Антонина Пирожкова - Я пытаюсь восстановить черты. О Бабеле – и не только о нем

• Название: Я пытаюсь восстановить черты. О Бабеле – и не только о нем
• Автор: Антонина Пирожкова
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2013
• ISBN: 978-5-17-080718-5

Антонину Николаевну Пирожкову (1909–2010) еще при жизни называли одной из великих вдов. Сорок лет она сначала ждала возвращения Исаака Бабеля, арестованного органами НКВД в 1939 году, потом первой после смерти диктатора добилась посмертной реабилитации мужа, «пробивала» сочинения, собирала воспоминания о нем и написала свои.

В них она попыталась «восстановить черты человека, наделенного великой душевной добротой, страстным интересом к людям и чудесным даром их изображения…»

Чудесный дар был дан и самой А. Н. Пирожковой. Она имела прямое отношение к созданию «большого стиля», ее инженерному перу принадлежат шедевры московского метро — станции «Площадь Революции», «Павелецкая», две «Киевские». Эта книга — тоже своего рода «большой стиль». Сибирь, Москва, Кавказ, Европа — и, по сути, весь ХХ век. Герои мемуаров — вместе с Бабелем, рядом с Бабелем, после Бабеля: С. Эйзенштейн, С. Михоэлс, Н. Эрдман, Ю. Олеша, Е. Пешкова, И. Эренбург, коллеги — известные инженеры-метростроевцы, политические деятели Авель Енукидзе и Бетал Калмыков. И рядом — просто люди независимо от их ранга и звания — совсем по-бабелевски.

---

Отложив в сторону свой дипломный проект, я принялась за работу. Расчеты конструкций на прочность частично удавалось сделать на работе, так как никто никогда не проверял, чем я занимаюсь за своим рабочим столом. По вечерам работала дома, иногда до глубокой ночи, причем, сделав чертежи одного перекрытия и сняв копию тушью, я остальные перекрытия делала прямо на кальке тушью, меняя размеры, число и диаметр арматурных стержней в зависимости от расчета. Когда я через три дня принесла Крячкову готовые кальки всех перекрытий, он дал мне сто рублей и сказал: «Даю Вам не за работу, а за подвиг». Мой месячный оклад в Тельбессбюро был равен в то время 182 рублям.

Отдохнув после нескольких почти бессонных ночей, я вернулась к моему дипломному проекту и в мае 1930 года защитила его у профессора Ульянинского на отлично. Как раз в это время наш институт должен был разделиться на несколько институтов более узкой специализации. Например, наше отделение мостов и фабрично-заводских конструкций должно было выделиться в Сибирский институт инженеров транспорта и переехать в Новосибирск. Отделение архитектуры, где училась Мака Тыжнова, выделялось в Архитектурный институт и оставалось в Томске. И этой весной такая реорганизация начала осуществляться. Те студенты, которые оканчивали наш институт весной 1930 года, успели получить дипломы Томского технологического института. Я же как-то не придала этому значения и оставила на осень два экзамена и курсовую работу по шоссейным дорогам. Все это я могла сдать и весной, но захотелось расслабиться после большого напряжения на протяжении всей учебы в институте.

В начале лета Коля Никитин окончил институт и получил назначение в строительную проектную организацию в Новосибирск, где жили его родители и сестра. Аркадий Полянский принял предложение военной организации и уехал с семьей на Восток, кажется, в Иркутск. Разъехались по местам своего назначения Ружанский и Никольский. Мака перешла на пятый курс и летом уехала куда-то на практику. В следующем году она должна будет учиться в новом Архитектурном институте. И я осталась в Томске без старых друзей.

Еще весной в доме, где жили моя мама и братья, на втором этаже освободилась маленькая угловая комната, и мама выхлопотала ее для меня. Закончив дипломный проект, я отказалась от комнаты на Черепичной и переехала в эту комнату, за которую не надо было так много платить.

Моему желанию быть свободной летом в большой степени способствовало знакомство с АРэ. Он принялся за мной ухаживать, и я получала приглашения то в кино, то в театр, то на концерт, когда в Томск на гастроли приезжали известные чтецы Закушняк или Сурен Кочарян или же какая-либо знаменитая балерина из Большого театра. АРэ ничего из таких событий не пропускал и всегда приглашал меня. Он очень любил фотографировать, и мы отправлялись в Лагерный сад, где снимали реку Томь в наиболее красивых местах. Он научил меня пользоваться фотоаппаратом, но проявлял снимки всегда сам, а меня этому не учил. По воскресеньям мы совершали большие прогулки в лес вместе с Володей Кудрявцевым и его сестрой Агочкой. По городу тоже часто гуляли с ними. Так весело и беззаботно проходило лето. Приходя с работы, я обедала у мамы вместе с братьями, а потом поднималась в свою комнату. Я была впервые в жизни свободна, по крайней мере до осени. Я говорила себе, что могла бы учиться в институте, числясь на 5-м курсе, еще целый год, и считала, что имею право отдыхать (читать, гулять) после работы, так как зарабатывала деньги на жизнь всей семьи.

Я стала обращать внимание на свою одежду, и мне захотелось новых платьев. Мы с мамой пошли в магазин и купили два отреза темно-синей и светло-серой ткани, и мама сшила мне два шерстяных платья. Купили также туфли-лодочки черного цвета на среднем каблуке, а к ним светлые фетровые боты — их носили, надевая прямо на туфли. Галоши носили осенью, а боты — зимой. Нашли также осеннее пальто, тоже любимого мною темно-синего цвета, и к нему — голубую фетровую шляпу. Я знала, что, когда на мне голубая блузка или шарфик, мои серые глаза становятся голубыми, а от голубой шляпки и подавно.

По тем временам я всегда была хорошо одета, так как мама из своих бывших выходных платьев выкраивала мне то костюм, то юбку, шила кофточки. На первом курсе я еще ходила в своих школьных платьях и, надев костюм, который сшила мама к окончанию первого курса, сразу как бы повзрослела. Одежда у меня всегда была скромной, ничего яркого или цветастого я не носила, особенно не любила красный цвет.

Нравился ли мне АРэ? Да, он мне нравился как никто другой. Он не был красивым, как, например, наш студент Игорь Брейденбах, но у него были большие серые глаза, очень выразительные, и облик серьезного человека. Я никогда не видела его раздраженным или сердитым, он всегда был спокоен, не повышал голоса, но и смеялся редко, только улыбался. И всё это мне в нем нравилось. Была ли я в него влюблена? Я не могла сказать об этом с уверенностью. Если и была, то совсем немножко. Мне нравилось, что он не делает мне предложения на будущее, так как сохранялась чистота дружеских отношений, и я чувствовала себя спокойной. Он никогда не приглашал меня к себе домой, и я не приглашала его к себе, быть может, стесняясь моей убогой обстановки. Очень редко заходил он со мной к моей маме и обедал у нас.

Из разговоров с Агочкой я давно узнала, что АРэ старше меня на девять лет, что он женат или был женат и у него есть сын, но в Томске он живет один, снимая комнату. Я никогда ни о чем его не спрашивала.

В самом конце августа Тельбессбюро в Томске закрылось. Его сотрудники, в том числе АРэ и Володя Кудрявцев с Агочкой, должны были переехать на Кузнецкстрой, где к этому времени была закончена постройка здания заводоуправления. Андрей Дмитриевич Крячков и некоторые другие сотрудники, которые, очевидно, были тесно связаны с городом и у которых были другие перспективы в отношении работы, остались в Томске. Прощаясь со мной, АРэ подарил мне один цветок ландыша, конечно же, украденный им в ботаническом саду университета. Я была восхищена красотой и ароматом этого незнакомого мне до тех пор цветка и, придя к себе, поставила его в граненый стакан с водой. Этот единственный стебелек с белыми миниатюрными колокольчиками и двумя зелеными листьями казался сказочно красивым. С тех пор я не люблю букетов из ландышей и считаю, что красота его раскрывается в полной мере, только когда любуешься одним-единственным цветком.

Проводив АРэ и Кудрявцевых на Кузнецкстрой, я принялась готовиться к экзаменам по двум оставшимся несданными предметам и сделала курсовую работу по шоссейным дорогам. В конце сентября я пришла на прием к профессору Николаю Семеновичу Макерову, показала ему курсовую работу, сказала, что я уже защитила дипломный проект и что шоссейные дороги — последний предмет, который мне надо сдать, чтобы окончить институт. Он подписал мой проект и предложил мне вытащить билет для экзамена. Я взяла билет и не успела сказать несколько фраз, как Макеров взял со стола мою зачетную книжку и, проставив отметку «отлично», вдруг схватил мою руку и начал говорить, что он давно в меня влюблен, что он не сводил с меня глаз, когда читал нам лекции. Конечно, я это замечала и, может быть, поэтому всё откладывала работу над проектом по шоссейным дорогам и сдачу экзамена. Услышав его слова, я освободила свою руку, встала и, положив зачетку в сумочку, быстро пошла к выходу. Он — за мной. Всю дорогу он держал меня под руку, и так крепко, что вырываться было просто неудобно перед прохожими. По дороге Макеров говорил мне нежные слова, а когда мы проходили мимо какого-то дома с пустой скамьей возле ворот, он посадил меня на скамейку рядом с собой. Он стал объясняться мне в любви такими словами, каких я никогда ни от кого не слышала и встречала только в романах, быть может, у Мопассана. Я не хочу повторять здесь его откровенных речей — в тот момент они меня просто испугали. Когда он попытался меня поцеловать, я вскочила и убежала.

Я была потрясена поведением Макерова и, когда пришла домой, рассказала маме о том, что произошло. Мама меня спокойно выслушала и сказала: «Да он просто посмеяться над тобой захотел. Что он в тебе нашел? Ты же некрасивая такая!» Она как будто вылила на меня ушат холодной воды, и это помогло мне справиться с потрясением и успокоиться. Так было и раньше: стоило мне рассказать маме о комплиментах, которые мне приходилось слышать от студентов, как мама тут же умеряла мой пыл, говоря: «Да ты посмотрись в зеркало!» И в этот раз я посмотрелась в зеркало и согласилась с мамой. Ну ничего красивого во мне не было: нос курносый и широковатый (а у красавиц носики узкие, красивой формы), лоб слишком высокий, глаза, правда, большие, но с редкими ресницами на нижних веках. (У меня в детстве от малокровия часто бывали ячмени, и ресницы на нижних веках кое-где выпали.) Да и цвет лица не был бело-розовым, как у красавиц, а какой-то бледный. Так я и жила в уверенности, что некрасивая, и когда самый красивый студент Игорь Брейденбах приглашал меня в кино или погулять, я всегда отказывалась, боясь, что все будут говорить: «Такой красивый молодой человек идет с такой некрасивой девушкой!»