Нэнси Голдстоун - Четыре королевы

• Название: Четыре королевы
• Автор: Нэнси Голдстоун
• Издательство: ACT, Астрель
• Жанр: История
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-17-063124-7 («Изд-во АСТ»), ISBN 978-5-271-31934-1 ( «Изд-во Астрель»)

Нэнси Голдстоун — известный американский историк, специалист по европейскому Средневековью. Ее книги удостоены целого ряда престижных профессиональных премий.

XIII век. Эпоха расцвета рыцарства и Крестовых походов Людовика Святого, борьбы феодалов с монархами и изощренных интриг папского двора. Эпоха четырех красавиц, ставших самыми знаменитыми женщинами своего времени. Маргарита, Элеонора, Санча и Беатрис. Дочери графа Прованского, вышедшие замуж за блестящих европейских монархов, но не пожелавшие вечно оставаться в тени венценосных супругов. Королева Франции, королева Англии, королева Германии и королева Сицилии. Они правили наравне с мужьями — а зачастую и оттесняли их на задний план. Они рисковали и воевали, заключали опасные политические союзы и одинаково свободно чувствовали себя на поэтических турнирах трубадуров и за столом переговоров. Эти легендарные женщины и их время оживают на страницах увлекательной книги Нэнси Голдстоун!

Это исследование читается как великолепный исторический роман!

Аманда Формен

Незабываемое, полное изящных деталей историческое полотно!

«Entertainment Weekly»

---

При поддержке графа Честера Симон обратил на себя внимание своего нового сюзерена, Генриха III, которому принес оммаж за Лестер в 1231 году. Генрих мгновенно привязался к Симону. У короля была манера бросать старых советников ради новых, как ребенок бросает любимого прежде мягкого медведя, завидев новую игрушку. Он много сделал для Симона, подарил еще земли вдобавок к унаследованным и включил в круг ближайших друзей. Ко времени замужества Элеоноры Симон де Монфор в свои двадцать восемь лет был уже одним из влиятельнейших баронов Англии.

Элеонора должна была заметить его на свадьбе, поскольку он, в качестве графа Лестера, исполнял наследственную обязанность — присматривал за королевской кухней во время банкета, а кроме того, согласно Матвею Парижскому, ему поручили «поднести королю сосуд с водою для омовения рук перед едой» — именно этот символический акт служения давал ему право носить мантию придворного. Симону тогда впервые пришлось исполнять свою часть церемониала, и уж он постарался, чтобы никто и слова худого про него сказать не мог. Он даже брался за дела, формально находившиеся в ведении графа Норфолка, и не сдавался, когда возникали трудности. Честолюбие внимательно к мелочам.

Лондон, с его лабиринтом узких кривых улиц, шумными рынками и постоянно пасмурным небом, стал резкой переменой обстановки для тринадцатилетней девочки, выросшей в солнечном, почти пасторальном Провансе. Все 40 000 жителей города теснились поближе к Темзе, что неизбежно приводило к скученности, а в зимнее ненастье — и к ужасной грязи. Дома здесь, как и в Париже, строились на каркасе из деревянных балок, промежутки заполняли кирпичом и снаружи белили известкой; они теснились так близко один к другому, что опасность пожара была постоянной реальностью для горожан. Незадолго перед тем был издан новый закон, чтобы дома впредь покрывали не традиционными соломенными крышами, а сланцевыми плитами, но старые (и более дешевые) привычки от запрета не пострадали.

Только в языковом вопросе у Элеоноры не было трудностей: ей не пришлось учить местное наречие. Здешняя аристократия презирала английский язык как простонародный, и все дворяне говорили на том же северно-французском диалекте, langue d'Oil, что и в Париже[40].

Основные постройки Лондона также тяготели к северному берегу реки. С обоих концов город прикрывали королевские резиденции: дворец в Вестминстере — на западе и укрепленный замок, прозванный «Башней» (лондонский Тауэр) — на востоке. В последующие века Тауэр прославился как страшная тюрьма, но в дни Элеоноры там проживала королевская семья; его также использовали как убежище во время смут. Преступников же содержали в тюрьме Ньюгейт (Newgate), в центре города, далеко от реки.

К востоку от Вестминстера тянулся Стренд, одна из самых привлекательных частей Лондона, где бароны Генриха строили роскошные резиденции на тот случай, когда дела призывали их в город. Неподалеку от Стренда удобно располагался Темпл («Храм») — каменное строение, служившее городским хранилищем. В его стенах и королевская семья, и знать, и богатые купцы хранили деньги, украшения и прочие ценности. Между Темплом и Тауэром был проложен Лондонский мост, самый длинный и прочный каменный мост в Англии. Одно из чудес королевства, Лондонский мост, строили тридцать лет и закончили только в первые годы правления Генриха. Как и все прочее в этом городе, мост был тесно застроен, и проезд по нему так часто забивали телеги и другие повозки, что быстрее можно было переправиться через Темзу, наняв лодку [41].

Лондон был общепризнанным центром торговли, целые кварталы в нем были отведены для отдельных ремесел. Торговцы рыбой занимали Старую Рыбную улицу, пекари — Хлебную, полотном торговали вблизи Кэндлвика, а свежее молоко всегда можно было приобрести на Молочной улице — коров доили прямо в городе. Купцы и банкиры из Фландрии, Германии, даже из далекой Италии съезжались в Лондон, привлеченные высоким качеством линкольнширской шерсти, а также пушниной, доставляемой из России [42] по Балтийскому и Северному морям. В Лондоне кипела бурная деятельность, его граждане были самыми процветающими во всем королевстве.

Несмотря на разницу культур, первые годы замужества Элеонора провела приятно. У нее имелся обожающий супруг, которому ужасно нравилось делать ей сюрпризы — дарить мантию на меху, изящное золотое кольцо, фабулу [43] с самоцветами. Генрих обладал тонким художественным чутьем и вкусом — в частности, по его указаниям было перестроено и великолепно украшено Вестминстерское аббатство. Поэтому он с особым вниманием устраивал быт жены: покои королевы были заново (и по-разному) отделаны во всех девяти замках, которые являлись личной собственностью монарха. Например, в королевской резиденции в Вестминстере будуар Элеоноры был дополнительно утеплен, чтобы защитить ее от жгучих зимних морозов; в Тауэре, напротив, ее покои были изящны и полны воздуха, напоминая сад: все стены были искусно расписаны розами.

Генрих, как и Людовик IX, был глубоко верующим человеком, но его благочестие не было холодным и не отягощалось чувством вины; в поклонении святыням он находил воодушевление и милосердие. Жена разделяла это его отношение к вере. Они оказались совместимыми в браке, несмотря на большую разницу в возрасте; оба любили светские развлечения, изящную жизнь, смех, танцы и красивую одежду. Генрих разделял даже увлечение Элеоноры рыцарскими романами. Одной из первых их совместных поездок после свадьбы было посещение Гластонбери[44], где, по преданию, был похоронен король Артур, а спустя год в счетах было отмечено, что он велел починить переплет принадлежавшего ему экземпляра «Большой книги романов».

Еще более благоприятной была уважительная атмосфера при дворе. Элеонора получила возможность завести собственное «хозяйство» — слуг, управляющих, фрейлин, а также отдельный расходный счет, которым она сама распоряжалась. Ее положению королевы и самой влиятельной женщины в Англии ничто не угрожало, хотя поначалу с ними жила младшая сестра Генриха (также Элеонора). Сестре Генриха было двадцать один, когда Элеоноре Прованской исполнилось двенадцать. В 1224 году, в нежном возрасте девяти лет, ее выдали замуж за тридцатитрехлетнего Уильяма Маршала II. Это была очередная попытка Генриха и его советников заручиться лояльностью могущественного рода Маршалов.

Супруг Элеоноры Маршал умер в 1231 году, оставив ее шестнадцатилетней бездетной вдовой, — самой молодой, самой привлекательной в Англии — и самой богатой, хотя унаследованным ею имуществом управлял теперь ее брат, из-за чего между ними возникали трения. Вскоре после смерти мужа она прилюдно приняла обет безбрачия, засвидетельствованный архиепископом Кентерберийским, с намерением впоследствии стать монахиней. Обычно в этом решении видят результат влияния ее воспитательницы, чрезвычайно набожной пожилой женщины, которая приняла обет вместе с нею. Но, возможно, Элеонора, чей единственный опыт брачных отношений был приобретен с мужчиной старше ее на двадцать четыре года, не думала, что многое теряет. После того Элеонора решительно отказалась от красивых платьев и драгоценностей и стала носить домотканую шерсть, как нищенка или крестьянка. Она вела себя так уже почти пять лет, когда ее брат женился.

Через девять месяцев после своей свадьбы Генрих подарил сестре один из ее же собственных замков. Высказывалось мнение, что Элеонора Маршал уехала, потому что не поладила с невесткой. Однако в свете последующих событий это представляется маловероятным. Элеонора Прованская, счастливая в своем новом мире, любимая и опекаемая супругом, не могла увидеть какую-либо угрозу во взрослой женщине, носящей нищенские рубища. Намного вероятнее, что сестре Генриха, вынужденной наблюдать за счастливыми молодоженами, стало неуютно, и она попросила у брата разрешения удалиться. Также возможно, что ей уже становилось невмоготу собственное скороспелое решение отказаться от любви и материнства, и она надеялась в уединении справиться с собою. Генрих же, со своей стороны, очевидно предпочитал жить с женой как можно приватнее. Были еще всякие надоевшие мелочи касательно имущества сестры, которые следовало уладить, и ему не нравились постоянные напоминания о том, что он должен ей денег. Устроив для Элеоноры Маршал отдельный двор, он выказал ей свое благоволение, при этом так и не выплатив всех долгов. Он даже добавил к сделке охотничьи привилегии и новую лошадь, которую ему кто-то подарил.

В конечном счете Элеоноре Прованской не потребовалось много времени, чтобы создать ту ауру душевной близости, заботливой взаимозависимости, которой отличается всякое успешное супружество. Она была воспитана в дружелюбной, доброй обстановке, и ей не требовалось прибегать к искусственным приемам, к особым уловкам, чтобы создать счастливый дом. А Генрих в этом отношении был подходящим мужем. Он тосковал по домашнему теплу. Счастье Генриха от его новой жизни было безмерно. Наконец-то у него появилась семья — и уж Элеонора постаралась, чтобы в его понятие о семье вошли и родственники жены, в первую очередь, конечно, дядюшка Гильом. Соответственно, на этот раз Гильома Савойского никто не спровадил восвояси.