Василий Голышкин - «Журавли» и «цапли». Повести и рассказы

• Название: «Журавли» и «цапли». Повести и рассказы
• Автор: Василий Голышкин
• Издательство: Московский рабочий
• Жанр: Детская проза
• Год: 1976

Василий Семенович Голышкин известен читателям по книгам «Красные следопыты», «Большая починка», «Улица становится нашей», «Веселый улей». «Журавли» и «цапли» — новая приключенческая повесть детского писателя. В ней автор рассказывает о патриотическом поиске пионеров-юнармейцев, устанавливающих имена героев-партизан Великой Отечественной войны. В книгу также включены повесть «Сын браконьера» и рассказы о долге и подвиге.

---

Эхо Петрова лога

В детстве у каждого из нас было свое эхо. Нет, не совсем так. У каждого из нас был позывной, на который отзывалось эхо. У меня — паровоз, у Вани, мальчика с рыжим ухом, — веснушки почему-то особенно густо высыпали у него на левом ухе, — автомобиль, у причесанного Вити, всегда мечтавшего о малосбыточном, — самолет. Своим происхождением наши позывные были обязаны профессиям наших отцов: моего — машиниста и Ваниного — шофера. Витин позывной ничего общего не имел с тем, чем занимался его родитель. Он был парикмахер и испытывал на сыне новые прически. Витя всегда задавался перед нами этими своими прическами. Мы втайне завидовали ему, но виду не подавали, наоборот, высмеивали как могли. И доводили Витю до того, что он сам начинал презирать папины прически. Вот тогда назло нам он и выбрал себе позывной — самолет. Это, конечно, было смело, но мы простили Вите его позывной. Почему? Потому что не верили в то, что причесанный Витя когда-нибудь станет летчиком. Скорее петухи научатся нести яйца… Слишком необыкновенным, по нашим понятиям, надо было быть, чтобы стать летчиком! А в Вите все было очень-очень обыкновенным. Все, кроме прически.

Что касается нас, меня и Вани, то мы претендовали на малое, но зато уж отстаивали это малое как могли, на кулаках доказывали превосходство своих будущих профессий.

А теперь о наших эхо.

Утром за столом, энергично почавкав и пожевав для вида того-другого, мы вдруг, будто вспомнив что, испуганно ахали и опрометью кидались к двери. И пока потрясенные родители молча переговаривались взглядами, недоумевая, что такого ужасного мог вспомнить их сын, — след этого сына успевал давно простыть.

Задами садов и огородов мы пробирались к лесу и, войдя в него, тревожно замирали: в лесу человеку всегда почему-то жутковато. Потом, подбадривая друг друга локтями, шли дальше.

Оранжевым петухом у сосны на насесте дремало солнце. Удалой танцор-ветерок ходил вприсядку по выжженной солнцем полянке, и было видно, как у него из-под каблуков вихрем взлетали лесные соринки. По-куражась, ветерок уходил спать в чащу и замирал. А мы шли, и лес вдруг расступался и открывал нам свою главную тайну — Петров лог, узкое лесное ущелье по обе стороны которого, как на террасах, росли деревья.

В этом логу жили наши эха.

— Гу-гуу… — басил я, и мое эхо тут же меня передразнивало: «Гу-гу…»

— Би-бии… — кричал рыжеухий Ваня, и его эхо послушно вторило: «Би-бии…»

— Трррр… — трещал, раздуваясь как индюк, причесанный Витя, и его эхо тут же трещало в ответ: «Тррр…»

Довольные, мы возвращались домой, чтобы завтра снова прийти сюда и разбудить свои эха.

Как-то раз… Помню, это было в жаркий полдень. Смола на соснах сделалась, как воск, и в этом восковом море бился одинокий пловец-муравей, бессильно стремясь выбраться на сухой берег. Когда случается что-нибудь необыкновенное, все окружающее потом запоминается до мельчайших подробностей. А случилось вот что. Мы пришли в Петров лог, и я первым бросил вызов эху:

— Гу-гуу…

«Гу-гуу… Ха-ха-ха…»

Мы опешили. Это было не по правилам. Эхо не имело права смеяться. Оно могло лишь повторять то, что ему велели. Честно повторять. Не больше. А оно вдруг засмеялось, хотя никто из нас не сделал этого первым. Или нам только так показалось?

Следующим на очереди был Ваня с рыжим ухом.

— Би-бии… — начал он и от волнения закашлялся: — Кха-кха… Би-бии…

Эхо тотчас повторило:

«Би-бии… Кха-кха… Би-бии… — И закудахтало, как ненормальное: — Хо-хо-хо…»

Мы побледнели. Потом переглянулись, трясясь от страха, и, не сговариваясь, кинулись бежать. Помню, я бежал последним и все порывался остановиться, чтобы подумать над тем, что случилось. Но бежавшие впереди не останавливались, и я тоже бежал, увлекаемый страхом других. Наконец, обессиленные, мы остановились. Лес давно кончился. Справа был чей-то сад, слева — чужой огород, откуда на нас смотрели любопытные рожи подсолнухов.

Мы молча разошлись по домам и весь день — целую вечность по детскому календарю — не показывались на улице. Нам было стыдно смотреть друг другу в глаза. Испугаться какого-то эха!..

Утром, как всегда, мы были на опушке леса. Но не одни. Я со своим соседом-дедом, в отличие от всех прочих дедов нашего дачного поселка носившим бороду, из-за которой его то и дело принимали за молодого человека, рыжеухий Ваня со своим старшим братом — спортсменом, широкоплечим, как гипотенуза у треугольника, и причесанный Витя со своей старшей, разговорчивой, как сорока, сестрой. Ну конечно же мы их не звали с собой… Просто соседу-дедушке было «по пути» со мной. Старший Ванин брат «сам привязался». А старшая Витина сестра «случайно пристала». Так мы, по крайней мере, объяснили друг другу причину появления знакомых и родственников в нашей компании. Но, не в пример вчерашнему, держались мы в лесу храбрецами. По крайней мере, до самого Петрова лога. Здесь вчерашний страх дал о себе знать, и мы, то есть я, рыжеухий Ваня и причесанный Витя, сбились в кучу. В компании, несмотря на опасность, даже трус и тот храбрится. Наши старшие спутники вели себя куда беспечней: переговаривались, пересмеивались, но мыто знали, что от их беспечности и следа не останется, едва я брошу эху свой позывной. Знали и со злорадством поглядывали на старших.

— Давай, — шепнул Ваня, толкнув меня в бок.

Я, наверное, здорово волновался, потому что вместо нежного «Гу-гуу» из моего перехваченного страхом горла грубо и некрасиво вырвалось:

— Гы-гыы…

Эхо сейчас же передразнило «Гы-гыы» и расхохоталось: «Ха-ха-ха-хе-хе!..»

Смех заразителен, и мы не избежали этой заразы.

— Га-га-га! — загремел старший Ванин брат.

— Хи-хи-хи! — закатилась старшая Витина сестра.

— Хе-хе-хе! — зашелся мой бородатый дедушка-сосед.

«Га-га-га… хи-хи-хи… хе-хе-хе… — вторило им веселое эхо.

Пора бы погаснуть, а оно, наоборот, закатывалось все громче и громче: «Ха-ха-ха-ха-ха-ха…»

Ну вот они и попались! Старший Ванин брат замер, как фехтовальщик перед выпадом. Старшая Витина сестра на всякий случай притаилась за широкой спиной старшего Ваниного брата. Мы безмолвствовали, сбившись в кучу. И лишь один мой дедушка-сосед подавал признаки жизни: стоял открыв рот и, как испорченный водопроводный кран, ронял капли-смешинки:

— Ха… ха… ха…

Первым пришел в себя старший брат.

— А ну, — крикнул он, — за мной!

И напролом, заламывая кусты, полез в Петров лог, где жило веселое эхо. За ним засеменил дедушка. Следом, опасливо оглядываясь, пошла старшая сестра. Замыкающими потянулись мы. Охота за веселым эхом началась. Увы, она не принесла нам удачи. С таким же успехом мы могли охотиться за тенью, за солнечным зайчиком, за сновидениями. Ползая с горы на гору, мы, как минеры, пядь за пядью прощупали весь Петров лог, но источника эха так и не нашли. Тогда мы пустились на хитрость, стали дразнить эхо, высмеивать, ругать: «Глупое эхо…». Эхо отзывалось, не прибавляя ничего от себя.

Первым капитулировал мой бородатый дедушка-сосед.

— Не знам, кого хватам, — рассудил он, плюнул и стал выползать из Петрова лога. Ободранные, в синяках и шишках, мы потянулись следом. Вылезли на ровное место и… И никогда не забуду, как, вздрогнув, перекрестился мой бородатый дедушка-сосед, как, обернувшись, замерли все остальные. Эхо снова подало свой голос.

«Глупое эхо, — передразнивало оно нас. — Глупое эхо… Ха-ха-ха… хи-хи-хи…»

Старший брат ринулся было обратно, но его пример не нашел подражания. С нас было довольно. Мы втянули головы в плечи и отправились восвояси. Старший брат последовал за нами. В одиночку он почему-то не рискнул вновь отправиться на розыски эха. А я потом долго, многие годы жалел, что не поддержал его порыва и не помог раскрыть тайну Петрова лога. Почему мы не сходили в лог на следующий день? Потому что следующего дня не было. Вечером пришла машина и увезла нас с дачи. Больше мы никогда не ездили туда на каникулы, и Петров лог с веселым эхом постепенно стал забываться.

Прошло много лет. И вот как-то раз в город, где я жил и работал машинистом тепловоза, приехала известная эстрадная певица. Афиши объявили о ее концерте. Эту певицу я знал. Не лично, нет, — по фамилии. Фамилию певицы носила одна заноза-девчонка, жившая по соседству с нами в дачном поселке. Мы ее не очень жаловали, хотя она все время липла к нашей мужской компании. Водиться с девчонкой? «Улица смех любит», а мы не хотели, чтобы над нами смеялись. К тому же Заноза перещеголяла всех нас своей мечтой. Что там шофер! машинист!! летчик!!! Заноза метила в артистки… (Тут у меня даже восклицательных знаков не хватило, поэтому я ограничился многоточием.) Да не в простые, а в знаменитые! И хотя это было нелепо — в артисты, казалось нам, выходили только сверхнеобыкновенные люди, которые среди нас, мальчишек и девчонок дачного поселка, конечно же не водились, — мы все равно не могли простить Занозе ее мечту. Уж она-то из всех девчонок была обыкновенней всех. Даже причесок, отличающих парикмахерова Витю, и то у нее не было. Так просто торчал на затылке пучок соломы, кое-как перехваченный лентой неопределенного цвета. А ноги? А руки? На Занозе места живого не было. Вся в синяках, которые, надо отдать ей должное, она носила с гордостью, как боевые медали. Но с такими синяками в артистки? Да еще в знаменитые? Какое нахальство?! И этого нахальства мы не могли ей простить. Дразнили «артисткой погорелого театра» и гнали прочь. А она как могла мстила нам за это: высмеивала, обзывала, сочиняла про нас обидные частушки.