Евгений Вишневский - Приезжайте к нам на Колыму! Записки бродячего повара: Книга первая

• Название: Приезжайте к нам на Колыму! Записки бродячего повара: Книга первая
• Автор: Евгений Вишневский
• Издательство: Армада-Пресс
• Жанр: Природа и животные
• Год: 2001
• ISBN: 5-309-00258-8

Кто не помнит диалог из знаменитого фильма: «Федя (гостеприимно, с широкой улыбкой): Приезжайте к нам на Колыму!

Козодоев (поперхнувшись, с ужасом): Нет, нет, уж лучше вы к нам!!!»

По многим причинам наше представление о Колыме мрачноватое. Какое уж тут путешествие с улыбкой. Лучше держаться от тех мест подальше!

А вот Евгений Вишневский в составе множества экспедиций по собственной воле и с удовольствием посетил не только печально известную Колыму, но и знаменитые, хотя и спорные Курилы!!!

Впечатления о диковинных и довольно диких местах, о людях, хороших и плохих, о ситуациях, опасных и забавных, автор записывал в дневник... и получилась книга с интригующим подзаголовком — «Записки бродячего повара». Почему? Прочтете — узнаете!

---

Всеобщее возбуждение достигает апогея, и какой-то не совсем трезвый рыбак в восторге швыряет в голову ближайшему дельфину пустую винную бутылку, но, к счастью, промахивается. После этого публика почему-то теряет к дельфинам всякий интерес и разбредается по своим углам.

В обед вернулся из карцера наш рыбак. Вернулся, разумеется, трезвый, тихий и весь даже какой-то просветленный. Карцер ему пришлось освободить для какой-то девицы из числа «сайровых сливок». Придя в каюту, наш рыбак сразу же взял в руки книжку и начал читать ее. Так до самого Курильска никуда больше со своей койки не отлучался, не брал в рот и маковой росинки, все только лежал, читал да время от времени вздыхал.

В ресторане, где мы обедали вместе с художником Колей, тому повстречался его друг, рыбак, который был отпущен на материк по телеграмме: кто-то из его ближайших родственников опасно заболел. Места в каюте Володе не досталось, слоняться, как бездомный кот, по палубе Володя считал ниже своего достоинства, а потому жил он в ресторане. И поскольку просто так занимать место за столиком считал неприличным, то все время заказывал понемногу водочки и к ней — какую-нибудь легкую закуску. Единственное, чего ему не хватало, так это собеседников и даже не столько собеседников, сколько слушателей, а потому, едва только мы сели за стол, как он тотчас начал:

— Пришли мы нынче в начале лета в Крабово. Сошли на берег, заходим в магазин, а там только разливное вино по три двадцать за литр. А у меня с собой ни кружки, ни плошки. Смотрю, две «сайрочки» с бидончиками у стенки стоят, медяки считают. Только-только первые «сайрочки» тогда появились, денег пока у них — ни гроша, работа еще толком не началась, сайры нету, а на камбале с навагой много не заработаешь. А бидончики у них, значит, трехлитровые. Я два червонца достаю, подхожу к «сайрочкам»: так, дескать, и так, наше вам почтение, не одолжите ли посуду? Тем более что сам я один и идти мне особенно некуда. Ну, они, конечно, согласные. Мы идем к ним в общежитие, я бидончики несу, а сам поглядываю на своих «сайрочек» и голову ломаю: как же с ними спать-то, уж больно страшны, что одна, что другая. Приходим мы к ним в барак; комнату, конечно, на ключ, смотрю: там еще две подруги, одна такая же страхолюдина, зато другая: глаза черные с искрами, на щеках ямочки, улыбка на тридцать два зуба, и тут, и тут — все в полном комплекте, ну не «сайра» — персик! Выпили мы за знакомство, за прекрасных дам и все такое прочее, и вдруг слышу я, говорит этот «персик» на ухо своей подруге, которая сидит рядом и все время меня за руку держит, чтобы не убежал, что ли: «Отдай его мне! Добром отдай, а то силой уведу!» А подруга ей в ответ змеиным шепотом: «Только попробуй, падла, я тебе все бельмы вырву!» Я сижу смирно, как будто меня это вовсе не касается, мне даже интересно. Вот выпили мы один бидончик, приканчиваем другой... Смотрю: мои подруги хороши. «Ну, — спрашиваю, — как же вы меня делить будете?» И тут вдруг подходит ко мне этот «персик», садится на колени и, обняв за шею, говорит: «Слушай, у тебя глаза есть? На кой хрен тебе эти чувырлы сдались, ни кожи у них, ни рожи... Тебя же с них вырвет». Я говорю: «И то правда», и с этими словами уходим мы с ней из комнаты в лес, но на пороге я оборачиваюсь и вежливо говорю подругам: «Счастливо оставаться, спасибо за компанию и не поминайте лихом».

Володя заказал себе еще сто пятьдесят граммов и к ним селедочку, быстро выпил и сразу же стал продолжать:

— А прошлым летом, уже в самом конце путины, когда сухой закон закрыли, пришли мы туда же, в Крабово. Я взял в хозмаге два ведра эмалированных, по пять двадцать за штуку, а в них вина разливного, того же самого по три двадцать за литр. Пришел к себе в общежитие, ведра на стол поставил — всех угощаю! «Сайры», конечно, набежало полна комната, а мне что, жалко, что ли? Мне не жалко! Только некоторые «сайры» больно уж наглы: прибегут, опрокинут кружечку — и в дверь. Потом, будто ненароком, шасть в комнату опять, глазами зырк на стол: можно ли еще? А я лично так считаю: или на свои пей — денег-то у них хватает, особенно к концу путины, — или уж если с рыбаком пьешь, так с ним потом и ложись...

После этого Володя вдруг нахмурился и решительно заказал себе еще сто пятьдесят и салатик из морской капусты.

— А вот как ученые считают, — неожиданно переменил он тему разговора, — есть разница: работать на море или же на берегу?

Мы промолчали, не зная, что ответить, но Володе никакие ответы и не требовались.

— Вот пойду я на материке, допустим, плотником работать, — продолжал он, жуя стебелек капустки, — и выйду на работу пьяным. Позволят мне это на материке? Никогда: я же себе по пьянке голову или, не дай Бог, еще чего-нибудь отрублю, верно? А вот на судне совсем другое дело: он хоть какой пьяный, а сеть вязать будет. Опять же, идем мы в море, он хоть пластом лежи, а на борт я его возьму, потому что на свежем ветерке да если качнет чуток, он быстро протрезвеет, а иначе ведь мне самому придется за него его работу делать, верно?

Володя помолчал, посмотрел на спокойное, лазурное море и потом тяжело вздохнул:

— А ведь с каждым годом, ты посмотри, все хуже у нас и хуже. Разве сейчас против прежних лет заработки? А сколько рыбы выбрасывать приходится, да и не в том дело, что выбрасывать, тут дело в другом... Вот, бывало, в прежние годы приходит приемщик, спрашивает: «Сколько у вас тут рыбы?» — «Да центнеров тридцать, — говорим, — никак не меньше». — «Не-а, — говорит он, — тридцати не будет, двадцать пять от силы». — «Ну хрен с тобой, пиши двадцать пять». Он квитанцию выписывает, число ставит, печать, расписывается — и дело в шляпе. «А куда ее выгружать, рыбу-то?» — спрашиваю. «А, выкиньте ее за борт, — отвечает, — завод по самую трубу забит этой проклятой рыбой. Опять же ни соли, ни льда нету»... Вот как раньше-то было, а теперь? Квитанцию выпишут только за то, что принял завод в переработку, да еще примут вторым сортом. А какой такой второй сорт, она вся из моря, вся одинаковая... Потому-то народ из рыбаков и бежит. Конечно, и сейчас еще рыбакам платят... Но ведь это какая каторга: не спишь неделями, качка, все руки в волдырях, во, гляди, — он положил на стол свои огромные заскорузлые руки цвета молодой картошки, — видишь, вся кожа с ладоней слезла... А каких бичей сейчас в команду набирают — смотреть страшно. Его боцманом ставят, а он сачок вязать не может...

После этого Володя заказал себе еще сто пятьдесят, жареного палтуса и салат, а когда выпил и съел все это, то понес уже совершеннейшую ахинею. Мы встали из-за стола, раскланялись и ушли, а он этого, как мне кажется, даже и не заметил.

Поздно вечером наш теплоход пришел наконец в Курильск и стал на рейде. На «танковозе» прибыло еще человек двести желающих попасть в Корсаков и Владивосток, из них более половины — дети, которых отправляют в Корсаковский пионерлагерь. Охрипший пассажирский помощник капитана полчаса кричал в рупор:

— Теплоход полон! Никого, кроме детей, на борт не возьмем!

Но ему не очень-то верили. То же самое он кричал на Кунашире, Шикотане, охотской стороне Итурупа, а ведь все равно всех взяли. То же произошло и сейчас.

30 июля

Переночевали на чердаке дома, арендуемого ленинградскими биологами, а с утра двинулись на местную цунами-станцию, где мы, видимо, и будем жить до следующего похода.

Курильская цунами-станция стоит на высоком крутом берегу Охотского моря, откуда открывается замечательный вид на морские просторы и на здешний внешний рейд, расположенный у подножия вулкана Богдан Хмельницкий, где кроме нашего «Норильска» (почему он до сих пор болтается на рейде?) стоит трехпалубный красавец «Урицкий». Нас, как обычно, приняли очень сердечно: накормили, напоили (чаем, разумеется) и довольно уютно расквартировали.

Только я собрался готовить большой праздничный обед, как на нашу цунами-станцию был совершен набег. Оказывается, «Урицкий» — это туристский теплоход, и пассажиры его — народ в основном весьма пожилой, но игривый, в тренировочных костюмах, плотно обтягивающих дряблые тела, нагрянул к нам на станцию. При этом туристы были твердо убеждены, что коль скоро они прибыли на Курилы из столиц, заплатив за это такую кучу денег, то местные жители должны тотчас бросить все свои работы и заниматься лишь тем, что ублажать дорогих гостей. А на курильской цунами-станции между тем заниматься с туристами было совершенно некому: часть народу была в отпуске, часть на маршрутах, те же, что оставались на местах, были загружены работой по самое горло. Но, как и все курильчане (эти же качества я впоследствии наблюдал и у всех других жителей далеких окраин), здешние сейсмологи были гостеприимны и добры, а потому их страшно мучила совесть. И тогда курировать туристов вызвался я. Одевшись почище, нацепив на лацкан пиджака значок какой-то международной цунами-конференции и придав своей физиономии значительное выражение, я предстал перед притихшим народом. Я произнес короткую, но яркую вступительную речь, полную ужасных подробностей. Потом я водил туристов по станции, показывал им какие-то приборы и устройства (которые и сам-то видел первый раз в жизни) и плел, плел, плел. Все, что я говорил, разумеется, было враньем с первого до последнего слова, но правды моим слушателям и не требовалось, поскольку правда, как это и бывает в большинстве случаев, была скучна и неинтересна.