Тинатин Мжаванадзе - Лето, бабушка и я

• Название: Лето, бабушка и я
• Автор: Тинатин Мжаванадзе
• Жанр: Современная проза
• Год: 2012
• ISBN: 978-5-271-40682-9, 978-5-9725-2225-5

Эта книга — девятнадцать лет детства и юности одной девочки, главную роль в которых играла бабушка. Строгая, добрая и заботливая грузинская бабушка, со всеми вытекающими отсюда последствиями. Книга соткана из отдельных невыдуманных историй из жизни: забавных, трогательных, щемящих и радостных.

И пусть девочка выросла в итоге не совсем такой, какой хотела ее слепить бабушка, но зато уверенная в том, что самое важное в жизни — это большая любовь, безоглядная и всепоглощающая.

Эта книга — дань признательности всем чудесным бабушкам, память о которых сжимает нам горло и заставляет скучать по ним даже когда мы сами становимся мамами и бабушками.

---

Хорошо бы надрать этих листьев, да нарвать из них тонких полос, и потом сплести себе пояс для лука и стрел. Но бабушка сказала — только тронь драцену, она мне для подвязки помидоров и лобио нужна!

Иногда ветер взметывает простыни, и они хлопают, слепя глаза белоснежными боками, потом опадают, и после — втрое тише.

Скучно.

Энергия распирает и требует выхода.

Никого не видно — куда все дети-то подевались?

— Ба-а-а-а, — начинаю я зудеть, — а когда мы на речку пойдем?

— Еще не хватало солнечный удар получить. Да одну куда я тебя отпущу? Забыла, как ты ногу порезала на берегу? Отец тебя на своем горбу притащил домой, кровь хлестала — еле остановили подорожником. Посиди немножко, что за ребенок, откуда ты взялась на мою голову?

Сижу.

Жарко.

Скучно.

Во дворе тоже скучно и жарко, захожу обратно. Шлепаю босиком по свежепомытому полу — шлепки звонкие, но это развлечение на пять минут.

Энергия добралась до черепушки и распирает ее изнутри, как веселящий газ.

Осматриваю обстановку — вот диван, а вот шкаф: что-то я с ними еще ничего не делала.

Забираюсь на шкаф — там слой пыли и старые игральные карты. Я умею играть в «свинью», в «туалет» и «фурт», но сейчас не с кем, да и колода неполная, зачем я их трогала — только в пыли выпачкалась.

Стукаюсь затылком об потолок — не больно, но стоять неудобно.

Смотрю вниз — высоко! Не раздумывая, спрыгиваю на диван. Он шепотом взвизгнул и покачал меня на жестких пружинах.

О! Отличное ощущение — высоко и страшновато. Здорово, что я такая ловкая! Живот слегка скрутило — этого мне и надо! Не так, конечно, как я прыгала со второго этажа на кучку песка, пока бабушка ушла в нижний огород, но тоже ничего.

Упоительное ощущение надо повторить.

Повторяю.

Диван жалобно крякает, но молчит.

Бабушка, позвякивая посудой, примолкла и на всякий случай предупредила:

— Если что-то себе повредишь — не вздумай выть, а то приду и добавлю.

Мне так весело, что я влезаю на шкаф уже на скорость: стул, ногой на полку, подтянуться, животом на деревяшку — всё!

Прыгаю.

Диван грозно хрюкнул.

— Что-то мне не нравится, что ты там тихо сидишь. Подожди, дай-ка белье повешу и доберусь до тебя, намотаю твои косы на руку…

Голос слышится издалека — бабушка унесла тазик с бельем, я еще раз взбираюсь на шкаф, внимание ослабевает, я прыгаю и обдираю ногу о деревянный подлокотник.

Диван отомщен! Подлый и гнусный предатель!

От боли — искры в глазах и жужжит в голове.

Валюсь набок и закусываю руку, чтоб не орать.

Боюсь посмотреть — что же там с ногой?

Все-таки смотрю — на ноге болтается лоскут кожи, а под ней — что-то белое.

Кость, что ли?!

— Вот я сейчас приду и посмотрю, что ты там натворила, — приближается бабушкин голос, я наспех разглаживаю пальцами кожу обратно на ногу.

— Это что такое?!

— Ба, мне не больно совсем, — быстро говорю я и закрываю рану руками.

— Покажи. Покажи, змееныш, что ты сделала!

Бабушка внимательно смотрит на рану — почему-то даже крови нет, просто нога синяя.

Дальше она молчит, потом набирает воздуху и начинает причитать:

— Смерть моя, — говорит она вполголоса, но так страшно, что лучше бы кричала, — смерть моя и не проснуться завтрашним утром! Джандаба[9]!

Причитания ее я знаю наизусть — они уже устоялись и отлились в форму корсиканской баллады: тут перечислены все ее беды за всю жизнь, надежды на спокойную старость и горькое разочарование от последней внучки, которая отравила ей эти надежды.

Я покорно внимаю, а сама припоминаю все, что бабушка рассказывала про мамино детство, и ничего особо криминального в своем поведении не вижу.

Нога обработана, перевязана, баллада спета, день окончен, папа пришел и выслушал отчет о моих прегрешениях, небо усыпано огромными звездами, темнота прикрывает оркестр кузнечиков.

— Господи, пусть этот ребенок вырастет, дай мне сдать его на руки матери живой и здоровой, — молится бабушка своему глуховатому, но в целом отзывчивому Богу перед сном.

Я виновато молчу — нога уже не болит.

— Тебя на третий день из дома выгонят, задницей дверь откроешь, — привычно обещает бабушка, пока я обнимаю ее всеми конечностями.

— Кто выгонит? Мама?

— Свекровь! Когда замуж выйдешь, — свирепеет бабушка. — Или муж, еще вернее.

— За что? — искренне удивляюсь я. — За то, что нога ободранная?

— И за это в том числе. Молчи уже, — стукает бабушка меня напоследок. Звезды светят в окошко, трещат сверчки, папа храпит, собака перелаивается с товарками.

Счастье медленно закрывает глаза и засыпает до утра.

— Это что за восклицательный знак у тебя на ноге? — сочувственно спросил молодожен много лет спустя. — Не могли тебе родители пластическую операцию сделать?

— На мозг пластику не делают, — обиделась я. — Зато у меня на всю жизнь — особая примета.

Звезды почему-то светят совсем по-другому.

Грузинские похороны

— Посидишь пару часов у соседей, — озабоченно сказала мама.

— Не-е-е-ет, я хочу с вами, — в который раз пробубнила я с распухшим от слез носом.

— Ну мы же по делу едем! — рассерженно воскликнула мама. — Это вообще не для детей, тебе там делать нечего! Ну скажи хоть ты ей!

Бабушка, одетая с иголочки, гладила свою черную шифоновую накидку.

— Она меня послушает, как раз, ага, — отозвалась она.

— Я тебе сечас объясню, — приступила мама задушевным тоном. — Мы едем на похороны. Это не самое приятное мероприятие, ты еще маленькая, что там интересного?!

Я в общих чертах знаю, что люди стареют и умирают.

— Ну и поеду, а что здесь такого, — храбро сказала я.

— Пусть едет, — пожала плечами бабушка. — В конце концов деревенские дети в обмороки не падают и ко всему привыкают, а наши что-то чересчур нежные.

— Не знаю, не знаю, хотя — рано или поздно ей надо узнать и эту сторону жизни, — как бы убеждала себя мама, расчесывая мне волосы.

Бабушка одета в свой выходной костюмчик, но в этот раз шифоновый шарф закрывает все лицо.

— Зачем ты лицо закрыла? — пытаюсь я убрать накидку, но бабушка неожиданно оказывает сопротивление.

— Не бойся, — ласково погладила меня по спине мама, — ты же видела — пожилые женщины почти все так ходят.

— Почему? — недовольно спросила я. — Так страшно — как будто колдунья!

— Потому что черное — цвет траура, — терпеливо объяснила мама. — Если кто-то в семье умирает — не дай бог, за девять гор от нас, — то люди выражают таким образом свою скорбь.

Мы приехали в незнакомый деревенский двор, и уже издали стали слышны странные тревожные звуки.

Мама сжала мне руку, бабушка вытащила платочек и спрятала за манжету.

— А почему там люди кричат? — вытаращив глаза, спросила я.

— Это так принято, чтобы оплакать усопшего, — слегка побледнев, объяснила мама.

Бабушка судорожно передохнула:

— Дикость, если меня спросить. Человек жил долго, прожил достаточно, все видел, всего дождался — и детей, и внуков, ну так и отпустите его с миром! И орут, и орут, обычай у нас такой, видите ли. А когда молодой умирает, тогда как его оплакать?

Мама молча приобняла бабушку. Что-то между ними было такое, чего я не понимала, и мне туда вход был закрыт. Я прислонилась к маме, от меня словно уходило тепло.

— Ты сильно не переживай, это они просто так орут, чтобы потом люди не сказали — плохо плакали, — блестя чуть повлажневшими глазами, сказала мама.

Множество небритых мужчин стояли на лестнице и величаво приветствовали входящих. Ближе ко входу громкость воплей усилилась и стала непереносимой. Оттуда вышла, поддерживаемая с двух сторон, женщина в светлой одежде — она истерически всхлипывала.

— Люда, успокойся, иди на кухню, вниз, там холодной воды тебе дадут, — громким театральным шепотом сказала женщина из поддержки.

Люда пошла вниз, вздыхая и икая.

— Это кто? — удивилась бабушка.

— Да наша украинская невестка, Гурама жена, — довольно сказала женщина-поддержка. — Сначала я думала — вот беспородная, в белом пришла, а потом вижу — как зальется слезами! Молодец, не хуже наших женщин!

От криков и зрелища повального горя у меня защипало в глазах и перехватило в горле.

— А это твоя младшая? — умилилась женщина-поддержка. — Как выросла! И плачет, смотри! А она-то чего?

Мама с бабушкой разом посмотрели на меня.

— Ну вот, я так и знала, — расстроилась мама. — Давай ты тоже вниз иди, там, наверное, детей полно! Посиди, я быстро за тобой приду!

От ужаса, что надо идти в какое-то непонятное «вниз», одной, к незнакомым людям, я вцепилась в маму двумя руками.

— Пусть идет с нами, — вздохнула бабушка. — Лучше пусть войдет и увидит, а то будет мучиться еще хуже — что же там такое было.