Р. В. Иванов-Разумник - Творчество и критика

• Название: Творчество и критика
• Автор: Р. В. Иванов-Разумник
• Жанр: Критика

Настоящее ФИО: Разумник Васильевич Иванов. Русский критик, мыслитель. Был близок к левым эсерам, активно поддержал Октябрьскую революцию. В 1918 году оказался «левее Ленина», категорически не приняв Брестский мир. В последующие годы неоднократно подвергался арестам. Известен своей редакторской деятельностью: издания Панаева, Белинского, Ап. Григорьева, Салтыкова-Щедрина и других. В 30-е годы подготовил собрание сочинений Александра Блока.

---

Пусть наш поэт, несомненно, ошибается в частностях (ибо призыв «любите жизнь» далеко не в первый раз предъявляется) — не в этом дело; интересно ия поучительно услышать этот призыв от талантливейшего представителя былого «декадентства», когда-то уходившего от жизни за «ограду» собственного творчества. И пусть «демократический символизм» есть незаконное сочетание понятий («республиканский романтизм»! «монархический реализм»!) — не в этом дело; интересен и поучителен здесь призыв былого одинокого «декадента» к «соборности» и «коллегиальности».

К таким неизбежным шагам приводит Ф. Сологуба «приятие мира», и таково внутреннее значение этой темы в творчестве нашего поэта. «Очарования земли»-не случайная нота в его поэзии; она была всегда, она усилилась теперь. Любите землю; любите жизнь: еще один шаг-и приятие жизни дополнится признанием ее великого внутреннего смысла и значения. Недаром уже давно, принимая мир и жизнь, признавал Ф. Сологуб и подвиг жизни:

Едва колышется
В реке волна,
И сладко дышится,
И тишина,
И кто-то радостный
Несет мне весть,
Что подвиг сладостный
И светлый есть…

А «светлый подвиг» это-спутник третьего и последнего призыва, тесно связанного с первыми двумя. Ибо любить землю-значит любить жизнь, а любить жизнь-значит любить людей… Таков неизбежный путь от смерти к жизни.

1914.

IV. «СТАРИННОЕ»

(Поэзия Ю. Верховского).

«Модернист», «символист»… Ах, если бы слова эта имели действительный смысл хоть в десяти случаях из ста! Ибо чаще всего-за этими словами не стоит никакого определенного смысла. «Символист», — но кто-же из поэтов не «символист» в наши дни, когда приходится нередко слышать, что символизм есть реализм, а реализм есть символизм? «Модернист», — но ведь все наши поэты поголовно «модернисты», ибо всякий мало-мальски «грамотный» технически поэт неизбежно пользуется всеми завоеваниями современной поэзии. Кто не «модернист», кто не «символист» в наши дни?

Юрий Верховский-несомненный «модернист» и несомненный «символист» в этих ничего не говорящих смыслах слова. Как же: ведь первую книжку стихов его («Разные стихотворения», 1908 г.) выпустило «декадентское» издательство «Скорпион», и в книжке этой можно найти сколько угодно «модернизма»: свободные рифмы, диссонансы и многое тому подобное. А вторая книжка стихов «Идиллии и элегии» (1910 г.) вышла в «символическом» издательстве «Оры», рядом с книгами Вячеслава Иванова и иных ему подобных. Вероятно, только по этим причинам Юрий Верховский, этот старосветский и весь живущий в прошлом поэт, зачислен в стан «модернизма»; вероятно, только по этим причинам Юрин Верховский, совершенно чуждый по своему душевному строю «символизма», считается до сих пор в рядах «символистов», с которыми у него общего почти ничего нет.

В первых своих стихотворениях Ю. Верховский, действительно, пытался идти по дороге чисто внешних технических завоеваний и новшеств. Вслед за В. Брюсовым он пробовал рифмовать «мужские» рифмы с «женскими», пробовал разные приемы ассонансов и диссонирующих рифм; кое-что в этих попытках было интересно, но не Бог весть какого поэтического достоинства. Ибо никакие ассонансы и диссонансы не искупят бессилия штампованных образов, — как, например, к первом же стихе творении первой книги Ю. Верховского:

За деревьями-плачущий месяц,
За туманами-нежная даль,
А в душе-властно-нежащих песен
Безмятежно-жемчужная гладь…

Все эти «пиитические хитрости», все эти вольные «согласные» рифмы: «месяц-песен», «даль-гладь», «тело-прошелестел», «фонарь-не верь», «город-горд», «ветер-Питер»-все они могут быть интересны, занимательны, поучительны, но от этого стихи не делаются еще поэзией, а версификатор еще не делается поэтом. Не «диссонанс» ему надо найти, а поэтический образ, не «согласную» рифму ему надо отыскать, а самого себя.

Как совершал этот путь Юрий Верховский, легко проследить по двум книгам его стихов (а также и по позднейшим стихотворениям, рассеянным в разных изданиях). Сперва это был путь подражания всем «старшим богатырям» декадентства. Ибо-

Светлое имя твое
Не овеется мрачностью;
Нежное имя твое
Сочеталось с Прозрачностью, —

— разве это не В. Брюсов? А такие характерные строки, как

Тишина. Темнота. Их полет.
То-она; это-та. Дождь идет, —

— разве это не Бальмонт? Андрей Белый, Вячеслав Иванов, Александр Блок — то и дело встречаются читателю на страницах первой книги стихов Ю. Верховского (например, стихотворения «Милый рыцарь», «Гимны», «Сонеты» и др.). Но чем дальше он шел, тем дальше уходил от Андрея Белого и Вячеслава Иванова-к Тютчеву, от Александра Блока- к Фету. И затем все дальше, все дальше-к Майкову, Языкову, Боратынскому, кн. Вяземскому, Дельвигу, к поэтам пушкинской эпохи. Здесь, в этой «старинности»-весь fine fleur его «модернизма», на этом пути он нашел самого себя, душу своей поэзии.

Это не «стилизация», не условное принятие внешних форм художников слова старых времен: это-проникновение в душу их творчества, соединение из них в одно целое того, что свойственно душе поэта. Когда Ю. Верховский очень удачно и искусно имитирует Языкова-

Мимолетные, живые
Поцелуи огневые,
Чарователи мои!

— или когда он по-языковски «воспевает» своих друзей: «безудержно-молодая, резво-буйная, хмельная, развеселая семья!», — то это лишь милая «стилизация», за последние годы всем набившая оскомину. И когда Ю. Верховский не менее удачно воскрешает подражания Парни в лицейских стихотворениях Пушкина («Так говорила Самой себе Пастушка Лила, К своей судьбе Взывая тщетно…»), то это очень мило, иной раз сделано с большим умением, но не идет дальше формы, дальше внешнего искусства. Но подлинная, живая поэзия начинает звучать в этом «старинном», когда поэт вкладывает душу свою в эти старые формы. Вот, например, стихотворение «Пастух»:

Как задымится луг в вечерних теплых росах,
Отдохновительно кладу я гнутый посох,
Заботливый пастух-найти невольно рад
Усладу краткую среди затихших стад.
Меж тем, как на огне варится ранний ужин.
Здесь обретаю я, с Каменой сладко дружен,
Цевницу мирную на лоне тишины,
И звуки томные, медлительно слышны,
Покой души поют, поют любовь и Хлою;
А ласковая ночь и медом, и смолою,
Цветами и дымком забытого огня —
И вдохновением повеет на меня.

Пусть это написано в старых майковских-в старых пушкинских- формах; что до этого, раз чувство поэта искренне и свежо выливается в этих «медлительных» и «пленительных» строках? И таких строк не мало у Ю. Верховского: в «старинном» он часто находит самого себя, душу своей поэзии, сущность ее: эту сущность лучше всего охарактеризовать словами самого поэта:

Видения земли —
Сиянием залиты,
А небо облекли
Покровы простоты.

Покровы старинной изысканной простоты-вот поэзия Ю. Верховского; любовь и «залитые сиянием видения земли»-вот его постоянные радостные и печальные переживания. Здесь у него свое лицо, здесь ои находит сам себя, здесь под покровами старинной простоты получает право на жизнь поэзия Ю. Верховского, здесь сам он проявляет свою веру в жизнь, свою любовь:

…В стремленьи крылатом
Не грезой угрюмой,
А снов ароматом
Ты будешь лелеем
На ласковом пире;
О чем мы жалеем?
О, только бы шире
Растечься, разлиться,
Разбрызнуться в вечность,
Смеяться, молиться…
Прозрачность! Беспечность!

Так в «старинном» живет душа настоящего поэта, вечно воскрешая старое для новой жизни. В этом постоянном соприкосновении со старым таятся, однако, большие опасности для поэта-и прежде всего опасность «книжности», омертвения живых слов. Характерно-как любит Ю. Верховский посвящения и эпиграфы из старых поэтов: иной раз по несколько эпиграфов на одно свое стихотворение. И вспомните, как редки эпиграфы хотя бы у Пушкина… Слишком любит Ю. Верховский своих учителей, и опасность «книжности»-для него слишком реальная опасность.

Одна отрада мне: чужому песнопенью
Приникнуть всей душой в безмолвии ночном…
Какою нежною и благостною тенью
Оно повеет мне мгновенным, легким сном.
О, ясный Вяземский! О, Тютчев тайнодумный!
О, Боратынского волшебная печаль!..

— так говорит Ю. Верховский в одной из своих «элегий»; и не один раз возвращается он к этой своей умиленной любви. «Языков, Дельвиг, Боратынский-я в сердце их ношу, любя!» («Возвращение»; об этих же трех любимых поэтах говорит и стихотворение Ю. Верховского «Завет»). Все это хорошо, пока книга не занимает места жизни, пока «Языков, Дельвиг, Боратынский»-только та форма, в которую поэт влагает свои переживания. Иначе всякому поэту грозит мертвенность «стилизации», имеющей право на существование лишь тогда, когда в мертвое тело ее поэт влагает душу живу. На границе этой опасности все время ходит несомненный поэт Юрий Верховский, выходя до сих пор победителем из борьбы «жизни» с «книгой». Его любовь-«старинное»; ни к какому «символизму» он не имеет ни малейшего духовного отношения. Все свои «видения земли» он облекает в эти старинные «покровы»; в этом сущность его несомненной поэзии: