Арсений Рутько - Суд скорый

• Название: Суд скорый
• Автор: Арсений Рутько
• Жанр: Прочая детская литература

---

Рутько Арсений Иванович Суд скорый

Арсений Иванович РУТЬКО

СУД СКОРЫЙ...

Повесть

В книге рассказывается о трагической судьбе Ивана Степановича Якутова, который в 1905 году возглавил восстание уфимских железнодорожников.

Издается в связи с 80-летием первой русской революции.

________________________________________________________________

ОГЛАВЛЕНИЕ:

1. "Средневековое судилище!"

2. Тишина и покой...

3. "Иван-царевич"

4. "Борьба предстоит жестокая, товарищи"

5. "Бежать бате из тюрьмы надо"

6. Ванюшка и хмырь

7. Сколько стоит жизнь Ивана Якутова?

8. На следующее утро...

9. Жар-птица...

10. "Вы жертвою пали..."

________________________________________________________________

Писатель Арсений Иванович Рутько известен нашему читателю

как автор нескольких детских книг об Октябрьской революции и

гражданской войне. Это повести "Голубиные годы", "Пленительная

звезда", "Тебе мое сердце", "У зеленой колыбели", "И жизнью, и

смертью". Во всех этих произведениях писателя привлекает

героическая тема. Внимание и любовь автора отданы людям,

посвятившим свою жизнь революции.

В книге "Детство на Волге", повествующей о детстве и юности

Владимира Ильича Ленина, о жизни семьи Ульяновых в Симбирске,

тема героического служения народу остается главенствующей,

доминирующей.

В повести "Суд скорый..." А. И. Рутько остается верен своей

излюбленной теме. В книге он рассказывает о трагической судьбе

рабочего-большевика Ивана Степановича Якутова, который в 1905

году возглавил восстание уфимских железнодорожников.

1. "СРЕДНЕВЕКОВОЕ СУДИЛИЩЕ!"

Внезапно погас свет.

Какие-то доли секунды нити угольных лампочек в люстре под невысоким потолком еще красновато светились, потом погасли. И сразу в тревожной тьме возник строгий четырехугольник окна, пересеченного толстыми прутьями решетки. За ними - призрачные, снежно-синие сумерки.

В наступившем мраке члены суда и прокурор словно по команде вскочили, судорожно ощупывая карманы. Рванулся, зазвенев наручниками, сидевший в нескольких шагах от судей Якутов. Звякнула упавшая из рук конвойного шашка - заскрежетала о камень сталь. Кто-то угрожающе захрипел: "Но-но, балуй!", послышались сопенье и шум борьбы.

Но по тюремному коридору уже грохотали подкованные каблуки, перекликались испуганные голоса. В распахнутую дверь канцелярии вбегали тюремщики, неся перед собой зажженные керосиновые лампы.

Стоя у своего кресла за столом, исполнявший обязанности председателя суда расслабленно освободил из кармана правую руку. Ладонь противно запотела, и он брезгливо вытер ее батистовым платком.

И, только спрятав платок, покосился на подсудимых, прижатых конвоирами к стене. Потом болезненно поморщился: не выносил запах керосина. Это сулило головную боль, обессиливающие приступы тошноты, слабость и болезненную раздражительность.

Иван Илларионович сердито махнул рукой помощнику начальника тюрьмы:

- Свечи! Свечи!

И когда через несколько тягостных минут перед каждым членом суда, перед прокурором и по обе стороны подсудимых были зажжены белые стеариновые свечи, председатель облегченно перевел дух.

Но несмотря на то что лампы унесли, керосиновый смрад плотно наполнял помещение - угрюмую квадратную комнату с серыми, безрадостными стенами. На одной из стен, над столом суда, составленным из нескольких столов и накрытым зеленым сукном, висел портрет царя.

Якутов сидел ближе других подсудимых к столу суда, стиснутый с обеих сторон конвоирами: его считали наиболее опасным преступником.

Председатель всматривался в его лицо с провалами на висках, с распухшими, разбитыми губами и горящими глубоко запавшими глазами.

Необычная обстановка суда мешала председателю сосредоточиться на подробностях дела, нарушала привычную обстановку суда, к какой он привык за тридцать лет своей судейской практики. Последние два года из высших государственных соображений приходилось судить прямо в тюрьме, в одной из комнат тюремной канцелярии. Сейчас пришлось судить тоже в тюрьме, потому что Уфа, как и два года назад, в декабре 1905 года, была готова взорваться бунтом, восстанием.

Пляшущие тени, отбрасываемые свечами на стены и потолок, уродовали и смещали, переносили в какое-то иное измерение привычные вещи. Это лишало покоя и уверенности.

Что-то смутно шевельнулось в памяти, когда председатель, пытаясь взять себя в руки, еще раз оглядел комнату. Но он не успел додумать мелькнувшую в глубине сознания мысль: сидевший у стены напротив арестант громко и с отчетливо слышимой усмешкой сказал:

- Средневековое судилище!

В памяти председателя смутной чередой пронеслись виденные около десяти лет назад в Мадриде картины и рисунки Гойи, полные боли, ужаса и, пожалуй, ненависти. Одна из работ, кажется, так и называлась: "Заседание трибунала инквизиции". Сейчас невозможно вспомнить, были ли там нарисованы свечи, но сама обстановка суда действительно повторяла что-то из Гойи.

Но откуда этому сиволапому, не то машинисту паровоза, не то слесарю, знать хотя бы по репродукциям Гойю? И откуда у него этот пренебрежительный тон по отношению к суду, убежденность в собственной правоте, отсутствие страха перед смертью?

По долгу своей деятельности председатель знал, что только в прошлом году в России повешено и расстреляно за преступления против самодержавия и существующего правопорядка около двух с половиной тысяч таких вот Якутовых, - должны бы, кажется, устрашиться! Так нет, ничего не боятся.

Вспомнилась фраза из английского еженедельника о том, что в России казнят теперь в тридцать раз больше, чем во всей Европе и Америке, вместе взятых. И все равно не унимаются.

Внезапная, как взрыв, волна гнева и ненависти к криво улыбающемуся Якутову неожиданно для самого председателя суда заставила его подняться и крикнуть:

- Встать! Какое средневековье?! Молчать, пока не спрашивают!

Конвоиры заставили Якутова встать, и он, через силу усмехаясь разбитыми губами, поднялся, - снова звякнули наручники. Во время борьбы с конвоирами в минутной темноте наручники сильно сдавили кисти рук, и сейчас было видно, как кисти наливаются кровью.

Председатель хорошо знал, что по закону кандалы и наручники могли быть надеты только на тех, кто по суду лишен всех прав состояния. Но в тюрьме так боялись Якутова, временами он казался таким исступленным, что, в обход закону, тюремщики применили наручники.

И председатель, в глубине души презирая себя за это, делал вид, что не замечает нарушения закона.

Иван Илларионович постоял молча, нервно и раздраженно потирая припухшие в суставах подагрические пальцы, потом сел.

В это время под беленным известью потолком снова зажглись электрические лампочки. Свечи стали ненужными. Язычки их пламени словно растаяли в потоке льющегося с потолка и чуть дрожащего света.

Помощник начальника тюрьмы был обязан неотлучно находиться в здании тюрьмы во время суда. Недавно произведенный в офицерский чин, усердный и начищенный до блеска, скрипящий ремнями, он с угодливой поспешностью бросился гасить свечи. Но председатель остановил его, показав сердитыми глазами на люстру: а вдруг погаснет опять?

Иван Илларионович с мучительной отчетливостью вспомнил те секунды омерзительного страха, которые он пережил во внезапно наступившей темноте, - теперь страх казался смешным, детским. Ну что могли сделать ему Якутов и еще два человека, истощенные годом тюрьмы и следствия? Смешно. Дико!..

Нервы истрепались до предела, до невозможности! Как только кончится полоса судебных дел, необходимо уехать месяца на три, может быть, в Баден-Баден или куда-нибудь к морю, к той же Адриатике, чтобы хоть на время отстраниться от ужаса этих лет...

И ехать надо одному, без семьи: никто из них не понимает тяжести бремени, которое взвалено на него. Только, пожалуй, внучонка Ванюшку взял бы с собой, хотя и тот с поистине детской жестокостью никогда не устает задавать свои бесконечные "зачем" и "почему"...

Свечи не стали гасить, а только перенесли на подоконник. Поставленные в ряд, они напоминали паникадило, - тень железных прутьев шестикратно повторялась на прихваченных морозом стеклах окна. Взгляд председательствующего недовольно скользнул по ним.

Иван Илларионович поудобнее уселся в кресле: все острее ощущалась тупая, ноющая боль в низу живота. Опять, по всей видимости, начинался приступ, - один из них когда-нибудь сведет его в могилу... Нет, ехать, конечно, надо в Карлсбад: там он всегда приходит в себя...

- На чем прервали заседание, Александр Александрович? - повернулся он к сидевшему рядом с ним капитану, серовато-бледному, тоже, видимо, пережившему в темноте несколько трудных минут. "Все мы вот такие герои", с внутренней усмешкой подумал председатель, нащупывая в кармане мундира плоскую коробочку с опиумными пилюльками и подвигая к себе графин с водой. - Прошу, Александр Александрович, ведите пока заседание, у меня приступ язвенной болезни...