Петр Горелик - По теченью и против теченья… (Борис Слуцкий: жизнь и творчество)

• Название: По теченью и против теченья… (Борис Слуцкий: жизнь и творчество)
• Автор: Петр Горелик
• Издательство: Новое литературное обозрение
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2009
• ISBN: 978-5-86793-704-1

Книга посвящена одному из самых парадоксальных поэтов России XX века — Борису Слуцкому. Он старался писать для просвещенных масс и просвещенной власти. В результате оказался в числе тех немногих, кому удалось обновить русский поэтический язык. Казавшийся суровым и всезнающим, Слуцкий был поэтом жалости и сочувствия. «Гипс на рану» — так называл его этику и эстетику Давид Самойлов. Солдат Великой Отечественной; литератор, в 1940–1950-х «широко известный в узких кругах», он стал первым певцом «оттепели». Его стихи пережили второе рождение в пору «перестройки» и до сих пор сохраняют свою свежесть и силу.

---

Тамара Жирмунская вспоминает, что Слуцкий внимательно прочитал рукопись ее первой книги стихов. Отзыв был им написан «с таким пониманием и так доброжелательно». Вместе с тем она отмечает его строгость и «совершенную несклонность к сантиментам». Он «не был добреньким. Не тешил иллюзиями тех, кто дерзнул взять в руки поэтическое перо», но поддержал при приеме в Союз писателей. «Мог позвонить ночью и поздравить с выходом новой книги. Больной, из больницы как-то позвонил: — С вами говорит Борис Слуцкий… — дряблый, надтреснутый голос. А был — долгие годы — сплав серебра и стали. — Я все знаю. Одобряю ваше решение. Я к тому времени была исключена из Союза писателей… Такова была кара за мое намерение эмигрировать»[313].

Его связь с молодыми поэтами Ленинграда могла бы составить отдельную главу. Он с надеждой следил за молодыми поэтами в литературных объединениях Горного и Политехнического институтов, которыми руководил Глеб Сергеевич Семенов. С интересом относился к начинающему Иосифу Бродскому, называл его «рыжим карбонарием». Звонил в московские журналы Б. Сарнову и Я. Смелякову, отвозил им стихи ленинградцев. Помогал изданию первых книг Глеба Горбовского и Леонида Агеева.

Слуцкий высоко ценил Семенова как «поэтического педагога», сумевшего собрать вокруг себя практически всю даровитую поэтическую молодежь Ленинграда. Познакомил их Лев Мочалов.

«Семенов был поэтом совершенно иного склада, нежели Слуцкий, — пишет Мочалов. — Один олицетворял типично питерскую, более интровертную, “книжную” школу, а другой типично московскую, более экстравертную, предполагавшую широкую (“всенародную”) аудиторию. Однако, при всем своем отличии, Слуцкий высоко ценил поэтическую культуру Глеба Семенова, его дар беспощадного самораскрытия, чувство слова…

И вот они встретились. Москвичи читают очень сильные, социально заряженные стихи. Наконец, звучит хрипловатый голос Глеба:

Жил человек и нету.
И умер не на войне.
Хотел повернуться к свету,
А умер лицом к стене.

Воцаряется долгая тишина. Все молчат…

Семенов, конечно, спорил со Слуцким. Но Слуцкий понимал, что творческое братство и должно раскрываться во взаимодополнении. Каждый оставался самим собой»[314].

«Как-то в запальчивости, — вспоминает Александр Штейнберг, — я доказывал Слуцкому, что человеку, разбирающемуся в поэзии, не могут нравиться стихи Станислава Куняева. Слуцкий в то время поддерживал молодого поэта и был редактором его книжки. Борис Абрамович доброжелательно, но твердо осадил меня. Я запомнил его слова: “Саша, вы не правы. О стихах нельзя говорить так горячо. Нельзя требовать, чтобы одни и те же стихи были любимы всеми. Поэзия вообще как любовь: одним нравятся блондинки, другим — брюнетки”. Я доказывал Слуцкому, что Кушнер русский поэт с большим будущим. Он слушал не перебивая, а потом… сказал: “Вы правы — Кушнер поэт очень высокой пробы. Но он не торопясь чеканит серебряный гривенник высочайшей чистоты. А Евгений Евтушенко за одну ночь рисует фальшивую банкноту ценой миллион, которая жить будет всего один день. Но ведь цена ей — миллион”»[315].

Очень тепло вспоминает Слуцкого Нина Королева. Впервые Слуцкого увидели ленинградцы в 1956 году, на вечере московских поэтов в Технологическом институте. «Устроитель вечера сопровождал москвичей — Слуцкого и Евтушенко — в такси и был удивлен, что Слуцкий попросил остановить машину, не доезжая до института: “Мы едем к нищим студентам… и не должны барственно выходить из такси”… После вечера… мы читали Борису Абрамовичу свои стихи и нападали на только что услышанного Евтушенко, который нам не понравился. “Вы не правы, — возражал нам Слуцкий. — Евтушенко написал: ‘Походочкой расслабленной, // С челочкой на лбу // Вхожу. Поэт прославленный, // В гудящую избу’. Плохой поэт написал бы: ‘И с челочкой на лбу’. Хороший поэт не поставил ‘И’, передав ритм пляски и приблатненность ‘походочки расслабленной’”»[316].

Слуцкий пользовался каждой возможностью дать «мастер-класс» молодым.

Стихи, которые читали ленинградцы, заинтересовали Слуцкого. Он «включил наш поэтический круг в сферу своих интересов и своего контроля. Мы определили его роль как “комиссар Глеб-гвардии Семеновского полка”, — вспоминает Королева.

Он предвещал Кушнеру “самый легкий путь в литературу”, восприняв его при первом знакомстве как поэта с мягким юмором и радостным взглядом на жизнь. Позже в Москве он многократно спрашивал и меня, и других приезжавших к нему ленинградцев: “Как там ваш весельчак Кушнер?” Впрочем, он был неправ: путь Александра Кушнера в печать “отнюдь не был безоблачным и легким”.

Ближе других ленинградских поэтов Слуцкому были Британишский и Агеев. “Женские” наши стихи ценил значительно меньше. Впрочем, отдельные хвалил… Противопоставлял нам Светлану Евсееву, считая, что за ее стихами стоит биография и судьба, которой мы — вчерашние школьницы — не имеем»[317].

Лев Мочалов вспоминает, как поддержал Борис Слуцкий Нону Слепакову. «В квартире на Гатчинской Нона читала свои стихи. Слуцкому они понравились. Помнится, уже в издательстве лежала первая Нонина книжка — “Первый день”. Зашла речь о вступлении в Союз. Нона попросила у Бориса рекомендацию. Как бы подкрепляя ее просьбу, я заметил: “Ведь непечатного ничего нет!” С безупречной, юридически дотошной логикой Слуцкий парировал: “Но и печатного тоже ничего нет!” Конечно, произнес он это с улыбкой и без малейших сомнений обещал написать (и написал) рекомендацию Слепаковой»[318].

Отнюдь не в связи с Нонной Слепаковой, действительно настоящим поэтом, приведем широко распространенное в писательской среде мнение о Слуцком как о самом снисходительном члене приемной комиссии Московской писательской организации. Жесткие требования, полагал он, надо предъявлять только к себе. К другим, прежде всего к молодым, лучше всего относиться снисходительно и с величайшей осторожностью: не обидеть бы невзначай, не затоптать бы талант.

Но он не был умиленным покровителем молодых дарований. Понимал, что слишком много развелось стихотворцев, умеющих и предпочитающих действовать локтями:

… И хотя в нем смыслу нет,
с грамотешкой худо,
может, молодой поэт
сотворяет чудо?

Нет, не сотворит чудес —
Чудес не бывает, —
Он блюдет свой интерес,
Книжку пробивает.

Он был терпелив и внимателен к начинающим. Но не допускал, чтобы злоупотребляли его добрым отношением.

В отличие от прошлых лет, когда книги поэту приходилось «пробивать и протаранивать», в шестидесятых они встречали сравнительно благожелательное отношение издательств и проходили более благополучно, не теряя, как это было в прошлом, по пути к читателю до половины предложенных автором стихотворений. Изменился и состав критиков — З. Паперный, А. Урбан, Е. Калмановский, И. Федорин. В их серьезных отзывах звучала не только положительная оценка, но и аналитический разбор содержания и поэтики Слуцкого.

В шестидесятые годы были опубликованы три книги Слуцкого: «Сегодня и вчера» (1961), «Работа» (1964) и «Современные истории» (1969).

Первоначальное название книги «Сегодня и вчера» было «Человек». Слуцкий вынужден был его изменить: так назвал сборник своих стихов, выходивший в то же время, Э. Межелайтис. (В переводе и издании книги литовского поэта Слуцкий принимал активное участие.)

Книга «Сегодня и вчера» четко обозначила переход Слуцкого к темам текущей современности, хотя четвертый ее раздел включал стихи о войне, уже известные читателю по первым двум книгам. Она выдержала два издания каждый тиражом 35 тысяч экземпляров — оба разошлись мгновенно.

Из опубликованных в книге стихов следует остановиться на «Физиках и лириках». Истории этого стихотворения, одного из самых знаменитых у Слуцкого, автор посвятил несколько страниц в очерке «К истории моих стихотворений».

«“Физики и лирики”… не совсем мое, тоже отделившееся от меня стихотворение. <Слуцкий так же отнесся и к «Лошадям в океане».> Написано летом 1960 года в лодке на Оке близ Тарусы, где мы с Таней мучились от жары и мух… я очень опасался, что забуду его до берега и не запишу. Потом все жарили рыбу, а я быстро записал в блокноте»[319].

Идейным поводом для написания послужил спор «технарей» Полетаева и Ляпунова с Эренбургом. В октябре 1959 года «Литературная газета» опубликовала письмо И. Г. Эренбурга, где он писал, что некая студентка Нина порвала отношения с любимым человеком — хорошим инженером, но современным вариантом «человека в футляре». Все ее попытки переубедить любимого, вызвать интерес к поэзии, музыке, живописи окончились неудачей. Он твердо стоял на том, что «нужно быть людьми атомного века».