Р. В. Иванов-Разумник - О смысле жизни

• Название: О смысле жизни
• Автор: Р. В. Иванов-Разумник
• Жанр: Философия

Настоящее ФИО: Разумник Васильевич Иванов. Русский критик, мыслитель. Был близок к левым эсерам, активно поддержал Октябрьскую революцию. В 1918 году оказался «левее Ленина», категорически не приняв Брестский мир. В последующие годы неоднократно подвергался арестам. Известен своей редакторской деятельностью: издания Панаева, Белинского, Ап. Григорьева, Салтыкова-Щедрина и других. В 30-е годы подготовил собрание сочинений Александра Блока.

---

Такъ говоритъ намъ Ѳ. Сологубъ. Хотѣлъ ли онъ сказать это? для насъ безразлично, но это сказалось во всемъ его творчествѣ; и въ этомъ его связь не только съ Чеховымъ и Лермонтовымъ, но и съ Достоевскимъ. И Ѳ. Сологубъ, и Л. Андреевъ, и Л. Шестовъ? всѣ они вышли изъ Ивана Карамазова, какъ ни различны они по настроенію, по взглядамъ, по значенію въ русской литературѣ. Значеніе Ѳ. Сологуба въ исторіи русской литературы? не велико: онъ слишкомъ интимный, слишкомъ индивидуальный поэтъ, чтобы занять своимъ именемъ десятилѣтіе, создать эпоху, школу… Въ этомъ отношеніи онъ родствененъ Л. Шестову и совершенно противоположенъ Л. Андрееву: и Ѳ. Сологубъ и Л. Шестовъ? писатели «для немногихъ», они никогда не будутъ пользоваться всеобщимъ признаніемъ. Это не порицаніе и не хвала: съ одной стороны художникомъ «для немногихъ» является такой глубокій и тонкій писатель, какъ Тютчевъ; а съ другой? писателемъ «для всѣхъ» оказывается такой тонкій и проникновенный художникъ, какъ Чеховъ. Тютчевъ? одинокая вершина въ исторіи русской литературы, Чеховъ? соединенная съ прошлымъ и будущимъ горная цѣпь; Тютчевъ связанъ внутренней связью съ отдѣльными великанами русской литературы (съ Пушкинымъ, съ Баратынскимъ), а Чеховъ, кромѣ того, еще со всей русской литературой и русской жизнью въ ея цѣломъ; Тютчевъ? глубочайшій моментъ русской литературы, Чеховъ? цѣлая эпоха, одинаково и широкая и глубокая. Нѣтъ сомнѣнія, что имя Л. Андреева будетъ современемъ обозначать собою отдѣльную эпоху русской литературы: Чеховъ, М. Горькій, Л. Андреевъ? такова будетъ послѣдовательная цѣпь именъ, характеризующихъ русскую литературу конца ХІХ-го и начала ХХ-го вѣка; Ѳ. Сологубъ (равно какъ и Л. Шестовъ) въ эту цѣпь не войдетъ. Онъ слишкомъ индивидуальный, слишкомъ интимный писатель, онъ стоитъ въ русской литературѣ особнякомъ и особнякомъ будетъ изучаться историками литературы. Про Ѳ. Сологуба можно сказать словами Тэна объ одномъ изъ французскихъ писателей: онъ занимаетъ въ литературѣ высокое, но узкое мѣсто. Вѣрнѣе наоборотъ: Ѳ. Сологубъ занимаетъ въ нашей литературѣ узкое, но высокое мѣсто. Его «Мелкій Бѣсъ» одинъ закрѣпляетъ за нимъ такое мѣсто въ литературѣ, если даже не говорить объ его стихахъ и о такихъ маленькихъ шедеврахъ, какъ многіе мелкіе разсказы Ѳ. Сологуба? особенно тѣ, въ которыхъ на сцену выводятся дѣти (напр., «Въ плѣну», «Два готика», «Землѣ земное» и др.). Такое же узкое, но высокое мѣсто занимаетъ Ѳ. Сологубъ и своими стихами: въ исторіи русской поэзіи девяностые и девятисотые годы будутъ охарактеризованы именами К. Бальмонта и В. Брюсова, а Ѳ. Сологубъ со своей тонкой, интимной поэ-зіей и здѣсь займетъ обособленное мѣсто? узкое, но высокое. Это не мѣшаетъ ему быть тѣсно связаннымъ съ отдѣльными великанами русской литературы? съ Лермонтовымъ, съ Чеховымъ и съ Достоевскимъ; съ первыми двумя онъ связанъ своимъ отношеніемъ къ мѣщанству жизни, а съ послѣднимъ? своимъ отношеніемъ къ карамазовскимъ вопросамъ, которые своимъ ядомъ отравили его сердце.

Это? главное, это? существенное въ творчествѣ Ѳ. Сологуба. И по сравненію съ этимъ ничтожными и мелкими являются всѣ черты самовосхваленія, самообожанія и вообще того горделиваго юродства, которыя мы находимъ не у одного Ѳ. Сологуба, но и у многихъ родственныхъ ему современныхъ писателей. Многихъ читателей приводятъ въ негодованіе такіе перлы, какъ, напримѣръ, предисловіе Ѳ. Сологуба къ его трагедіи «Побѣда смерти»… «Развѣ стихи его не прекрасны?? говоритъ въ третьемъ лицѣ о самомъ себѣ Ѳ. Сологубъ въ этомъ предисловіи:? развѣ проза его не благоуханна? развѣ не обладаетъ онъ чарами послушнаго ему слова?»… И читатель со смѣхомъ или негодованіемъ отодвигаетъ отъ себя книгу самоупивающагося автора… Но, конечно, поступать такъ, значитъ изъ-за деревьевъ не видѣть лѣса. Надо подняться выше подобнаго мелкаго самовосхваленія, надо обращать фокусъ своего вниманія не на эти мелкія авторскія причуды, всегда такъ или иначе объяснимыя нравами литературной кружковщины или условіями личной психики; надо «смотрѣть въ корень» творчества писателя, искать общей связующей нити этого творчества. И въ томъ же предисловіи, изъ котораго многіе злорадно вырываютъ только-что приведенную фразу, есть другая, гораздо больше заслуживающая вниманія. «Всѣми словами, какія находитъ, онъ говоритъ объ одномъ и томъ же. Къ одному и тому же зоветъ онъ неутомимо»,? говоритъ о себѣ самъ Ѳ. Сологубъ въ этомъ же предисловіи; и на эти слова надо обратить вниманіе, такъ какъ дѣйствительно они подчеркиваютъ то единство творчества Ѳ. Сологуба, о которомъ мы говорили на предыдущихъ страницахъ. Нити творчества Ѳ. Сологуба? многочисленны, сложны и идутъ переплетаясь; но направленіе этого пути? дѣйствительно едино. «Безуміе», «одиночество», «любовь», «красота», «смерть»? какъ бы ни отвѣчалъ еще Ѳ. Сологубъ на стоящіе передъ нашимъ сознаніемъ карамазовскіе вопросы, но несомнѣнно во всякомъ случаѣ, что «всѣми словами, какія находитъ, Ѳ. Сологубъ говоритъ объ одномъ и томъ же»… Онъ говоритъ о смыслѣ жизни, о цѣли жизни, объ оправданіи жизни…

Что онъ говоритъ объ этомъ? мы знаемъ; какъ отвѣчаетъ онъ на эти вопросы? мы слышали. На творчествѣ Л. Андреева и Л. Шестова мы прослѣдимъ дальнѣйшее развитіе того рѣшенія вопроса о смыслѣ жизни, которое въ общихъ чертахъ было намѣчено нами въ творчествѣ Ѳ. Сологуба и которое должно въ концѣ концовъ сдѣлаться яснымъ не только въ общихъ чертахъ, но и во всѣхъ подробностяхъ.

Леонидъ Андреевъ

І

Въ драмѣ Л. Андреева «Къ звѣздамъ» есть одно мѣсто, которое слѣдовало бы взять эпиграфомъ ко всему творчеству этого автора. Вотъ это мѣсто: «человѣкъ думаетъ только о своей жизни и о своей смерти? и отъ этого ему такъ страшно жить и такъ скучно, какъ блохѣ, заблудившейся въ склепѣ… Чтобы заполнить страшную пустоту, онъ много выдумываетъ, красиво и сильно; но и въ вымыслахъ онъ говоритъ только о своей смерти, только о своей жизни, и страхъ его растетъ. И становится онъ похожъ на содержателя музея изъ восковыхъ фигуръ. Днемъ онъ болтаетъ съ посѣтителями и беретъ съ нихъ деньги, а ночью? одинокій онъ бродитъ съ ужасомъ среди смертей, неживого, бездушнаго»… Этотъ содержатель музея восковыхъ фигуръ? самъ Л. Андреевъ. Всѣ главные его герои? это намѣренно сдѣланныя изъ воска фигуры, ибо въ каждомъ изъ нихъ есть та доля нарочитаго символизма, которая дѣлаетъ ихъ не столько живыми типами, сколько символами. И иногда Л. Андреевъ дѣйствительно «болтаетъ съ посѣтителями», скрывая гнетущіе вопросы подъ разными масками; но чаще? а за послѣдніе годы творчества постоянно? «одинокій онъ бродитъ съ ужасомъ среди смертей, неживого, бездушнаго», и «чтобы заполнить страшную пустоту, онъ много выдумываетъ, красиво и сильно, но и въ вымыслахъ онъ говоритъ только о своей смерти, только о своей жизни, и страхъ его растетъ»… Да, это дѣйствительно такъ; этими словами Л. Андреевъ самъ вскрываетъ лейтъ-мотивъ своего творчества.

Такимъ лейтъ-мотивомъ творчества Л. Андреева является, какъ уже неоднократно отмѣчалось критикой, Смерть. Л. Андреевъ? писатель однодумъ: такъ смотритъ на него критика, такъ смотритъ на него читающая публика, и это въ значительной мѣрѣ справедливо. Конечно, отсюда вовсе еще не слѣдуетъ, что Л. Андреевъ писатель однотонный, однообразный, упорно зудящій все одну и ту же ноту; наоборотъ, онъ хочетъ, онъ старается? и это въ значительной степени ему удается? быть разнообразнымъ, красочнымъ, неожиданнымъ, новымъ; отъ избытка старанія онъ иногда впадаетъ даже въ противоположную крайность, становится слишкомъ цвѣтистымъ, вымученно новымъ; онъ постоянно ищетъ все новыхъ и новыхъ эффектовъ, нетронутыхъ и неразработанныхъ гармоническихъ рисунковъ. Но при всемъ этомъ онъ безсиленъ измѣнить канву своего рисунка; при всемъ старательномъ разнообразіи своихъ мелодій онъ фатально проводитъ ихъ на фонѣ одного и того же «органнаго пункта», выражаясь музыкальнымъ терминомъ. У Мусоргскаго есть одна небольшая пьеска «Il vecchio castello»: на протяженіи сотни тактовъ этой музыкальной картинки Мусоргскій даетъ рядъ гармоническихъ рисунковъ на одномъ и томъ же гнетущемъ фонѣ органнаго пункта? безпрерывнаго продолженія все одной и той же основной ноты, сопровождающей мелодію и проходящей черезъ всю пьесу. Таково же и творчество Л. Андреева, причемъ «органнымъ пунктомъ» его творчества является Смерть. И иногда этотъ «органный пунктъ» заглушаетъ собою всѣ остальные мотивы творчества Л. Андреева, подобно тому, какъ въ «Царѣ Голодѣ» въ ночь великаго бунта звукъ хриплаго рога Смерти «на нѣкоторое время становится почти непрерывнымъ. Вотъ онъ заглушаетъ колоколъ, вотъ заглушаетъ и заставляетъ молчать музыку, вотъ онъ наполняетъ залъ, хриплый, торжествующій, бѣшеный»… Такъ бываетъ иногда и въ произведеніяхъ Л. Андреева; всюду и всегда онъ? писатель однодумъ, и Смерть является единой думой, заполнившей все его творчество, все его міровоззрѣніе. Самъ о себѣ говоритъ Л. Андреевъ, характеризуя состояніе духа одного изъ своихъ героевъ, для котораго «всѣ слова значили одно: смерть. И всѣ мысли, какія были у Павла, значили одно: смерть. Изъ сада шелъ густой и сильный запахъ травы, деревьевъ и распустившагося жасмина, и запахъ этотъ значилъ все то же: смерть»… (III, 149? 159. Ср. со слѣдующимъ мѣстомъ изъ «Разсказа о семи повѣшенныхъ»: «Было страшно произнести слово, какъ будто каждое слово въ языкѣ потеряло свое значеніе и значило только одно: смерть»…). Мыслью о смерти пронизанъ для Л. Андреева весь міръ, все бытіе; sub specie mortis смотритъ онъ на все окружающее.