Морис Ренар - Доктор Лерн, полубог

• Название: Доктор Лерн, полубог
• Автор: Морис Ренар
• Издательство: Salamandra P.V.V.
• Жанр: Научная Фантастика
• Год: 2014

Роман классика французской фантастической и научно-фантастической литературы Мориса Ренара (1875–1939) «Доктор Лерн, полубог» — история обыкновенного буржуа, поневоле вовлеченного в чудовищные эксперименты безумного профессора… и в эротический омут. В этой книге, посвященной Г. Уэллсу, Ренар — по выражению одного из критиков — «начинает там, где «Остров доктора Моро» заканчивается».

Русский перевод романа М. Ренара «Доктор Лерн, полубог» (1908) был впервые издан М. Г. Корнфельдом в Петербурге в 1912 году в серии «Библиотека «Синего журнала»». Книга публикуется по этому изданию в новой орфографии, с исправлением опечаток, некоторых устаревших особенностей правописания и пунктуации и ряда устаревших оборотов. Известная переводческая небрежность также потребовала определенной редактуры текста, которую мы постарались свести к минимуму. Часть фразы «Несмотря на то, что эта операция…» (с. 101), выпущенная по оплошности наборщика в оригинальном издании, восстановлена по смыслу

Настоящая публикация преследует исключительно культурно-образовательные цели и не предназначена для какого-либо коммерческого воспроизведения и распространения, извлечения прибыли и т. п.

---

— Послушай, Николай, не набивай себе головы чушью. Ты славный малый! Дай твою руку — вот так. Ты всегда найдешь во мне своего старого дядю, который тебя крепко любит. Это, конечно, неправда, я вовсе не разорен, и мой наследник, наверное, кое-что получит… если он будет поступать согласно моей воле. Но… в том-то и дело, что тебе, как мне кажется, было бы лучше здесь не оставаться… Здесь нет ничего такого, что могло бы служить развлечением для человека твоего возраста, Николай; я целый день занят…

Теперь профессор мог говорить сколько его душе было угодно. Лицемерие сквозило во всех его словах; он оказался Тартюфом, так что его нечего было щадить, а, наоборот, обмануть его было добрым делом: — я не уеду, пока вполне не удовлетворю своего любопытства. Поэтому я перебил его:

— Вот, — сказал я обиженным тоном, — вот вы снова поднимаете вопрос о наследстве, чтобы уговорить меня покинуть Фонваль. Вы, по-видимому, окончательно мне не доверяете.

Он сделал отрицательный жест. Я продолжал:

— Наоборот, позвольте мне остаться, чтобы возобновить наше знакомство. Это в интересах нас обоих.

Лерн нахмурил брови, потом сказал шутливо:

— Ты продолжаешь отрекаться от меня, мальчишка.

— Ничуть не бывало; но не гоните меня от себя, или вы меня очень огорчите и, откровенно говоря, — сказал я тоже шутливым тоном, — я не буду знать, что и подумать…

— Остановись, — воскликнул дядя громко, — у тебя нет никаких оснований предполагать что-нибудь плохое, как раз наоборот.

— Само собой разумеется. А все-таки у вас есть тайны, но это ваше право иметь их. Если я заговорил с вами о них, то потому, что должен же я упомянуть об этом, чтобы уверить вас, что я буду относиться к ним с уважением.

— Есть всего только один секрет. Один! И цель его благородна и благодетельна, — сказал с ударением дядя, оживившись вдруг. — Слышишь ли, только один. Это секрет нашей работы: благодеяние для всех, и слава, и несметное богатство… Но нужно пока абсолютное молчание… Тайны! Весь мир знает, что мы здесь работаем. Во всех газетах об этом писали. Какая же это тайна?

— Успокойтесь, дядюшка, и определите сами, как мне вести себя у вас; я отдаю себя в ваше полное распоряжение.

Лерн снова погрузился в размышления.

— Ну хорошо, — сказал он, поднимая голову, — пусть будет так. Такой дядя, каким я всегда был по отношению к тебе, не может тебя оттолкнуть. Это значило бы отречься от всего прошлого. Оставайся тут, но вот на каких условиях.

Мы в наших опытах почти приблизились к концу. Когда опыты подтвердят наше открытие, мы опубликуем его, и весь мир узнает о нем сразу. До того времени я не хочу, чтобы кто-нибудь узнал что бы то ни было о ходе наших работ, потому что сообщение о неувенчавшихся окончательным успехом опытах может дать исходную точку нашим конкурентам, которым, может, удастся опередить нас. Я не сомневаюсь в твоей сдержанности, но предпочитаю не подвергать тебя испытанию, и поэтому прошу тебя, в твоих же собственных интересах, ничего не выведывать, для того, чтобы нечего было скрывать.

Я говорю: в твоих собственных интересах. Я это сказал не только потому, что легче не копаться в том, в чем не надо, чем молчать, а еще вот по каким причинам.

Наше предприятие, в конце концов, — коммерческое предприятие. Коммерсант твоего склада мне, впоследствии, очень пригодится. Мы разбогатеем, племянничек, мы будем обладать миллиардами. Но для этого ты должен дать мне возможность спокойно и мирно заниматься приготовлением материалов для нашего богатства; ты с сегодняшнего дня должен быть тактичным и беспрекословно подчиняться моим распоряжениям, чтобы оказаться достойным занять место моего компаньона.

Кроме того, я — не единственный участник этого предприятия. Тебя могли бы заставить раскаяться в неповиновении тем правилам, которые я тебе предписываю… раскаяться… жестоко… более жестоко, чем ты можешь себе это вообразить.

Поэтому будь безучастен ко всему, племянничек. Старайся ничего не видеть, не слышать и не понимать, если хочешь быть миллионером и… остаться… в живых.

Но имей в виду, что безучастность вовсе не легкая добродетель, особенно в Фонвале… Как раз этой ночью вырвались на свободу вещи, которые не должны были бы быть там и попали туда только по недосмотру.

При этих словах Лерн внезапно обозлился. Он угрожающе протянул кулаки в пространство и пробурчал сквозь зубы:

— Проклятый Вильгельм! Бессмысленная скотина!

Теперь я окончательно убедился, что тайна была значительна и что раскрытие ее обещает мне много любопытного и неожиданного. Что же касается обещаний доктора, то я им придавал так же мало значения, как и угрозам, а рассказ его не возбудил во мне ни алчности, ни страха— чувства, которыми дядя хотел регулировать мое повиновение.

Я спокойно спросил:

— Больше вы от меня ничего не требуете?

— Нет, требую! Но тут пойдет речь о… запрете… другого характера. Видишь ли, сейчас в замке я представлю тебя одной особе; я приютил ее… молодую девушку…

Я взглянул на него с удивлением, и Лерн понял, в чем я его заподозрил:

— О, нет! — воскликнул он. — Это дочерняя привязанность и больше ничего. Но все же я ею очень дорожу и мне было бы крайне неприятно, если бы это чувство уменьшилось из-за другого, которое я уж не могу рассчитывать внушить. Словом, Николай, — сказал он очень быстро, как бы испытывая чувство стыда, — я требую от тебя честного слова, что ты не станешь ухаживать за моей любимицей.

Огорченный таким унижением, а еще больше его бестактностью, я подумал, что как-никак, а ревность без любви так же часто встречается, как дым без огня.

— За кого вы меня принимаете, дядюшка? Достаточно того, что я у вас в гостях…

— Ладно, ладно. Я прекрасно знаю физиологию и знаю, как к ней надо относиться. Могу ли я рассчитывать на тебя?.. Ты даешь слово?… Хорошо!

— Что же касается ее, — добавил он с самодовольной улыбкой, — то на короткое время я спокоен. Она недавно имела случай видеть, как я обращаюсь с ее поклонниками… Не желаю тебе испытать это на себе.

Поднявшись со скамьи, дядя, заложив руки в карманы, с трубкой в зубах, поглядывал на меня насмешливо и вызывающе. Этот физиолог внушал мне непреодолимое отвращение.

Мы продолжали нашу прогулку по парку.

— Кстати, не говоришь ли ты по-немецки? — спросил вдруг профессор.

— Нет, дядя, я владею только французским и испанским языком.

— По-английски тоже не говоришь?… Ну, знаешь, это не очень шикарно для будущего короля торговли. Тебя немногому учили.

Рассказывайте другим, дядюшка, морочьте других!.. Я начал с того, что широко раскрыл глаза, потому что вы велели их зажмурить, и прекрасно увидел по вашему довольному лицу, что вы недовольны только на словах…

Мы дошли до конца парка, направляясь вдоль по утесам, и увидели оба боковых крыла замка, такие же ветхие, как и фасад.

Как раз в эту минуту я обратил внимание на какую-то ненормальную птицу: это был голубь, который летел с необыкновенной быстротой и, описывая над нашими головами все меньшие круги, все ускорял свой полет.

— Погляди на эти розы, растущие на этом тернистом кусте: они очень красивы и интересны, — сказал дядя. — Из-за отсутствия ухода этот куст сделался снова шиповником…

— Какой странный голубь, — сказал я.

— Посмотри же на розы, — настойчиво повторил Лерн.

— Можно предположить, что у него в голове дробинка… Это случается иногда на охоте. Он будет подниматься все выше и выше и упадет с очень большой высоты.

— Если ты не будешь смотреть под ноги, то упадешь и расцарапаешь себе лицо о шипы. Берегись, мой друг!

Это любезное предупреждение было сказано угрожающим тоном, совершенно не подходившим к смыслу слов.

А птица в это время, достигнув центра спирали, не стала подыматься, как я ожидал, а опускаться, делая странные скачки и кувыркаясь через голову. Она ударилась об утес недалеко от нас и упала мертвой в кустарник.

Почему профессор вдруг сделался еще беспокойнее? Отчего он ускорил свою походку? Вот вопросы, которые я задавал себе, как вдруг трубка выпала у него изо рта. Бросившись вперед, чтобы поднять ее, я не мог скрыть охватившего меня изумления: он перекусил трубку, стиснув в бешенстве зубы.

Инцидент закончился немецким словом, должно быть, ругательством.

Возвращаясь по направлению к замку, мы увидели, что в нашу сторону бежит очень толстая женщина в синем переднике.

По-видимому, такой быстрый способ передвижения был большой редкостью в ее жизни и давался ей нелегко, так на ней все тряслось и она крепко-накрепко сама себя обхватила руками, точно прижимала к себе какую-то драгоценную, вырывающуюся из рук, слишком большую ношу. Увидев нас внезапно, она остановилась, как вкопанная, — что на первый взгляд казалось совершенно невозможным, — и как будто хотела повернуть назад. Все же она решилась пойти вперед, чрезвычайно сконфуженная, с выражением пойманного врасплох школьника на лице. Она предчувствовала свою участь.