Вениамин Рудов - Вьюга

• Название: Вьюга
• Автор: Вениамин Рудов
• Жанр: История

---

Выйдя со мной во двор и проводив за калитку, "баба-цокотуха" продолжала тараторить, но ветер глушил слова. Несильный, он дул с поля, которое начиналось сразу же за селом, по дороге несло клочья сена, палый лист и запах расплавленного асфальта.

- Никуды не свертайте! - громко крикнула сторожиха.

Дом Шматько в самом деле был виден издалека, стоял в конце Верхней улицы, обнесенный невысоким зеленым штакетником, блестел оцинкованной крышей. И действительно, на фронтоне, тихонько гудя, быстро крутился золотой петушок. Добротные резные ворота не были чересчур высоки, как и забор, и внутренность двора за ними не пряталась. Красивое место выбрал для своей усадьбы Шматько - за огородами начинались предгорья, синел лес и, не видная, билась о камни речушка.

Если слово "оторопел" применимо к выражению суеверного страха, то именно он, почти мистический страх, проступил на скуластом лице Евдокима Шматько, когда я вручил ему записку от родственницы, а он, прочтя ее один и второй раз, зыркнул на меня из-под густых рыжих бровей и на время лишился речи. Не сводя с меня взгляда, стал пятиться к воротам, словно собирался дать стрекача, и выражение страха не покидало его застывшего, как маска, лица с двумя поперечными складками над тонким с горбинкой носом.

Несколько отойдя от меня, по всей вероятности, поняв, что бежать ему некуда и незачем, что он волен говорить со мной или выставить со двора, Шматько чиркнул зажигалкой, поднес к огоньку записку. Затем растер ее в пепел.

- Я свое получил, - сказал он упрямо и нехотя. - За все сполна заплачено чистоганом. Двадцать годов отдал. - Он посмотрел мне в лицо, сощелкнув с рукава божью коровку. - Что вам еще от меня надо?

По-русски он говорил без акцента, не торопясь, будто взвешивая или подбирая слова, и, очевидно, заметив мою растерянность, немного смягчился.

- Вы уж извините меня... гражданин...

За спиной у Евдокима Шматько шумел листвой молодой сад - несколько яблонь, полдесятка вишен, а среди них - два-три улья. Гудели пчелы, пахло антоновкой, и Шматько, видно, от всего этого как бы помягчел, самую малость оттаял. Без прежней настороженности повел меня в сад, усадил на врытую в землю скамью, на которой, видно, привык отдыхать, любуясь хозяйством, обретенным в немолодые годы.

- Вы уж извините, - сказал он еще раз и поднял с земли опавшее яблоко. - Сын у меня студент, - вне связи с предыдущим сообщил Шматько. - На инженера учится. Последний год. А на следующий, даст бог, самостоятельно пойдет в жизнь. - Он назвал институт и город, в котором жил и учился сын. Сдавалось, и это его дополнение не вязалось со сказанным раньше, и извинение, дважды повторенное, ничего общего не имело с решительным отказом. Но так лишь казалось. - Хоть он жизнь свою не расфыркает, - добавил Евдоким и умолк.

Он сидел по левую сторону от меня, ближе к дому, и тер яблоко о штанину, тер, покуда на нем не появился глянцевый блеск, понюхал, но есть не стал, спрятал в карман просторной оранжевой куртки, какую носят дорожники.

- Так, значит, вам про старое рассказать?

- За этим приехал.

- Значит, до самой смерти оно будет за мной, как тень?

- Зачем же так мрачно?

Евдоким Шматько достал яблоко из кармана, долго нюхал его, шевеля крыльями носа, будто запах антоновки мог его успокоить.

- Фамилию мою напишете настоящую? - спросил осторожно, не поворачивая головы.

- На ваше усмотрение.

- И подписываться не нужно?

- Я вам на слово поверю.

Он тоже усмехнулся, встал.

- Как спозаранку поднялся, во рту маковой росинки не имел. Пошли в хату, поснедаем вместе. Вы как насчет этого? - Он щелкнул себя по горлу. По случаю субботнего дня можно и для разговора полезно - способствует. - Он подмигнул, но напускная веселость не скрывала подавленности.

Рассказ десятый

Шматько разрезал яблоко пополам. Внутри оно было источено. Я не понял, хотел ли хозяин показать что-то схожее в его личной судьбе с червивой антоновкой или сделал это машинально - я не спрашивал, он не стал пояснять, половинки яблока швырнул за окно - воробьям.

- О себе скажу коротко, в нескольких словах, - сказал Евдоким и спрятал в карман складной нож. - У них я был переправщиком. Хотите - верьте, хотите - нет, тем и занимался, что переправлял через границу и обратно провожал. Много ли, мало ли - значения не имеет. Случалось, руководитель самолично вызывал меня за кордон, чтобы с места вручить мне людей. В особых случаях. А так, правду сказать, берегли меня. Был я удачлив, переправщик опытный, от Буга жил метрах в трехстах, знал границу, как свой огород, и у пограничников был в доверии. Что еще надо?! Вот и расскажу о последней своей работе. О других не буду. За другие, где нужно, и рассказал, и подписал, и сполна получил. За все вместе отвалили двадцать годочков плюс-минус три месяца следственного изолятора. На одного хватит?.. И я так думаю предостаточно... Правда, если разобраться, могло не быть двадцати. Говорят, у баб волос долог, а ум короток. Поправку внесу: случается, у мужика волосинки на голове не отыщешь и ума - тоже нема. - Евдоким похлопал себя по лысине. - На собственном опыте убедился. А мог жить вольной птицей, кабы послушал жену, кабы вовремя уехал с преселенцами на восток...

...Уговоры жены не прошли бесследно. Евдоким и сам понимал, что рано или поздно наступит конец, придет время расплаты, и когда однажды жена сообщила, что записалась на переселение, он ее за самоуправство даже не отругал, хотя счел разумным самому в это не вмешиваться - кто знает, вдруг в районной переселенческой комиссии у Ягоды окажется свой человек?! Тогда голову не снести. Уж что-что, а это наверняка.

- Не пройдет больше двух недель, - сказала ему жена, возвратясь из Сокаля. - Можешь пока в Краковец уехать.

В Краковце у него жил брат. Но он к нему не поехал, решил переждать в собственной хате.

- Что будет, то будет. От судьбы не уйдешь. Суждено бежать - убегу, нет, - значит, так написано на роду.

В общем, остался дома, жена в Сокаль наведывается. Два раза ходила туда. А на третий - родственница прибежала, та, что сейчас в Цебрикове живет. От нее узнали, что в следующий вторник эшелон с переселенцами отправится на Одесщину...

В воскресенье специальный связник принес от Ягоды грипс. Отдал и ушел. В записке три слова: "Доктор приедет в субботу". Написанное означало: "Следи за сигналом в ночь на 1 февраля".

- ...Вторника не дождался. Жене ничего не говорю, а сам голову ломаю: "Идти, не идти?" Может, заманивает Ягода, может, ему уже сообщение обо мне поступило. Ежели так - насадит меня подбородком на крюк, как свиную тушу, подвесит... Была не была - решился. Двух смертей не бывает. Дождался первого февраля. Наступила ночь. Караулю сигнал...

Ровно в полночь на сопредельной стороне, за рекой, над башней костела, вспыхнул красный призрачный свет. Трепетный, он озарил круглую башню и высветил узорчатый крест. Вслед за красной загорелась зеленая. У Евдокима перед глазами замелькали разноцветные круги. Мысленно он представил себя на той стороне, перед Ягодой. "Москалям продался, скурвей сын?!" - холодно сквозь сцепленные зубы спросит куренной. И оправданий слушать не станет. По его знаку два дюжих молодца из контрразведки бросятся выполнять приговор...

Когда он освоился с темнотой, жена стояла рядом, держа его за руку, просила не идти, не ожидая вторника, бежать.

Он заверил, что это - последняя ходка. И ступил на лед.

- ...И правда, была последней. В этом я жинку не обманул. А домой не сразу вернулся, задержался в дороге, сапоги были тесные. И еще каблуки сбились. - Он явно иронизировал над собой, а в глубоких морщинах, забравших губы в две скобки, таилась плохо скрытая скорбь. - Одним словом, пошел, старался не думать о встрече с Ягодой. Еще через два часа стоял перед ним.

Против обыкновения куренной был немногословен, излишне сух. Встретил и не предложил отдохнуть с дороги, не велел чарку поставить после трудного и опасного перехода.

- Чисто прошел?

- Так ест, друже зверхник! Как всегда. - Евдоким старался казаться бодрым.

- Тебя спрашивают, как теперь?

- Снег идет.

Еще в пути начался снегопад, с каждым часом все усиливаясь и слепя Евдокиму глаза. Но снег был на руку, как нельзя более кстати, можно было не опасаться, что останутся следы.

- Тогда бога благодари, - сказал Ягода. И пристально, как никогда раньше, пригнувшись, заглянул Евдокиму в лицо, словно в душу хотел посмотреть. - Сотвори молитву за избавление.

"Знает!" - похолодел Евдоким, но виду не показал. Внутри у него все будто спеклось. Он приготовился к худшему.

Разговор происходил в бункере, обшитом толстыми буковыми плахами. Вполнакала горела питаемая аккумулятором электрическая лампочка. На самодельном столе, стоявшем впритык к нарам и застланном солдатским одеялом, лежала карта-пятикилометровка, карандаши, резинки - куренной любил бутафорию.

- Богдана сюда! - рявкнул он в смежный отсек, отгороженный занавеской из домотканой дерюги.