Николай Алексеев - Игра судьбы

• Название: Игра судьбы
• Автор: Николай Алексеев
• Жанр: Историческая проза

Алексеев Николай Николаевич (18(30).09.1871-17(30). 06.1905), писатель. Из дворян Петербургской губ.; сын штабс-капитана. Окончил петербургскую Введенскую гимназию. В 1893-98 учился на юридическом факультете Петербургского университета (прослушал полный курс наук, но не получил диплома).

В 1896 опубликовал первую повесть «Среди бед и напастей» («Биржевые ведомости». № 141–215). В дальнейшем печатался в журналах «Живописное обозрение», «Беседа», «Исторический вестник», «Новый мир», «Литературные вечера „Нового мира“», «Русский паломник» (прил.), газете «Петербургский листок» и др. Автор многочисленных, гл. обр. исторических, рассказов, очерков, повестей, романов. В освещении событий разных периодов русской истории очевидны православно-монархическая, патриотическая позиции.

Написал романы: «Татарский отпрыск» (СПб., 1896), «Среди бед» (СПб., 1897), «Розы и тернии» (СПб., 1898), «Лжецаревич» (СПб., 1899), «Заморский выходец» (СПб., 1900), «В грозу народную» (СПб.; М., 1902), повести «Федосеевский владыка» (СПб., 1903), «Огневой еретик» (СПб., 1905) и др.

Использованы материалы сайта Большая энциклопедия русского народа — http://www.rusinst.ru

---

«Я была очень удивлена, — написала императрица, — увидевши после операции, что гора родила мышь. Я говорила: стоило ли возражать против этого и мешать людям спасать себе жизнь такими пустяками! Я не ложилась в постель ни на минуту и принимала людей каждый день. Генерал-фельдцейгмейстер, граф Орлов, этот герой, подобный древним римлянам лучших времен республики по храбрости и великодушию, привил себе оспу и на другой же день после операции отправился на охоту в страшный снег».

Через неделю была сделана прививка и великому князю Павлу Петровичу.

22-го ноября сенаторы, депутаты комиссии по составлению нового уложения, члены коллегий и канцелярий, после торжественного молебствия в соборе Рождества Богородицы, отправились во дворец благодарить государыню и поздравлять с выздоровлением.

Семилетний мальчик, Александр Марков, от которого была взята оспенная материя, был возведен в потомственные дворяне и переименован в Оспенного; врач Дженнер был пожалован в бароны, лейб-медики, награжден чином действительного статского советника и ежегодной рентой в пятьсот фунтов стерлингов.

Еще высшее петербургское общество не успело успокоиться от волнения, вызванного событием прививки оспы, как было взволновано новою и на этот раз печальною вестью: Турция объявила войну России.

XIII

Старик Свияжский сидел в своем слишком аккуратненьком кабинете и, проверяя какой-то длинный счет, быстро откидывал костяшки на счетах, как вдруг дверь тихо отворилась. Он обернулся с досадой, но тотчас же выражение его лица сменилось приветливым.

— Ах, это ты, Наденька! А я думал, кто такой? Я, видишь ли, подсчетиками занялся, — проговорил он, любовно глядя на красавицу жену.

— Так я тебе, может быть, помешала? — спросила она, делая озабоченное лицо.

— Нет, мамочка. Подсчетики не к спеху… Да разве ты можешь мне помешать? Садись вот сюда, ко мне поближе… Я так рад, когда мы вдвоем, а то только на людях и приходится видеться. Золотинка ты моя, все хорошеешь! Не замучил, не заел, стало быть, твоего века старый муж, хе-хе! Так? А? — И он старчески дрожащей, морщинистой рукой потрепал жену по румяной щеке.

Она пододвинула поближе свой стул к его креслу, взяла обеими руками голову мужа и, прямо смотря ему в глаза, крепко поцеловала в тонкие, бескровные губы, причем промолвила, наморщив брови:

— И ты смеешь так говорить? Век заел? У, нехороший папка!

Андрей Григорьевич чувствовал теплоту ее ладоней, державших его голову, и горячие токи заструились в его старом теле; он словно молодел, становился бодрее и сильнее.

Эгоист, себялюбец до мозга костей, Андрей Григорьевич все свои действия и поступки основывал на холодном расчете; он способен был пожертвовать счастьем лучшего друга, даже счастьем детей, если бы этого потребовала его личная польза. Но было существо, которое зажгло горячую искру чувства в его окаменевшем сердце. Это была его жена, Надежда Кирилловна. Старик страстно и глубоко привязался к ней. Всякое ее желание, даже прихоть были для него законом; ей отказать в чем-либо было свыше его сил.

Свияжская отлично знала свою власть над мужем, но, как женщина умная, не злоупотребляла ею, и забрала старца в свои мягкие, бархатные кошачьи лапки незаметно и постепенно, но прочно.

— Никогда, никогда, папка, не повторяй таких глупостей! — продолжала она. — А то я тебя вот так, вот так.

Андрей Григорьевич млел и лепетал, смеясь:

— Не буду, не буду, цыпочка моя.

Вдруг Надежда Кирилловна отстранилась от него.

— А ведь я пришла, Андрюша, поговорить с тобою о важном деле.

— Ну, ну, слушаю. Какие же такие важные дела у моей женки? — шутливо промолвил он.

— Нет, правда, дело важное. Ты знаешь, как я люблю твоих детей; другая мать своих родных так не станет любить… Конечно, их судьба не может не заботить меня, и их счастье — мое счастье. Ну так, видишь ли, мне надо поговорить об Олечке.

— Что же, собственно? — спросил Свияжский уже серьезно.

— Она уже второй год выезжает; многие ее подруги уже вышли замуж… Пора и нам думать о ее замужестве. Я постоянно бываю с Ольгой, и мне виднее, чем тебе, кто на нее имеет виды. Женихов множество…

— Еще бы! — самодовольно промолвил Андрей Григорьевич. — Она красива, не бесприданница, да и породниться со старым Свияжским — хе-хе-хе! — многим лестно.

— Конечно, это так. Стоит кому-нибудь оказать маленькое внимание, подать легкую надежду, что он не получит отказа, и свадьба готова. Но дело в том, что хочется устроить Олечке хорошую партию. Ведь не выдавать же ее за какого-нибудь Назарьева, — сказала она пренебрежительно.

Старик презрительно рассмеялся.

— Полагаю, хе-хе!

— А что ты, Андрюша, думаешь о Дудышкине?

— Об этом уроде? Неужели он нравится Оле?

— Я не знаю этого наверное, но, кажется, да, — проговорила Надежда Кирилловна, опустив глаза и играя тонким кружевом платья. — Ты ведь знаешь, девушки умеют хорошо хранить свои сердечные тайны. Ты говоришь, Дудышкин — урод. На чей взгляд. Он, правда, некрасив, но нравиться может. Да даже, если бы Ольга и не была влюблена, то что же из этого? Мы, люди, уже многое повидавшие на своем веку, должны быть благоразумнее девушки, у которой еще ветер в голове. После она нам же будет благодарна.

— Мне кажется, что торопиться с замужеством Оли нам еще нечего, — робко заметил Свияжский.

— Безусловно, ее лета еще не ушли, но… в настоящее время представляется такая прекрасная во всех отношениях партия, какой после может и не случиться. Князь Дудышкин очень родовит.

— Это верно.

— Он в родстве и с Паниным, и с Чернышевым, и с Долгорукими. У него превосходные связи при дворе. Ему предстоит блестящая карьера, это несомненно. Кроме того, он богат… Одним словом, условия самые блестящие.

— Ты, цыпочка, думаешь, что он любит Ольгу? — спросил Свияжский.

— Влюблен по уши и не умеет, чудак, скрывать. В ее присутствии он волнуется и краснеет, как мальчик… Нет, он, право, славный! Я уверена также, что он окажется хорошим мужем и что Ольга будет с ним счастлива.

— Я слышал, что у него, прости, целый гарем из крепостных девок!

— Э! Это кипит молодая кровь. Кто из мужчин в молодости не грешил этим? Признайся, папка, сам ты разве уж так безгрешен? А? Тоже был шалун.

Старик скромно опустил глаза.

— Кто без греха!.. Это правда.

— Ну вот видишь. Так зачем же кидать в князя камнем? Что ни говори, этот брак в высшей степени привлекателен. Упустить этот случай, значит, может быть, рисковать счастьем Ольги… И, — добавила Надежда Кирилловна с расстановкой, — нашей пользой. Ведь меня в равной степени заботит и благополучие той семьи, в которую ты меня ввел, и твое в особенности. А что Свияжские от этого брака много выиграют, это ясно. Они сразу породнятся со многими влиятельнейшими домами, и это создаст превосходные связи.

Она задела чувствительную душевную струнку старика.

— Это правда, правда, — проговорил он.

Его запавшие глазки блеснули: в его практичном мозгу уже сложилась, хотя пока и неясная, комбинация тех выгод, которые он может получить благодаря создавшимся прочным связям с Дудышкиными и их родственниками, которые все принадлежали к очень и очень сильным мира сего.

— Вот уж, что верно, то верно… Да… И какая же ты у меня умница, цыпочка! — воскликнул он, привлекая к себе жену. — Умница-разумница, паинька, красавица! — Лицо его сияло. — Это ты придумала хорошо… Выгода будет… И-и! Как же. Вот только не знаю, как Ольга. Пожалуй, заартачится, — продолжал он уже с серьезным видом. — Не нравится, правда, и мне долговязый князь. Ну да что же делать? Н-да! А что Свияжские вознесутся, и враги их падут, это всеконечно. Пожалуй, стоит эту свадьбу устроить, очень даже. Вот как-то Ольга?

— Папочка! Ведь мы хотим ее же счастья. Если она по легкомыслию не поймет этого, то надо заставить, — проговорила Надежда Кирилловна, ласкаясь к мужу.

— На это есть у нас родительская власть. Перечить Ольга не посмеет. А ты, мамочка, наверно знаешь, что князек хочет ее сватать?

Теперь уже он боялся, чтобы свадьба не расстроилась; счастье дочери было тут, конечно, ни при чем, он боялся за потерю своих выгод от этого брака, Ольга являлась только средством закрепления полезных уз, в его глазах она была не кем-то, а чем-то, не существом, а вещью, которой он мог распорядиться по своему усмотрению.

— Боже мой, на что же мне даны глаза! — воскликнула Надежда Кирилловна. — Я же вижу, что князь готов хоть завтра просить руки Ольги, но трусит. У молодых людей это часто бывает. Его надобно ободрить, дать возможность надеяться.

— Ободри, ободри! — согласился муж. — Ты, золотиночка, сумеешь это сделать.

— Еще бы нет! — гордо усмехнулась Надежда Кирилловна.

— Конечно. Ах, умница-разумница! А я бы так и проморгал этакого селезня! — пел свою песню Свияжский.