Дмитрий Олейников - Николай I

• Название: Николай I
• Автор: Дмитрий Олейников
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2012
• ISBN: 978-5-235-03537-9

Легенды о Николае I (1796-1855) начинаются с тайны его рождения и множатся вплоть до смерти. Один из самых мужественных и красивых русских императоров надолго вошёл в ряд «антигероев» отечественной истории. Старым и новым ниспровергателям удобно было сваливать на самодержца грехи казнокрадов, бюрократов, бездарностей. Ради этого, правда, приходилось замалчивать водружение русского флага над устьем Амура, освобождение Греции и значительной части Армении от османского гнёта, подготовку университетских профессоров за границей на государственный счёт, создание единого Свода законов и стабильной финансовой системы и даже появление столь привычных ныне Сберегательного банка и рождественской ёлки… И сколько бы ни противопоставляли царствования Николая I и Александра II, отца и сына, преемственность их очевидна. Об этом и многом другом рассказывает историк Дмитрий Олейников, чья предыдущая книга «Бенкендорф» в серии «ЖЗЛ» вызвала немало заинтересованных читательских откликов и споров в научной среде.

---

Освящение дворца, «златоверхое кремлёвское новоселье», свершилось в пасхальную ночь 1849 года. Многолюдный крестный ход шёл из зала в зал, в свете люстр в тысячи огней, в сиянии золота и эмали. Каждый зал и каждая комната окроплялись святой водой. «Это была одна из самых красивых, но и самых утомительных церемоний в моей жизни, — вспоминала Ольга Николаевна, — она длилась с полуночи до четырёх часов утра».

Созданный для коронаций и больших государственных праздников дворец сохранил своё высокое назначение и в советскую, и в постсоветскую эпоху. Здесь проводили партийные съезды, собирали Верховный совет, принимали Конституцию СССР и чествовали участников Парада Победы 1945 года. Сейчас это творение николаевской эпохи — парадная резиденция президента Российской Федерации.

Непросто выбрать самое показательное архитектурное сооружение царствования — на эту почетную роль могут претендовать и здание Главного штаба, и два Николаевских вокзала, петербургский и московский, и Александрийский столп в Петербурге, и храм Христа Спасителя в Москве, задуманный Александром I, одобренный Николаем I, построенный при Александре II и освящённый при Александре III…

Зато архитектурное отражение неофициального Николая — отца семейства — можно назвать совершенно определённо. Это романтический Петергофский коттедж, творение архитектора Адама Менеласа, «русского шотландца». И если нельзя заглянуть в душу Николая Павловича, то можно заглянуть в его Петергофский коттедж — и многое понять.

На уединённой окраине Петергофского парка, там, где когда-то императрица Анна Иоанновна стреляла подгоняемых егерями зверей прямо с террасы своего охотничьего «темпеля», Николай повелел в 1826 году «строить… сельский домик, или так называемый котичъ со всеми хозяйственными заведениями, с присоединением парка». Коттедж — то есть английский загородный дом — был построен в модном для того времени «готическом» стиле, с его романтическими представлениями о Средневековье как об эпохе рыцарей и прекрасных дам. Всё пронизано «готикой»: стрельчатые окна, арки, остроконечные фронтоны, ажурные металлические орнаменты, а внутри — мебель, часы, даже канделябры и рисунки ширм. В окнах — цветное стекло в подражание средневековым витражам. Балконы и террасы — в зелени и цветах, на площадке перед коттеджем — померанцевые деревья, вокруг — цветники и беседки. «Вид от Коттеджа представляется действительно восхитительный: впереди роскошно раскинутый парк, а далее широко расстилающийся залив моря с пароходами и белеющими вдали парусами судов»[343].

Современники отмечали, что коттедж внешне привлекает не величием, но изяществом постройки, а внутри — не роскошью, а вкусом[344]. Морской кабинет, например, расписан академиком живописи Джованни Батиста Скотти под походный шатёр: стены и потолок будто задрапированы тканью, собранной в складки. Мебель в кабинете — только самая необходимая, в шкафах — собрание морских карт и уставов, на столе — морские приборы: компас, солнечные часы, подзорные трубы. Есть ещё «большой кабинет» со строгой рабочей обстановкой: стол, затянутый зелёным сукном, на нём — чернильные приборы, вокруг — девять стульев. На стенах — два портрета Петра Великого, столь почитаемого Николаем, картины «малых голландцев» XVII—XVIII веков, лично отобранные императором из коллекции Эрмитажа (тоже дань Петру). Остальные портреты и скульптуры в кабинете — семья Николая: родители, братья, сестры, сыновья и дочери. Для семьи, а не для императора построен этот дом. Поэтому центр дома — гостиная, с часами в виде Руанского и Реймсского соборов, с огромными зеркальными окнами-эркерами, а за ними и вокруг них — цветы и зелень сельского пейзажа. В гостиной, а иногда в салоне (большой приёмной, стены которой украшают романтические пейзажи; любимый художник — Айвазовский) собирается для отдыха узкий круг родных людей — не венценосцев.

В Лондоне Николай говорил одному старому знакомому:

— Вы думаете, что я счастливый человек, так как я то, что люди называют великой особой; но я вам сейчас покажу, в чём заключается моё счастье.

Император открыл шкатулку и показал миниатюрные портреты императрицы и великих княжон.

— Вот, — сказал он, — источник моего счастия: жена и дети. Может быть, этого не следовало бы говорить, но нет в Петербурге красивее девушки, чем моя дочь Ольга…[345]

Главное сокровище Петергофского коттеджа — его хозяйка, императрица Александра Фёдоровна. В её честь дано и официальное название этой царской резиденции — Александрия, и создан особый герб, придуманный романтиком Жуковским: «в лазоревом щите серебряная шпага с золотым эфесом, на коей венок из белых роз». «Белая роза» — «бланш флёр» — давнее прозвище императрицы по имени героини романа Фридриха де ла Мотта Фуке «Волшебное кольцо»[346], романа, через столетие с лишним вдохновившего Дж. Р. Толкиена на создание трилогии «Властелин колец»![347]

Коттедж — дом Рыцаря и его Прекрасной дамы. Именно так строились отношения Николая и его супруги с самого начала их семейной жизни. Вот как увидел эту пару в период её весёлой молодости, в 1823 году, высший свет: «В залу порхнуло прелестное существо. Эта молодая дама была одета в голубое платье и по бокам приколоты маленькими букетами мелкие алые розы, такие же розы украшали её маленькую головку; на затылке три крошечные букли, на шее крупный жемчуг. Она не шла, а как будто плыла или скользила по паркету. За ней почти бежал высокий весёлый молодой человек, который держал в руках соболью палантину и кричал ей вслед: "Шарлотта, Шарлотта, вы простудитесь!" Мы все сказали: "Какая прелесть, кто это такая? Мы будем её обожать". Дамы сказали: "Это великая княгиня Александра Фёдоровна и великий князь Николай Павлович"»[348].

Трогательную сцену, произошедшую 15 лет спустя, можно подсмотреть глазами знаменитого композитора Львова, близкого к императорской семье: «Один раз я был приглашён на вечер к императрице, и меня провели в её купальню. Эта маленькая комната, прекрасно убранная, низкий диван, камелёк, мраморная ванная, пушистый ковёр, несколько низких табуреток, одно окно и две двери, одна из которых ведёт на круглую лестницу и прямо в кабинет Государя. Вошед, я увидал на диване императрицу, у ног которой сидели три её дочери и наследник. Граф Вельегорский и адъютант граф Толстой стояли у камелька. Слабый свет покрытой лампы освещал комнату. После нескольких минут императрица предложила всем петь гимн "Боже, царя храни!" вполголоса и сама начала первая. В это самое время Государь спускался по лестнице. Услыша пение, он остановился, слёзы покатились из глаз его, наконец, он вошёл, кинулся целовать жену и детей; легко можно вообразить, как мы все были тронуты до глубины сердца, видя истинное счастие семейное в доме царском, а я, конечно, более других был счастлив, что сочинил музыку, которая при подобных минутах была пета»[349].

Картина запомнилась, потому что была необычной для той эпохи. Даже дочь Ольга Николаевна удивлялась: «Пап£, после шестнадцатилетнего брака всё ещё влюблённый в Мам£… » А это «всё ещё» видно и после тридцатилетнего брака — хотя бы за короткими строками телеграмм. Вот три послания Николая императрице из Варшавы в Петербург — а за ними целая история:

24 июня 1849 года, 4 часа 30 минут утра: «Нетерпеливо ожидаю твоего известия — здорова ли ты?»

24 июня, 1 час 30 минут пополудни: «От тебя ничего не получаю. Здорова ли ты? Я крайне беспокоюсь».

Наконец, в 6 часов 30 минут вечера, облегчённо: «Я мысленно был с вами за семейным столом и всех обнимал»[350].

1851 год: «всё ещё», увиденное Модестом Корфом. 24 сентября Николай неожиданно рано вернулся в Царское Село из инспекционной поездки (преодолевая до 480 вёрст в сутки). Император прямо в дорожном сюртуке вошёл в столовую, где уже уселось обедать его семейство. Тут же «императрица вспорхнула, точно птичка, с своего места, и все мы, разумеется, тоже выскочили из-за стола. Пошли семейные объятия, расспросы, точно в частном быту; прибежали немедленно и дети цесаревича и повисли на шее у дорогого дедушки… Впервые случилось мне быть свидетелем такой фамильной сцены в царственном доме, и перед величественною простотою этой картины я едва мог удержаться от слёз»[351].

Фрейлина Анна Фёдоровна Тютчева устроила царскому роману жёсткий психологический анализ: «Император Николай питал к своей жене, этому хрупкому, безответственному и изящному созданию, страстное и деспотическое обожание сильной натуры к существу слабому, единственным властителем и законодателем которого он себя чувствует. Для него это была прелестная птичка, которую он держал взаперти в золотой и украшенной драгоценными каменьями клетке, которую он кормил нектаром и амброзией, убаюкивал мелодиями и ароматами… Для императрицы фантастический мир, которым окружило её поклонение всемогущего супруга, мир великолепных дворцов, роскошных садов, весёлых вилл, мир зрелищ и феерических балов заполнял весь горизонт, и она не подозревала, что за этим горизонтом, за фантасмагорией бриллиантов и жемчугов, драгоценностей, цветов, шёлка, кружев и блестящих безделушек существует реальный мир, существует нищая, невежественная, наполовину варварская Россия, которая требовала бы от Своей государыни сердца, активности и суровой энергии сестры милосердия, готовой прийти на помощь её многочисленным нуждам… Культ, которым император Николай, а по его примеру и вся царская семья, окружил её, создал вокруг неё настоящий престиж. Кроткая и скромная по натуре, она всё-таки была императрицей, и казалось законным окружать её преданностью, почестями и вниманием, которые император первым спешил ей оказывать»[352].