Ирина Измайлова - 1612. «Вставайте, люди Русские!»

• Название: 1612. «Вставайте, люди Русские!»
• Автор: Ирина Измайлова
• Жанр: Историческая проза
• Год: 2012
• ISBN: 978-5-699-59575-4

Хотя на знаменитом памятнике посреди Красной площади увековечены лишь два героя 1612 года, в народе не зря говорят: «Бог троицу любит», — и рядом с Кузьмой Мининым и князем Пожарским в историю русской славы золотом вписано третье имя. Чье огненное слово подняло Русь против иностранных захватчиков и боярских иуд? Кто «смертью смерть попрал», пожертвовав собственной жизнью за спасение родной земли? Кому мы обязаны Русским Чудом 1612 года?.. К 400-летию победы над Смутой! Захватывающий роман о восстании против оккупантов и освобождении Москвы. Если судьба Отечества висит на волоске, если враг у ворот, а предатели окопались в Кремле, — «Вставайте, люди Русские!»

---

Должно быть, эти мысли отразились на его лице, потому что наемник, тоже перестав смеяться, подмигнул ему и проговорил:

— Кажется, вам не слишком приятно, что вы здесь сразу вляпались в драку, сударь? Так не берите в голову: эти шакалы дерутся и друг с другом, что ни день тут всякие свалки, а потому едва ли весь польский гарнизон примется искать русского, который напомнил наглому десятнику, что он не у себя дома. Но вот уйти нам, думаю, придется: если потерявший штаны ясновельможный пан десятник по дороге встретит другую шайку своих пьянчужек, то и впрямь науськает их сюда. Эй, хозяин, сколько я тебе должен?

— Ничего не должны, сударь, ничего! — расплылся в улыбке трактирщик. — Если бы вы с этим добрым странником не спровадили отсюда разлюбезных «защитников Москвы и Московии», они бы вылакали у меня весь бочонок, а то и не один, а уходя, прихватили бы еще весь хлеб, что мы с утра напекли, всю рыбу, да может, и репой бы не побрезговали… И ведь запасов у них — полные погреба, а все тащат да тащат! Мало их, что ли, кормит, этот Гонсевский? Одних обозов вон сколько понавезли…

— Ну а раз так, то надо допить! — вновь засмеялся немец и взял со стола свою кружку. — Что, путник, выпьешь со мной?

— Раз уж вместе дрались, грех будет вместе не выпить! — кивнул тот.

Глава 2. Знакомство

Несколько минут спустя они шагали рядом, хрустя подошвами по густо насыпавшему снегу.

— И куда пойдем? — спросил русский, невольно поежившись и подняв воротник тулупа.

Немец пожал плечами:

— Я бы не против пропустить еще по кружке, а то эти паршивцы испортили мне настроение. Тут, мне показывали, неподалеку есть один двор, где можно разжиться водкой. Ты к ней как?

— Для такого мороза в самый раз. Но, право, ты лихой молодец, если говоришь, что тебе всего лишь испортили настроение! Ты ведь на службе у поляков, а после того, что сейчас учинил, вряд ли тебе стоит возвращаться в войско пана Ходкевича. Ведь если разузнают, убьют!

От этих слов наемник почему-то развеселился.

— Убьют непременно! — воскликнул он. — И очень хорошо.

— Что-то я тебя не разумею…

— Да нет: не то хорошо, что убьют, а то, что мне нельзя к ним возвращаться. Больше я этим псам служить не могу и не стану. Все! Наелся!

Они миновали один из погорелых дворов и добрались до косой избушки, торчавшей возле глубокого оврага, за которым во вьюжной мгле темнела зимняя роща. На их настойчивый стук показалась старуха в козьей шубейке, накинутой прямо поверх холщовой рубахи и в большом темном платке, под которым, несмотря на явно ночной наряд старухи, виднелась плешивая бархатная кика[27].

— Что панам угодно? — прошепелявила старуха, разглядев, как видно, в свете луны лишь голубой польский жупан наемника.

— Панам угодно всю Московию ободрать да по миру пустить! — сердито отрезал германец. — А нам, добрым христианам, угодно по чарочке водки. Если найдется, чем закусить, будем совсем рады.

Старуха, кажется, как и хозяин постоялого двора, сильно обрадовалась, поняв свою ошибку и уверившись, что ее поздние гости вовсе не поляки.

— Для добрых христиан найдется и водка, и закуска! Не богато, что уж греха таить — времечко-то нынче тоскливое… Но все же в обиде не будете. Квашеной капусткой, чаю, не побрезгуете? Еще грибки есть соленые. Хлебушка, не обессудьте, не осталось. Ныне и за жмых да за отруби берут более, чем прежде за чистую муку. Луковки вот остались штуки три.

— Годится! — русский выловил из тощего кошеля, что уныло болтался на его поясе, серебряный рубль и вложил в морщинистую ладошку старухи. — Вот тебе, старая, за водку, за еду и за постой. Заночевать-то у тебя можно?

— Лежанка есть, а то как же? — старуха старалась и не могла скрыть радости при виде такой неслыханно щедрой платы. — Я — на печь, к внукам, а вы — на лежанку. Заходите, заходите! Свечку сейчас зажгу. Так-то у меня лучины наструганы, но для таких гостей знатных и свечи не жаль.

Она засуетилась, захлопотала у струганого деревянного стола, и вскоре на нем появилась миса с квашеной капустой, плошка с грибами, пара очищенных и поделенных на четыре дольки луковиц, большая стеклянная бутыль водки и две лубяные чарки. Печь, почти потухшая, вновь разгорелась после того, как туда были подброшены три-четыре ольховых полешка, и по убогой полупустой горнице разлилось успокаивающее тепло. За пестрой занавеской, отделявшей от горницы запечный угол, что-то зашуршало, тонкий голосок сонно позвал было: «Бабаня!», но старуха шикнула в ту сторону, и снова все затихло. Только глухо трещали дрова.

Гости, осмотревшись, скинули верхнюю одежду, однако сабли ни тот, ни другой пока что не отцепили.

— Внуки есть, а дети где же? — спросил русский старуху, покуда та, подав все на стол, перетряхивала тюфяк на широкой низкой лежанке.

— Сын есть, родимые, — отозвалась старуха. — Да где, Бог его ведает! В прошлом годе тут битва была немалая, слыхали, небось? Ну вот, мой Тимошка и встрял. Да так домой и не ворочался. Жена его, Серафима, осенью родами померла, и ребенок помер, а со старшими, с тремя, я вот осталась. Слава те, Господи, люди добрые заходят, кто водочки попить, кто еще за чем, а так бы и не жить нам уже.

— Сын в ополчении был? — сильно нахмурившись и отчего-то побледнев, спросил молодой путник. — В том, что против поляков собиралось?

— Почем же мне знать, с кем он там был? — бабка боязливо покосилась на польский жупан наемника. — Я его не спрашивала.

— Не бойся, старая, он свой! — усмехнулся русский, перемигнувшись с новым товарищем. — Ушел он от поганых ляхов. На глазах моих рубился с ними, а с десятника ихнего даже штаны саблей снял!

Старуха беззубо заулыбалась, захихикала, потом тяжко вздохнула.

— Ну так, а с кем же было быть моему Тимошке? С воеводой Прокопием[28] был, а как Прокопия порешили, так куда-то подался из Москвы. Уж и не знаю, жив ли, нет ли, да и где он ныне…

Она вздохнула еще горше и, став на колени перед слабо освещенными лампадой образами, принялась творить вечернюю молитву. Путник тоже помолился, украдкой заметив, что его товарищ, в свою очередь, перекрестился «по-бусурмански» — слева направо — и не сел за стол, покуда русские не закончили молиться.

— Ну что же, — спросил германец, когда они, проводив глазами исчезнувшую за занавеской бабку, налили себе по чарке, — пора нам, верно, и познакомиться. Меня зовут Хельмут. Хельмут Шнелль.

Русский усмехнулся:

— Это, что же, прозвище? За то, что так шибко саблей машешь?[29]

— Ого! — удивился Хельмут. — Ты, выходит, знаешь наш язык?

— Да не то, чтобы знаю. Так, разумею кое-что. Человек один обучал.

— Славно, — немец понюхал водку и прищелкнул языком. — То, что надо! Крепкая… Только не понимаю, из чего старуха ее делает, если так плохо с хлебом?

— О, ее из чего только делать не научились! — махнул рукою русский. — У старухи это, как видно, единственное, чем еще удается жить.

— Да, тут научишься творить чудеса: одна да с тремя малыми ребятами… Ты спросил: Шнелль — это имя или прозвище? Прозвище, само собой. И не только из-за сабли. Я и из лука так же быстро стреляю, и из пищали. А еще с детства быстрее всех езжу верхом.

— Так это ж от лошади зависит!

Хельмут поднял палец:

— И от лошади тоже. Но от всадника — больше. Конечно, если дать мне двадцатилетнюю клячу, а тебя посадить на борзого пятилетка, ты, возможно, меня и обгонишь. А, возможно, и нет. Еще, какая дорога будет, сколько на ней поворотов… Словом, прозвище я, надо думать, заслужил.

Русский поднял чарку:

— Что же, твое здоровье, Хельмут Шнелль. А меня кличут Михаилом. Можно — Михайло Стрелец. Были и прозвища всякие, да более ни одного не осталось.

— Значит, новые будут! — Шнелль снова сверкнул своей белозубой улыбкой. — Твое здоровье, Михайло!

Они опрокинули чарки и дружно захрустели кислой капустой, набрав ее по полной пригоршне и одновременно отправив в рот.

— Что ж ты, Хельмут, теперь делать станешь? — спустя некоторое время спросил Михаил. — Куда подашься?

Немец пожал плечами:

— Это на ночь глядя не решается. А утром что-нибудь придумаю. Я много лет в наемниках, у кого только не был… И в России уже восемь лет.

— В княжьи дружины нанимался?

— И в княжьи тоже. А три года назад в шведское войско угодил. Это которое к вашему царю Василию нанялось и с «тушинским вором» воевало.

В ответ Михаил лишь понимающе кивнул головой. Он хорошо знал о событиях трехлетней давности и не задавал лишних вопросов. Однако, видя, что новому знакомцу хочется поведать о своих приключениях, не стал и останавливать его, и Хельмут с увлечением принялся рассказывать.

То было время самой жестокой смуты на Руси. Накануне, сразу после смерти царя Бориса Годунова, власть захватил хитрый самозванец Гришка, выдавший себя за убиенного сына Иоанна Грозного царевича Дмитрия. Он приказал переметнувшимся к нему московским боярам и стрельцам удавить сына и вдову Годунова, силой взял его дочь Ксению и сделал своей наложницей, а после, когда приехала в Москву его польская невеста Марина, отослал злосчастную царевну в монастырь. Царство свое самозванец мнил долгим и уже строил всяческие планы объединения с северными и западными соседями Руси и походы на Восток, против турок. Однако дружба с ляхами и явление «польской ведьмы», как сразу же прозвали в Москве Марину Мнишек, оказали Гришке плохую службу — против него поднялось восстание, и полетел «царевич» вниз головой с одной из кремлевских башен, а царский венец достался возглавившему заговорщиков боярину Василию Шуйскому.