Кирилл Хенкин - Охотник вверх ногами

• Название: Охотник вверх ногами
• Автор: Кирилл Хенкин
• Издательство: Терра
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1991
• ISBN: 5-85255-056-6

Эту книгу автор посвятил памяти его близкого друга Вилли Фишера (Рудольфа Абеля), она проливает свет на специфику работы НКВД-КГБ среди интеллектуальной элиты Запада и русских эмигрантов.

---

Пусть мне не говорят, что в СССР, если понадобится, не найдут своего Эйхмана! Пока партия не приказала — Сергея Георгиевича Лапина раздражает «акцент». А когда прикажет?

Впрочем, когда прикажет, то не отстанет, полагаю, и первый заместитель Лапина, азербайджанец Энвер Назимович Мамедов!

А Г.? Готовя на своих товарищей-евреев материал для увольнения, он терзался, каялся перед ними (и они же его утешали!), но продолжал выполнять партийное поручение. И спился!

Настоящее полицейское государство не только наблюдает, управляет, пресекает и карает — оно воспитывает!

Атмосфера сгущалась. Что ни день, центральные газеты разоблачали козни космополитов. Жирным шрифтом выпирали из строчек еврейские фамилии. Во французском отделе наш главный редактор Николай Иванович Годунов и его заместитель Василий Иванович Дакин все это читали, подчеркивали еврейские фамилии и раскладывали на столах сотрудников. Пусть знают, гады, что их ожидает!

Заседая в какой-то избирательной комиссии Свердловского района, Дакин составлял списки избирателей. А отдельно — список евреев на выселение.

Друзьям поверял, что скоро всю эту сволоту вышлют, куда следует, и он из своего деревянного домика в Серебряном Бору, где он живет с женой, ребенком, тещей и козой, переедет в отдельную квартиру в центре Москвы.

Страну готовили к делу «убийц в белых халатах» и всесоюзному погрому.

Протестовать? Жаловаться?

Куда? Кому? Мало того, надо было еще делать вид, что ничего не происходит.

У нас в редакции всех, кто кое-как еще умел работать, выгнали. Но, чтобы не прекратить ненароком вещание, терпели двух самых сильных переводчиков: моего друга Дмитрия Сеземана и меня.

Настал, однако, день, когда в редакции появились молодые выпускницы Института иностранных языков, и Годунов радостно объявил нам, что эти кое-как болтавшие по-французски девушки — и есть те высококвалифицированные кадры, которые будут впредь работать. От нас же ожидали выражения радости по поводу того, какая в стране советов талантливая молодежь, и того, что ей открыты все пути.

Нас спасло чудо. В Крым приехал отдыхать генеральный секретарь компартии Франции Морис Торез, выступавший во время войны по радио из Советского Союза. Кому-то пришла в голову мысль выклянчить похвалу, попросить послушать передачи. Прослушав их, вождь «партии семидесяти пяти тысяч расстрелянных» почему-то решил, что они на румынском языке.

В кабинете тогдашнего председателя радиокомитета Сергея Виноградова, будущего посла в Париже, раздался телефонный звонок.

Нас с Сеземаном оставили в покое.

Несколько лет спустя я узнал, что позже мое дело рассматривала еще специальная комиссия по увольнениям под председательством Даниила Федоровича Краминова, ставшего затем заместителем главного редактора «Правды». Прочитав мое досье, Краминов сказал: «Да, конечно, он... (слово „еврей“ произнесено не было), но мать у него дворянка, дед — генерал-лейтенант царской армии... Подождем!»

* * *

По семейному преданию, мой дед со стороны матери, генерал-лейтенант Алексей Нелидов перед начальством спину не гнул. В результате, несмотря на знатность рода, закончил службу в Томске. Да и там из прокурора был смещен в судьи и уволен в отставку, не дотянув до эмеритуры, то есть — повышенной пенсии. Дал себе некстати труд разобраться в китайских именах и запротестовал, почему вешают не бандитов-хунхузов, а ни в чем не повинных китайских крестьян.

В доме у себя, как и полагалось в те времена, генерал Нелидов жандармских офицеров не принимал и руки им не подавал.

Был бессребреник. О том свидетельствует семейная история.

Во время итальянской кампании генерал Бонапарт конфисковал для нужд армии имущество французского эмигранта Тьерри, выдав ему при этом расписку в том, что изъятое взято в долг французским государством.

Взяв расписку, Тьерри поспешил от греха подальше в Россию, служить русскому императору. Через несколько поколений, за неимением мужских наследников, фамилия Тьерри исчезла, превратившись сначала в де Грессан, затем в Массари и, наконец, в Нелидовых. Расписка осталась.

На стыке прошлого и этого веков какой-то расторопный парижский адвокат отыскал наследников в далекой Сибири. Первоначальная огромная сумма успела обрасти такими процентами, что расплатиться не хватило бы всей французской казны. Так что речь могла идти о частичной компенсации.

Дед наотрез отказался ехать. Русскому генералу не пристало тащиться за подачкой в какой-то Париж. Сестры решили, что им не так зазорно. Заказали шляпки, сшили новые шелковые блузки и отправились в столицу канкана.

За отказ от всяких дальнейших претензий за себя и своих наследников эти дамы получили что-то около пятидесяти тысяч золотых франков.

Не унизившийся до стяжательства дед ничего не получил и ничего не подписал, сохранив для меня таким образом право требовать сегодня золотой запас Франции. А заодно, в определенный момент, и право работать в советском учреждении.

Но природа отпускает нам по два деда. Второй мой дед, со стороны отца, был еврей и в годы борьбы с космополитизмом мог принести мне одни неприятности.

Разделяя иллюзии многих своих соплеменников, Яков Хенкин из местечка Ивановка под Ростовом был уверен, что торговля спасает от нищеты. И он торговал старым железом на базаре.

Что значит — старым железом? Это значит, что если ветром сорвало с крыши лист кровельного железа, если на стройке рассыпали гвозди — Яков Хенкин подберет и предложит покупателю.

Спасали дети. Пять сыновей и три дочери. Мальчики исправно трудились, выдергивая гвозди из вполне исправных заборов.

И все же Яков Хенкин умудрился, что называется, вывести детей в люди. Один сын стал богатым коммерсантом, другой — видным инженером, двое пошли в актеры.

Отец окончил школу железнодорожных машинистов и несколько лет ездил помощником на паровозе, играя в любительских спектаклях и учась пению.

Меня глубоко взволновало, когда я прочитал в интервью уже старого Жана Габена, что он пошел в актеры, чтобы не работать на заводе. Играть на сцене, говорил он, легче, чем стоять у станка. Отец говорил иногда, что играть в театре легче, чем водить паровоз. Я никогда не слышал от него пустых слов о служении великому искусству. Он был замечательный артист.

Вернувшись на Запад, где прошла лучшая часть его актерской карьеры, я постоянно встречаю людей, которые еще помнят моего отца.

Я всегда ценил в нем человеческие свойства скромного и прилежного работяги, свойства еврейского отца и мужа, который знает, что с чистой совестью до смерти можно дошагать, если доверившиеся тебе существа сыты каждый день.

Вилли всегда охотно слушал мои рассказы об отце. Он тоже любил вспоминать всякие истории своего детства, где его отец Генрих Матвеевич Фишер выглядел молодцом.

* * *

Судьба! Но судьбе не грех помочь. Служба в специальной бригаде, а затем в Четвертом и Первом управлениях, беготня с поручениями для Маклярского кое-чему меня все-таки научили. Я представлял себе в общих чертах структуру аппарата государственной безопасности, пути поступления сообщений от осведомителей.

По моей прикидке, из пятнадцати сотрудников нашей редакции «стучали», как минимум, десять. Или даже больше. При существовавшей тогда системе «обслуживания» все донесения должны были сходиться На одном столе, у одного и того же оперуполномоченного, курирующего наше учреждение.

Дальше я рассуждал так: если, несмотря на мою пеструю, так и просящуюся на посадку биографию, меня до сих пор не взяли, то, во-первых, я уже фигура примелькавшаяся; во-вторых, «наш» оперуполномоченный план выполнил. Моя личность его не волнует: «Ну, что там Хенкин?» — «А ничего. Работает».

Такое положение надо было во что бы то ни стало сохранить. Потому что стоило кому-то из окружавших меня осведомителей ответить на очередной вопрос обо мне чуть-чуть уклончиво, например, сказать: «При мне он помалкивает» — и завертится машина, которую потом не остановишь.

Чтобы как-то себя обезопасить, я мог делать две вещи: не злить окружающих меня осведомителей и не попадать в поле зрения кураторов других учреждений, у которых мое парижско-испанское прошлое могло вызвать нездоровый интерес.

Я перестал бывать в гостях и звать к себе. Из редакции я спешил домой, из дома — в редакцию. Кроме того, я брал очень много работы на дом и диктовал свои переводы всегда одной и той же машинистке, Анне Семеновне Ильиной, о которой я мог с уверенностью сказать, что она была многолетней и доверенной сотрудницей органов. Я работал с ней так много, что она фактически получала от меня вторую зарплату. Чтобы закрепить отношения, я, уезжая в отпуск, платил ей отпускные за месяц вперед.

Нужно было необыкновенное бескорыстное стукаческое рвение, чтобы при таких условиях захотеть упрятать меня в тюрьму.