Роуз Шепард - Любовь плохой женщины

• Название: Любовь плохой женщины
• Автор: Роуз Шепард
• Издательство: Амфора
• Жанр: Современные любовные романы
• Год: 2006
• ISBN: 5-367-00035-5

Четыре женщины дружны уже более двух десятков лет, еще с тех пор, когда снимали вместе квартиру в Лондоне. Знакомьтесь: Кейт — разведенная, добросердечная, ответственная; Элли — бесстрашная журналистка, ведет одну весьма ядовитую и остроумную рубрику; Джеральдин — жена и мать, столп общества в своей деревне; и, наконец, Наоми — прекрасная, беспомощная Наоми.

Все триумфы и невзгоды взрослой жизни они преодолели вместе, всегда готовые прийти на помощь друг другу. Однако одно предательство послужило началом конфликта, из которого ни одна не вышла невредимой. Этот конфликт стал жестокой проверкой их дружбы.

Ведь как правда становится первой жертвой войны, так и дружба становится первой жертвой любви.

---

— Несмотря ни на что?

— Несмотря ни на что, Наоми. «Со всеми бородавками»[61] и тому подобным.

— Я тоже люблю тебя.

С куста взлетело еще три птицы.

«Пять — к серебру, — мысленно считала Наоми, — шесть — к золоту. Семь — к тайне за темным пологом».

Она сделал быстрый и глубокий вдох, зажмурила глаза и сверху еще прикрыла их свободной рукой.

— Алекс, у меня будет ребенок.

Что за зловещая болезнь: она не проявляла себя ничем, кроме маленького противного выроста! Коварное заболевание без какой-либо видимой патологии.

Джеральдин Горст чувствовала себя необыкновенно здоровой. Глаза были яркими (не слишком ли яркими?). На пухлых щеках цвели розы. Язык, высунутый перед зеркалом, был малинового цвета с нежнейшим бледным налетом. Термометр вводил в заблуждение, регистрируя соответствие норме. Аппетит не только не покинул Джеральдин, а напротив, стал неутолимым, словно внутри нее таилось что-то чуждое — грубое и прожорливое, то и дело требующее печенья, пирога, горячего тоста с маслом.

Самым отчетливым симптомом заболевания (помимо того неуловимого уплотнения, которое то нащупывалось, то нет) было ощущение глубокой перемены в организме. Что-то было не так. Джеральдин столкнулась с понятием смертности.

В ее теперешнем состоянии приступ боли был бы облегчением. Если бы где-нибудь ныло, тянуло, кололо, она бы сфокусировалась на конкретном месте, и ей было бы легче. Но вот эта лживая болезнь, маскирующаяся под крепкое здоровье, была просто невыносима.

Джеральдин была так поглощена своим тайным знанием, что на весь остальной мир, на близких и родных почти не обращала внимания. Нужды семьи она удовлетворяла лишь из чувства долга, не принимая их близко к сердцу. Случалось детям затеять перепалку — Джеральдин молчала. Но странное дело: несмотря на это, они стали ссориться гораздо меньше. Целые дни проходили без истерик Люси, без шуточек Доминика. В Копперфилдсе установился внушающий опасение мир. На домашнем фронте царило зловещее спокойствие.

Наконец-то они повзрослели? Или они интуитивно чувствовали ее беду? Может, они — на сознательном уровне или на подсознательном — беспокоились за нее? Джеральдин очень хотелось, чтобы это было так.

Вчера вечером Люси без пререканий и отговорок убрала и вымыла посуду и даже сделала кофе. Чем это можно было объяснить?

Джон в эти последние несколько недель тоже был внимательнее и заботливее, чем обычно. Небольшими проявлениями нежности он давал ей понять, что по-прежнему предан ей. Джеральдин предполагала, что он очень тревожился за нее. И все же она не мола заставить себя рассказать о том, что вселяло в нее такой ужас.

Джеральдин сидела на диване и нервно мяла руки, сплетала и расплетала пальцы. В то время, как у нее над головой миссис Слак двигала мебель (в спальне шла генеральная уборка: скрипели половицы, визжали колесики), она рисовала свой неотвратимый конец.

Больше уже нельзя было откладывать тот страшный день, когда ей придется пойти к врачу, после чего ее болезнь станет, так сказать, официально признанной. Это нежелание обращаться за помощью было нетипично для Джеральдин, оно свидетельствовало о серьезности ее опасений. С кабинетом доктора Невилла она была хорошо знакома, а доктор Невилл, в свою очередь, был хорошо знаком с анатомией Джеральдин. За прошедшие годы ему довелось ощупывать и осматривать практически все части ее тела. С помощью стетоскопа он частенько прослушивал ее дыхание, шумные вдохи и выдохи, величавое биение ее сердца. Они вместе шли по бескрайнему полю фармакопеи: сотни рецептов были выписаны, сотни лекарств применены. «Миссис Горст, — любил шутить доктор Невилл, — не понимаю, зачем вы спрашиваете у меня совета по этим вопросам. Вы же знаете о болезнях больше меня!» Джеральдин могла бы закрыть глаза и в малейших подробностях представить цветочный узор на занавесках в его кабинете; она отлично помнила этот рисунок и очень его не любила.

Джеральдин испытывала глубокое доверие к ортодоксальной медицине и придерживалась той точки зрения, что о малейшем недомогании следовало сообщать врачу. Она считала, что ее терапевта должно живо интересовать, каково ее самочувствие в каждый момент времени. Если от горячих ванн у нее кружилась голова, а от сыра на ночь урчало в животе, если от малины появлялась сыпь, если от капусты ее пучило, а от яиц крепило, то он должен был взять это на заметку. Вот поэтому-то медицинская карточка Джеральдин была пухлей, потрепанной книгой.

Но на этот раз все было по-другому. На этот раз ее жизни угрожала опасность. Джеральдин не хватало смелости пойти к врачу, чтобы услышать, что с ней происходило что-то ужасное. Ей не хватило бы духу сидеть там в ожидании, когда уклончивый, с нахмуренными бровями, что-то бормочущий про себя доктор Невилл закончит делать записи в своем блокноте и попросит ее пройти за ширму и раздеться.

Когда самые торопливые часы Копперфилдса преждевременно пробили половину двенадцатого, Джеральдин задумалась, как обычно, об обеде. Существо, с некоторых пор обитающее внутри нее, настойчиво заявляло о своем желании как следует подкрепиться, предпочтительно чем-нибудь жареным. Джеральдин мысленно инвентаризировала содержимое кладовых, но ее отвлекло урчание мотора, шелест шин, хруст гальки на подъездной аллее.

Глянув в окно, она увидела только макушки деревьев на фоне серого неба. Импульс подняться на ноги, пойти узнать, зачем приехал Джон, был недостаточно силен, чтобы привести Джеральдин в действие. Не было у нее и голоса, чтобы позвать мужа.

Поэтому она осталась сидеть, и через несколько мгновений в дом вошел Джон, окликая Джеральдин по имени. Он заглядывал по пути во все комнаты, ища ее.

— А, ют ты где, — сказал он, наконец обнаружив жену, и посмотрел на нее странным невидящим взглядом. Сам он выглядел ужасно: поблекший, потертый, как застиранный предмет одежды.

— Почему ты?.. — удивилась Джеральдин, потому что Джон крайне редко заезжал домой в средине дня, но не поднялась, а только чуть повернула голову.

— Нам нужно поговорить. — Джон отодвинул от стены стул с высокой спинкой, сел, натянутый, как струна, и положил руки на колени. Тик под глазом, подрагивание желваков поведали Джеральдин о его напряженности.

— Нужно, — устало согласилась она. В конце концов, ей станет легче после того, как она назовет свои страхи вслух, поделится ими с мужем. Она развернула руки ладонями кверху, словно сдаваясь. «Ты — босс», — сигнализировала она ему.

Джон откинулся на спинку стула, потом склонился вперед, а затем опять вскочил на ноги. Подойдя к буфету, он спросил через плечо:

— Тебе выпить не надо?

Надо? Нет. Хочется? Пожалуй. Алкоголь помог бы ей успокоиться.

— Если только капельку. — И Джеральдин свела большой и указательный палец вместе, изображая минимально возможную порцию.

Джон смешал для нее джин с тоником, а для себя налил скотча.

— Похоже, ты догадалась, что что-то не так? — спросил он, вручая ей стакан.

Джеральдин отхлебнула немного и с трудом проглотила прозрачную жидкость. Она почувствовала, как лицо залила кровь: то ли от крепости коктейля, то ли от эмоций — она не была уверена. На глазах выступили слезы. Она чуть не разрыдалась. Потому что он заметил. Он действительно заметил. Все эти годы он казался таким отстраненным, как будто находился в другом месте. Но сейчас он был здесь, с ней. Она не могла припомнить, когда в последний раз он целиком был с ней.

— Да, — признала Джеральдин, уронила голову и уставилась в свой стакан, вдыхая ароматный запах джина.

— Джеральдин, я считаю, что ты должна узнать правду.

— Но я просто не вынесу… — слабым голосом начала возражать Джеральдин, прикоснувшись пальцами к груди.

— Нельзя жить во лжи.

Джеральдин обдумала это заявление.

— Наверное, ты прав, — согласилась она.

— Ты ведь понимаешь, что я ни за что на свете не допустил бы этого?

Когда Джеральдин открыла рот, чтобы ответить, то оказалось, что слов не было. Ей оставалось только закрыть рот снова. Было в этом что-то рыбье и в то же время такое трогательное, что вся решительность Джона тут же испарилась.

— Я люблю тебя, — уверил он Джеральдин, — в этом мои чувства не изменились. — Но его запал уже пропал, и ему пришлось глотнуть виски, чтобы подзарядиться. Он готовился к плачу и обвинениям, к спектаклю, к драматическому представлению. Но ему не хватило фантазии на то, чтобы заранее вооружиться против этого молчаливого смирения, не говоря уже о написанном на ее лице выражении полного крушения всех ее чаяний.

— Мы оба… — начал было Джон, но эти слова никуда его привели. Он и Кейт, они оба сожалели о происшедшем, ну и что? Джеральдин от этого легче не будет. Может даже, будет еще больнее. Пусть лучше проклинает и презирает их, публично осуждает. Хотя два немолодых, скромных, жалких, действующих из лучших побуждений человека не очень подходили на роль злодеев. Конечно, Джеральдин могла бы сказать то, что всегда говорила, веря в истинность своих слов: что она всегда была очень добра к Кейт. Она могла бы сказать, что Кейт отплатила ей черной неблагодарностью, но будет ли этого достаточно?