Дмитрий Володихин - Царь Федор Алексеевич, или Бедный отрок

• Название: Царь Федор Алексеевич, или Бедный отрок
• Автор: Дмитрий Володихин
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2013
• ISBN: 978-5-235-03613-0

Личность третьего русского царя из династии Романовых нечасто привлекала к себе внимание историков. Царь Федор Алексеевич (1676—1682) взошел на трон в возрасте четырнадцати лет, а умер, не дожив до двадцати одного года. При этом большую часть своего недолгого правления он проболел (еще в отроческом возрасте царевич получил тяжелую травму позвоночника). Наследника по себе он не оставил, а смерть его была ознаменована страшным стрелецким восстанием, в результате которого власть в стране взяла его сестра царевна Софья. Но вот что удивительно: за шесть лет его царствования было сделано очень многое: уничтожено местничество, начались важнейшие реформы в области образования и культуры. Россия жизненно нуждалась в переменах, и царь отчетливо понимал это, начиная «мягкую», постепенную европеизацию страны. Как показывает автор книги, известный историк Дмитрий Володихин, это была реальная альтернатива оглушительной, страшной, «костоломной» европеизации России, проведенной впоследствии младшим братом Федора Петром Великим. Кто знает, проживи Федор Алексеевич подольше — и страна избежала бы одной из тяжелейших страниц в своей истории.

---

«Общеевропейская тенденция» привела к значительно более радикальному укорачиванию одежды на колоссальном пространстве от Англии до Венгрии и от Швеции до Венеции. Россия, с легкой руки Федора Алексеевича, всего лишь чуть-чуть подрезала полы. Русские дворяне и «приказные люди»[142] до этого «косметического» укорачивания напоминали турок и персов, а после него — поляков… носивших самые длинные одежды в Европе. От этого «полонообразия» официально избавятся лишь при Петре I — будет официально предписано русское платье, «которое было наподобие польского платья», отменить, а вместо него ввести короткое платье, характерное для Западной Европы.

Для биографии самого Федора Алексеевича тут прежде всего важно следующее: «Охабенная реформа» не свидетельствует ни о каком «западничестве», ни о каком «полонофильстве» и, одновременно, ни о каком «охранительстве» Федора Алексеевича. Царь позаботился о служилых людях. Что ж, милостив государь русский.

Вот и всё.

* * *

Реформа одежды имела два следствия.

Первое из них нетрудно предсказать. Федор Алексеевич с большим вниманием относился к упорядочению быта своих подданных — совершенно как его отец. Тут он склонен был проявлять мелочность при составлении инструкций и суровость при первых же признаках неповиновения. Например, через год после указа про охабни царь издал указ, регламентирующий езду на каретах. Боярам и прочим «думным чинам» позволялось по будням запрягать двух лошадей в карету или сани, по праздникам — четырех, а «на сговорах и свадьбах» — шесть. Служильцам государева двора меньшего ранга зимой разрешалось запрягать в сани одну лошадь, а летом предписывалось ездить верхом[143]. Бог весть, чего тут больше — желания разгрузить узенькие московские улочки или довольно неблаговидного стремления в мелочах контролировать жизнь подданных.

Ну а уж коли вводить подобные правила, то придется разрабатывать и правила контроля за их исполнением…

Служильцев государева двора, не глядя на знатность, возраст и заслуги, просто не пускали в Кремль, если они являлись в неположенной одежде. Если же они рвались в ворота силой, то охрана попросту «сдирала» с них охабни и однорядки. За пределами же государева двора — и как кремлевской территории, и как служилой корпорации — реформа не получила обязательной силы. Да и не карали за ношение охабней. Царь действовал твердо и последовательно, однако в большей степени «пряником», нежели «кнутом»: хочешь продолжать служилую карьеру в Кремле, ограничь себя в выборе одежды, а не желаешь — так оставайся подальше от царской особы, и Бог тебе судья! Наше дворянство в большинстве своем спокойно рассталось с охабнями.

Гораздо большая жесткость Петра, ломавшего через колено тех, кто не желал расстаться с бородами и старообразным костюмом, вызывала сопротивление. Более мягкий подход Федора Алексеевича оказался эффективнее.

Второе следствие прямо связано с содержанием указа от 22 октября. Через два месяца, 19 декабря, вышел новый царский указ о придворном платье. Он развивал и, отчасти, исправлял предыдущий. Государь утверждал ферязи в качестве парадной «дворовой» одежды для всех, не исключая бояр и прочих думных чинов. Об охабнях, позволенных кому-либо, уже и речи нет. Унификация коснулась и величайших аристократов.

Об «убытках» служилых людей нет ни слова. Напротив, новым указом они вводились в большие расходы. Всем чинам — от боярина сверху и московского дворянина и дьяка снизу — предписывалось завести по три (!) богато оформленных ферязи.

«Золотая» (парчовая) ферязь предназначалась для дня «Новолетия» (1 сентября), на Рождество Христово, Пасху, Богоявление, Благовещение, Троицын день, праздник Входа Господня в Иерусалим, на именины царя с царицею (дни поминовения святого Феодора Стратилата и мученицы Агафьи), на Спаса Нерукотворного, в день Успения Богородицы и день Ризы Господней.

«Бархатная» ферязь — для большинства богородичных праздников, на Воздвижение, на Сретение и Преображение Христово, на Святую неделю, в дни поминовения «нарочитых» святых и некоторые другие праздники.

«Объяринная»[144] ферязь — на дни поминовения других «нарочитых» святых, по воскресеньям от Рождества Христова до Богоявления, а также на повечерия этих двух праздников[145].

Новый указ, думается, был довольно неудобен для служильцев государева двора. Дело не только в расходах. Из персон, которые имели право одеться согласно собственному вкусу и средствам, разных по характерам и приоритетам, они превращались в монолитную массу.

Конечно, царь желал меньшей пестроты и большего «благолепия» для своего двора. Но… уж очень сильно эти его дотошные инструкции напоминают игру в солдатики. «Наденем-ка на них одинаковые мундиры!» — как будто звучит монарший голос.

КОНЕЦ МЕСТНИЧЕСТВА

Самая крупная реформа Федора Алексеевича, реформа, глубоко и масштабно изменившая русское общество, — отмена местничества.

Судьбы тысяч людей оказались задеты ею. Древние устои, руководившие жизнью русского дворянства, расточились.

Это не игры с охабнями и ферязями. Это на порядок более значительное державное преобразование.

И если иные нововведения государя могут оцениваться по-разному, то уничтожение местнических порядков до сих пор получало и получает безусловно положительную оценку. Обычай одряхлевший, агонизирующий и вместе с тем сковывающий государственную инициативу, приносящий страшный ущерб на ратном поле, следовало отменить. Та решительность, с которой Федор Алексеевич совершил эту государственную работу, заслуживает уважения.

* * *

Прежде всего: что современный образованный человек знает о местничестве?

Как правило, до крайности мало. Да и то знание о местничестве, которое все-таки получило распространение в обществе, чаще всего имеет весьма искаженный характер.

Существует абсолютно неверный стереотип, согласно которому местничество — пустая игра спесивых вельмож. Будто бы местнические споры и тяжбы лишь отнимали у них время, необходимое для полезной государству деятельности. Будто бы местничество — нелепый плод «кондовой толстозадой» Руси, не сумевшей достойным образом организовать жизнь высших сословий. И ничего, кроме вреда, от него не происходило, да и в принципе происходить не могло.

Конечно, на первый взгляд может показаться глупым и даже неприличным поведение военачальников, отказывающихся идти в поход под началом недостаточно знатного воеводы.

Ссора из-за того, кому первым вступать в сдавшуюся крепость, чье происхождение дает на это больше прав, выглядит в глазах нашего современника просто смехотворной. Конфликт на почве высчитывания степеней знатности, который в итоге сорвал боевую операцию и даже привел к поражению от неприятеля, действующего быстрее и слаженнее, чем рассорившиеся русские полководцы, вызывает осуждение. И, несомненно, с колокольни XXI века трудно одобрить ситуацию, когда более знатный человек ставится выше, чем более одаренный или же более заслуженный.

Всё это так. Но это лишь внешние проявления чрезвычайно сложного социального механизма. Притом действительный вред они наносили довольно редко. Российское государство выработало множество способов, работающих на его уменьшение или же полное снятие. Разумеется, время от времени такое случалось, находило отражение в летописях и документах, а впоследствии поражало потомков. Им невдомек было, почему при таких «рисках» русское общество цеплялось за местничество, а Русское государство долгое время не решалось его ликвидировать.

В одной ли косности тут дело? В одном ли консерватизме?

Если ко второй половине XVII века местническая традиция превратилась в тормоз для многих добрых начинаний, то прежде оно приносило огромную пользу. Столь значительную, что его следовало бы считать гениальным плодом социального творчества русского народа.

Рассказ о том, в чем состояла великая польза местничества и почему в конце концов его все же пришлось отменить, надо начать издалека.

Еще в середине XV века Московского государства не существовало. Вместо него на необозримых пространствах раскинулось несколько независимых держав: великое княжество Московское, великое княжество Тверское, великое княжество Литовское (куда входила добрая половина Руси), княжество Рязанское, княжество Ярославское, Псковская вечевая республика, «Господин Великий Новгород» и несколько менее значительных государств. Они воевали друг с другом, имели собственные законы, управлялись собственными государями или выборными аристократическими администрациями, чеканили собственную монету.

Прошло несколько десятилетий.

К 1521 году изо всех этих государств осталось только два: Московская держава и Великое княжество Литовское. Москва подчинила себе всех остальных и отвоевала себе у Литвы значительную часть ее владений. На месте политического крошева, великой пестроты появилась Россия — единая централизованная монархия.