люди выдают чужие приключения за свои, потому что это, наверное, очень скучно — прожить жизнь без приключений. При этом они даже ссылаются на своих хороших знакомых — очевидцев.

Между прочим, и я потом, когда рассказывал при. Матвее о своей таежной встрече, обращался к нему за свидетельством:

— Помнишь, Матвей, мы с тобой тогда на Чельту ходили за родиолой розовой.

Матвей утвердительно кивал и многозначительно говорил:

— Еще бы…

Глава VI

Мы ожидали, что наше опоздание (разумеется, наших спутников в условленном месте мы не догнали) даст шефу повод для соответствующего нравоучения, и поэтому в лицах репетировали ответы. Матвей, по-моему, усердствовал в выдумках искренне, а я больше бодрился. Уж слишком не на равных ролях мы были. В конце концов Матвей это уяснил и сказал с расстановкой:

— Ты что, взаправду расстроился или как? Вот салага!

— Так ведь…

— Что «так ведь»? Он отвечает, он — руководитель, мы и в самом деле виноваты… ты это сообщить мне желаешь?

— Примерно.

— Ну так вот, милейший, завяжи узелок на память: в поле руководитель — звание формальное. Он обеспечивает, дискутирует с местным начальством, отчитывается перед власть имущими. А во всем остальном у нас лямка Одна. Даже, в конце концов, шансов сломать шею во имя успеха экспедиции у рядового участника чуточку больше. Если он, конечно, чересчур старательный. А ты, похоже, не чересчур.

— Это почему же?

— Сумма впечатлений.

— Ты даешь!

— Извините, если что не так.

По совести говоря, я и сам не знал, так это или не так. В школе у нас как-то случилось памятное мне. По химии задали задачу. Не то, чтобы непомерно трудную, но в достаточной мере каверзную. Я над ней бился — ну ни в какую. Пришел в школу, оказалось, что только один Женька Ростоцкий сообразил, что к чему. Хотели мы у него передрать, а Вовка Воеводин говорит: «Сегодня сдерем, а завтра Катюша (наша химичка) такое закатает, что сам Менделеев не разберется. Никто не решил — и концы». Женька начал было рыпаться, но Вовкин довод нам тогда показался более чем резонным. И все-таки на уроке Женька вылез. А вечером на катке мы заволокли его в хоккейную коробку, и Вовка долго у него допытывался: «Ты старательный, да? Очень, да?»

Вспомнил я этот случай, вспомнил, что принимал в допросе Женьки Ростоцкого деятельное участие, и подумал, что, может, Матвей и прав. Хотя, в общем-то, со школьных лет воды утекло много, и то, что тогда мне казалось дельным, теперь воспринимается совсем по-другому. А насчет старательности… Тут вообще, по-моему, разобраться нет никакой возможности. Один пыхтит, пыхтит и ни с места, а у другого самое трудное дело вроде само собой делается.

Я сказал об этом Матвею, а он развеселился.

— Само собой, считаешь?

— А что, нет?

— Вопрос, милейший, в технике. Один всю жизнь на бога рассчитывает, другой — на себя. Тот, кто на бога, — пыхтит, кто на себя, — делает. Все здесь, вроде бы, яснее апельсина… Вон, у косы наши. Готовься, будет сейчас апельсин.

Как ни странно, шеф поворчал самую малость. Причем напирал больше не на дисциплину, а на сознательность. Мы же экспедиция, коллектив, и каждый член коллектива должен понимать, что он член коллектива, имеющий определенные обязательства перед остальными…

— Друг, товарищ и брат, — деловито уточнил Матвей.

Вениамин Петрович побарабанил пальцами по коленке и оценивающе сказал:

— Ну, если такой, как вы, то не ближе, чем троюродный.

Про меня шеф ничего не сказал, как будто меня вообще не существовало, и мне было очень обидно. Когда мы с Элькой ушли к воде, я загнул по адресу В. П. несколько стоящих определений, но Элька никак на них не отозвалась. Тогда я перекинулся на нее:

— Что-то у тебя с некоторых пор вывихи характера.

— Это потому, что я тебе не поддакиваю?

— Я в поддакивании не нуждаюсь.

— Нет, нуждаешься. Ты желаешь, чтобы с тобой считались. А ты знаешь, сколько Вениамин Петрович пережил, пока мы вас ждали? А я сколько пережила…

— Что это вы так распереживались?

— Так ведь Чулой, — Элька зачерпнула в пригоршню песку, попересыпала из ладошки в ладошку и тихо сказала: — Завтра работать пойдем.

— Куда, куда пойдем?

— Работать. Вон туда. — Она кивнула головой на серые, рассеченные трещинами скалы, которые отсюда казались вертикальными и неприступными.

— Это что, в порядке юмора?

— Я не знаю. Это же не я придумала. Шеф сказал, я только повторяю.

— Так мы вроде не для горных баранов питание разведываем.

— Говорю же — не знаю. Пока вас не было, шеф в бинокль что-то там разглядел, хотел было один лезть, но я отговорила. Тогда он сказал: завтра будем работать.