Владимир Бондаренко - Лермонтов: Мистический гений

• Название: Лермонтов: Мистический гений
• Автор: Владимир Бондаренко
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2013
• ISBN: 978-5-235-03638-3

Прошли столетия с того дня, когда у горы Машук был убит великий русский поэт, национальный гений Михаил Юрьевич Лермонтов. В новой книге о нем, пожалуй, впервые за 200 лет рассказано о мистических корнях поэта, идущих от его древних предков, и содержится столько интригующего, что она наверняка заинтересует и маститых литераторов, и самого широкого читателя.

Исследование известного критика и публициста Владимира Бондаренко, в отличие от многочисленных беллетризированных семейно-бытовых биографий, затрагивает важнейшие проблемы бытия и раскрывает основу жизненной позиции Лермонтова, сурово противостоящего и светской власти, и духовной, и нормативно-бытовой. Нужен ли был властям такой вольный поэт? Почему современники поэта считали дуэль убийством, а иные современные лермонтоведы оправдывают Мартынова? Почему молчание о причинах гибели Лермонтова затянулось на целых 30 лет? Василий Розанов писал о «вечно печальной дуэли», Владимир Бондаренко — о «вечно преступной»…

Автор резко выступает против всех мистификаций и сплетен о поэте, для него Лермонтов во всех своих противоречиях, при всей сложности характера — прежде всего, величайший национальный русский гений, очень рано осознавший свою трагическую миссию.

---

Его ждали друзья и любящая бабушка.

"Я ищу свободы и покоя…"

"Я ищу свободы и покоя!.." — занес он в свою походную тетрадь. Свобода и покой — чего еще может желать человек, обладающий этими бесценными дарами? И одновременно, "уж не жду от жизни ничего я, / И не жаль мне прошлого ничуть…". Это уже песнопения мудрого старца, а не 25-летнего молодца. Так быстро и стремительно прожита вся жизнь.

Выхожу один я на дорогу;
Сквозь туман кремнистый путь блестит;
Ночь тиха. Пустыня внемлет Богу,
И звезда с звездою говорит.

Воистину самая странная судьба из всех наших славных гениев. Вся его внешняя жизнь — ничто по сравнению с проживаемой им небесной, надземной жизнью.

Скажите, как дано было знать земному поэту XIX века, что из космоса видна "земля в сиянье голубом"? Кто и в какие мгновения уносил его на небо, где так торжественно и чудно?! И кто упорно утаивает от мира истинную причину его гибели? Вот уж и спустя десятилетия после дуэли Лермонтова А. В. Дружинин расспрашивает подробно обо всем того же Руфина Дорохова: "Преданность моего случайного знакомца памяти Лермонтова была беспредельна. Он понимал произведения поэта так, как немногие их понимают: он мог рассказать происхождение почти каждого из стихотворений, событие, подавшее к нему повод, расположение духа, с которым автор "Пророка" брался за перо… За день до своего выступления он, укладываясь в поход, показывал мелкие вещицы, принадлежащие Лермонтову, свой альбом с шуточными стихами поэта, портрет, снятый с него в день смерти, и большую тетрадь в кожаном переплете, наполненную рисунками. Картинки карандашом изображали по большей части сцены из Кавказской жизни, стычки линейных казаков с татарами и т. д. Кое-где между ними были стихи да шуточные двустишия и четверостишия, относящиеся к неизвестным лицам".

Рассказал Дорохов и о подробностях злосчастной дуэли. Дружинин даже в зашифрованном виде многое побоялся записать. Не настало еще время. Но он дает понять: было совершено преступление. А позже бесследно исчезли и Дружинин, и все его записи. Все реликвии, стихи, рисунки, которые Дорохов так бережно хранил, после его гибели исчезли. Даже не сохранилось ни одного его портрета. Что за мистика?

Но вернемся к нашему повествованию. Михаил Лермонтов приезжает в отпуск в Петербург, отдавать ему свой прощальный поклон.

"31 декабря 1840, г. Анапа.

Приказ по Тенгинскому пехотному полку за № 365:

Прибывшего в полк из командировки поручика Лермонтова предписываю исключить из командировочной ведомости, зачислить налицо.

За командира полка

Полковник Голубицкий-Лебединский".

В январе Лермонтов едет в отпуск, преисполненный надежд. Они не оправдались. Отставка не получена. В наградах отказано. Жить осталось пол года…

Вернулся на Масленицу в феврале 1841 года в Санкт-Петербург уже не искатель светских приключений, а фронтовик, близко соприкасавшийся со смертью. Михаил Лермонтов уже прекрасно понимал свое дальнейшее предназначение. Любым способом уйти в отставку со службы и посвятить себя русской литературе. Он уже и в поэзии перестал писать бесконечные посвящения всем знакомым и малознакомым женщинам. Была бы его воля, он бы под конец жизни почти все свои стихотворные послания к подружкам уничтожил.

Но пока что, несмотря на все хлопоты бабушки, не удалось добиться ни прощения, ни увольнения, всего лишь дали двухмесячный отпуск. По-прежнему его приезда боялись Баранты, к тому же недруги Лермонтова распускали слухи, что несносный поэт готов поехать в Париж, дабы вызвать вновь сына французского посла на дуэль. Иной раз думаешь, может, и на самом деле за этими злыми сплетнями, а потом и за дуэлью Мартынова стояли жандармское отделение графа Бенкендорфа и Министерство иностранных дел Нессельроде. Сколько же можно мутить воду?

Как писал А. П. Шан-Гирей: "Все бабушкины попытки выхлопотать еще раз своему Мише прощение остались без успеха, ей сказали, что не время еще, надо подождать". Как у нас на Руси водится, воевать за родину — это пожалуйста, а все награды и милости совсем другим достаются. Допустим, Михаил Лермонтов — русский гений, он и без орденов на века прославлен, но таких, как он, храбрецов, гибнущих за славу России, во все времена, вплоть до сегодняшнего дня, — многие тысячи, и кто бы о них вспомнил при раздаче орденов и званий?

Как обычно, добирался до Петербурга Михаил Лермонтов через любимую свою Москву, куда и прибыл 30 января 1841 года, но долго задерживаться в Москве не стал и уже в первых числах февраля добрался до Северной столицы. Прибыл в Петербург уже отчаянным русоманом. В литературе он уже был недоволен даже опекавшими его "Отечественными записками" Краевского.

"Мы должны жить своею самостоятельною жизнью и внести свое самобытное в общечеловеческое. Зачем нам тянуться за Европою и за французским… — писал он Краевскому. — Там на Востоке тайник богатых откровений". Перестал нравится ему и журнал Жуковского: "Мы в своем журнале не будем предлагать обществу ничего переводного, а свое собственное. Я берусь в каждой книжке доставлять что-либо оригинальное, не так, как Жуковский, который все кормит переводами, да еще не говорит, откуда берет их". В то время написал он и свое известное стихотворение "Родина". Он и к Карамзиным в салон зачастил, потому что это был чуть ли не единственный салон, где говорили по-русски. Недаром заговорили даже в кругу Жуковского о его общности с многими славянофилами.

Но на свою беду после приезда в Петербург он допустил роковую оплошность. По приглашению графини Воронцовой-Дашковой он заявился в армейском мундире на бал, где присутствовали члены императорской семьи, что было недопустимо для ссыльного офицера.

Пишет он уже после бала своему кавказскому сослуживцу Д. С. Бибикову:

"Милый Биби. Насилу собрался писать к тебе; начну с того, что объясню тайну моего отпуска: бабушка моя просила о прощении моем, а мне дали отпуск; но скоро еду опять к вам, и здесь остаться у меня нет никакой надежды, ибо я сделал вот какие беды: приехав сюда в Петербург на половине масленицы, я на другой же день отправился на бал к г-же Воронцовой, и это нашли неприличным и дерзким. Что делать? Кабы знал, где упасть, соломки бы подостлал; обществом зато я был принят очень хорошо, и у меня началась новая драма, которой завязка очень замечательная, зато развязки, вероятно, не будет, ибо 9 марта отсюда уезжаю заслуживать себе на Кавказе отставку; из Валерикского представления меня здесь вычеркнули, так что даже я не буду иметь утешения носить красной ленточки, когда надену штатский сюртук".

Ох уж эти придворные балы, сколько вреда они принесли поэту, и что его туда так тянуло? Хотелось покрасоваться перед красавицами во всей своей славе?! Он весело кружился в танцах, а на него угрюмо и недовольно смотрел великий князь Михаил Павлович. В своем армейском мундире он заметно выделялся на фоне всех светских щеголей.

"Великий князь очевидно несколько раз пытался подойти к Лермонтову, но тот несся с кем-либо из дам по зале, словно избегая грозного объяснения. Наконец графине указали на недовольный вид высокого гостя, и она увела Лермонтова во внутренние покои, а оттуда задним ходом его препроводила из дому. В этот вечер поэт не подвергся замечанию. Хозяйка энергично заступалась за него перед великим князем, принимала всю ответственность на себя, говорила, что она зазвала поэта, что тот не знал ничего о бале, и, наконец, апеллировала к правам хозяйки, стоящей на страже неприкосновенности гостей своих", — вспоминал граф Соллогуб, один из давних недоброжелателей поэта. Дамы еле уговорили великого князя сменить гнев на милость и не выказывать своего недовольства Лермонтовым.

М. Н. Лонгинов вспоминал позже:

"Он был тогда на той высшей степени апогея своей известности, до которой ему только суждено было дожить. Петербургский "beau-monde" встретил его с увлечением; он сейчас вошел в моду и стал являться по приглашениям на балы, где бывал Двор. Но все это было непродолжительно. В одно утро, после бала, кажется, у графа С. С. Уварова, на котором был Лермонтов, его позвали к тогдашнему дежурному генералу графу Клейнмихелю, который объявил ему, что он уволен в отпуск лишь для свидания с "бабушкой", и что в его положении неприлично разъезжать по праздникам, особенно когда на них бывает Двор, и что поэтому он должен воздержаться от посещения таких собраний. Лермонтов, тщеславный и любивший светские успехи, был этим чрезвычайно огорчен и оскорблен, в совершенную противоположность тому, что выражено в написанном им около этого времени стихотворении: "Я не хочу, чтоб свет узнал"".

Оставались лишь дружеские приемы у Карамзиных и других близких друзей, встречи у Краевского и Одоевского, разговоры с верным ему Белинским. Но как недолюбливал весельчак и задира Лермонтов эту скучную и серьезную литературную жизнь! Главный поэт России упорно стремился быть вне всей литературы. Как же он собирался вести свой журнал? Белинский же, напротив, вытягивал из Лермонтова все его новые творения. Прочитав "Родину", он сразу же написал Боткину: "Лермонтов еще в Питере. Если будет напечатана его "Родина", то, аллах-керим, что за вещь: пушкинская, т. е. одна из лучших пушкинских…" Белинский откровенно писал о величии таланта Лермонтова, "если пуля дикого черкеса не остановит его пути…". Увы, вместо черкеса оказался на его пути русский дворянин Мартынов, прекрасно понимавший, на кого он поднимал руку.