Петр Горелик - По теченью и против теченья… (Борис Слуцкий: жизнь и творчество)

• Название: По теченью и против теченья… (Борис Слуцкий: жизнь и творчество)
• Автор: Петр Горелик
• Издательство: Новое литературное обозрение
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2009
• ISBN: 978-5-86793-704-1

Книга посвящена одному из самых парадоксальных поэтов России XX века — Борису Слуцкому. Он старался писать для просвещенных масс и просвещенной власти. В результате оказался в числе тех немногих, кому удалось обновить русский поэтический язык. Казавшийся суровым и всезнающим, Слуцкий был поэтом жалости и сочувствия. «Гипс на рану» — так называл его этику и эстетику Давид Самойлов. Солдат Великой Отечественной; литератор, в 1940–1950-х «широко известный в узких кругах», он стал первым певцом «оттепели». Его стихи пережили второе рождение в пору «перестройки» и до сих пор сохраняют свою свежесть и силу.

---

Первым таким ударом был тупик, в котором он оказался осенью 1958 года. Коммунистическое мировоззрение, с которым он мучительно и долго расставался, но которое сидело в нем, «преданность уже умершей идее и верность ее дисциплине» (Вл. Корнилов) загнали Слуцкого на трибуну приснопамятного антипастернаковского собрания писателей. Здесь все совместилось и совпало: и общественный страх за то, что под этим предлогом опять намертво завинтят гайки, и личный страх: откажусь и буду выброшен обратно в «никтойство» и «нигдейство», откуда уже почти выбрался, и неприязнь к тому, кто писал про то, что побежден «людьми без имен», но не знал, каково это — быть «человеком без имени». Это был первый толчок в сторону ожидавшей Слуцкого болезни. Трагедию сталинщины Слуцкий переживал как трагедию народную; причастность к избиению Пастернака — как трагедию личную.

1964 год нанес новый удар: тяжело пережил Борис конец «оттепели». Октябрь 1964 года, который Борис рассматривал как государственный переворот и откат назад, обернулся для него не только крушением надежд. «Он один из первых поймет, какие настают времена», — пишет Григорий Бакланов и приводит стихи Слуцкого:

Устал тот ветер, что листал
Страницы мировой истории.
Какой-то перерыв настал,
Словно антракт в консерватории.
Мелодий — нет. Гармоний — нет.
Все устремляются в буфет.

Слуцкий понимал, что жертва, принесенная им в 1958 году во имя «оттепели», оказалась напрасной.

Смерть жены окончательно надломила его.

Процесс этот напоминал пожар, в одночасье пожиравший его. Яркой вспышкой оказались стихи, написанные в течение двух с половиной месяцев после кончины Тани. «Цикл стихов на случившуюся в феврале 1977 года смерть любимой женщины стал одним из вершинных достижений русской лирики XX столетия. На этих стихах поэт надорвался, стал стремительно терять работоспособность и здоровье»[369] (Дм. Сухарев).

Большую часть лет душевнобольной Слуцкий прожил в Туле в семье брата. Со стороны родных — брата Фимы, его жены Риты, их дочери, племянницы Бориса, Оли — это был подвиг. В тесной квартирке они создали для Бориса максимально возможные в застойные восьмидесятые годы комфортные условия. Он жил в отдельной комнатке, его окружили вниманием, он чувствовал тепло близких и любящих людей. Но каково было им видеть Бориса, их знаменитого брата, Поэта, ежедневно бравшего авоську для похода в хлебную лавку и приносящего домой продукты? Или видеть его ежедневно выносящим мусор на расположенную во дворе помойку? Эти обязанности Борис сам наложил на себя как эпитимию. Никакие уговоры отказаться от этих «походов» не помогали: он это делал с присущей прежнему Слуцкому настойчивостью. Но во всем другом он становился другим, не похожим на прежнего Слуцкого. Каково было им видеть, как меняется он внешне, как он день ото дня тает?

Трагический конец (а для самого Бориса Слуцкого — избавление) наступил утром 23 февраля 1986 года. За завтраком его голова упала на стол, а сердце перестало биться. Было воскресенье, день Красной армии, с которой так много связывало Слуцкого в годы войны, а его поэзию — всегда. Он умер солдатом не только по дате смерти. Он им был на фронте и в жизни. Поэтом солдатской прямоты.

Ефим привез тело в Москву в морг при больнице, где работал хирургом Крелин. (В эти дни проходил съезд партии. В ЦДЛ совершались какие-то официальные действа. Дом литераторов, в котором обычно проходил траурный ритуал, был недоступен, не разрешался в эти дни и въезд в Москву. Иногородним близким Слуцкого, желавшим приехать и проститься с Борисом, Союз писателей организовал правительственные телеграммы с разрешением.) В маленьком промерзшем помещении морга прошла гражданская панихида. Большинство приехавших остались во дворе больницы. На лицах людей, пришедших проститься со Слуцким, читались скорбь и недоумение: все понимали, что так не хоронят Поэта, чего-то мы ему недодаем. Траурную панихиду вел Владимир Огнев. Проникновенное слово над гробом друга произнес Давид Самойлов. Поэт Борис Абрамович Слуцкий ушел в бессмертие бесшумно и скромно.

Тело Слуцкого кремировали. Прах подхоронили в могилу матери Тани, где уже покоились другие родственники Дашковских и сама Таня. Через много лет в эту же могилу поместили урну с прахом Ю. Л. Болдырева и его жены. Так Борис Слуцкий, большую часть жизни живший в коммунальных квартирах, обрел покой в коммунальной могиле. На могиле установили высеченный из янцевского красного гранита портрет Слуцкого работы Лемпорта, одного из опекаемых Слуцким скульпторов с Комсомольского проспекта. Лемпорт говорил, что портрет для надгробия Слуцкий выбрал еще при жизни. Этот портрет и установлен на могиле. Мне довелось получать урну с прахом Бориса. Перед захоронением я успел зайти к граверу и заказать надпись: «Борис Слуцкий. 7 мая 1919–23 февраля 1986». Последняя квартира Бориса Слуцкого не осталась безымянной.

Глава шестнадцатая СУДЬБА ЛИТЕРАТУРНОГО НАСЛЕДСТВА БОРИСА СЛУЦКОГО

Литературному наследству поэта повезло больше, чем его публикациям при жизни. Такова была конъюнктура тех страшных лет. Тернии, которые приходилось преодолевать его публикациям, — лишь подтверждение пушкинского «Они любить умеют только мертвых». Прошли годы после ухода Слуцкого из жизни, прежде чем читатель наконец узнал, какой по-истине поэтический континент поэт оставил людям.

После кончины Бориса Слуцкого его огромное литературное наследство попало в очень надежные руки Юрия Леонгардовича Болдырева (1936–1993). Этого человека выбрал еще при жизни сам Слуцкий. Выбор этот был не случаен. Ю. Л. Болдырев, воспитанник Хвалынского детского дома, безвестный саратовский библиофил, еще в юности, по немногим достигавшим российской провинции стихотворным спискам, различил в хоре советской послевоенной поэзии голос Бориса Слуцкого, признал его своим и кропотливо стал собирать все, что было связано с этим именем. Вместе со своим другом Борисом Ямпольским он хранил и распространял в Саратове «самиздат» демократического направления, в том числе и стихи Слуцкого. Об этом Слуцкий писал:

Я слишком знаменитым не бывал,
но в перечнях меня перечисляли.
В обоймах, правда, не в начале,
к концу поближе — часто пребывал.

В двух городах — и в Праге, и Саратове, —
а почему, не понимаю сам, —
меня ценили, восхищались, ратовали,
и я был благодарен голосам,
ко мне донесшимся из дальней дали,
где почитатели меня издали.

О саратовской жизни Болдырева вспоминает его товарищ Борис Ямпольский. «Жил Юра в трухлявой халупе в овраге. Мальчонкой и студентом-заочником ходил “в гипсовом воротнике и с книжкой под мышкой”, но почитал себя счастливым. Фотокарточку мне подписывал “От того, кому на Руси жить хорошо!”. По крайней мере, пока не прищучили за “хранение и распространение”, не выставили в газете в рубрике “У позорного столба” и не выдворили “решением коллектива” с работы. Бодрился: “С Земли — не столкнут!” — и утек в Подмосковье (я — в Петрозаводск). Очутился литсекретарем Слуцкого»[370].

Борис Слуцкий, безнадежно больной, оставляет Юрию Леонгардовичу свой архив, все, что он создал.

Умоляю вас Христа ради,
С выбросом просящей руки:
Прочитайте мои тетради,
Расшифруйте черновики!

Ю. Болдырев достойно исполнил мольбу Слуцкого. Кроме многочисленных журнальных и газетных публикаций, Юрию Леонгардовичу удалось в течение трех лет (1988–1991) издать «Стихи разных лет (из неизданного)» — М.: Советский писатель, 1988, «Стихотворения» (составлено совместно с Евг. Евтушенко) — М.: Художественная литература, 1989. Каждая из этих книг объемом более 17 печатных листов. И, наконец, он подготовил трехтомное Собрание сочинений поэта объемом в 70 печатных листов (Борис Слуцкий. Собрание сочинений в трех томах. М.: Художественная литература, 1991). В «Собрание» вошло более 1000 стихотворений, оно заслуженно претендует на полноту и научную подготовку текста. Болдырев предпослал первому тому глубокую вступительную статью и оснастил издание обширным комментарием. Памятуя, что поэт никогда не датировал своих стихотворений, не проявлял никакой заботы о сохранности и не «трясся над рукописями», можно представить, какую огромную работу проделал Болдырев, и низко поклониться его памяти.

Преданность поэту и всеохватное знание творчества Слуцкого позволили Болдыреву в ограниченные сроки осуществить столь объемные издания, которые тем не менее не несут на себе следов поспешности. И все же Болдырев торопился: чутье подсказывало ему — нельзя упустить благоприятный момент. Конъюнктура книжного рынка конца восьмидесятых — начала девяностых годов открывала возможности для публикаций Слуцкого-поэта пятидесятитысячными тиражами. И читатель по достоинству оценил преподнесенный ему подарок — книги в считанные дни исчезли с прилавков книжных магазинов. С другой стороны, оправдалось желание Болдырева быстрее издавать. Менялась конъюнктура рынка, бал стал править детектив в золоченой обложке. Болдырев успел убедиться в своей правоте. В 1993 году его не стало. Он ушел из жизни на подъеме своего творчества: напечатал несколько серьезных статей о современной отечественной поэзии, начал публиковать в «Известиях» из номера в номер обширное историко-философское эссе о «русском вопросе». Он не успел завершить начатое дело публикации литературного наследия Слуцкого: оставалась еще проза поэта, до которой только-только дошли руки. Вышедшая в 1991 году в Библиотеке «Огонек» небольшая книжечка Слуцкого «О других и о себе» стала лишь свидетельством этого замысла: по условиям самого издания большая часть прозы поэта не могла быть опубликована.