Александр Замалеев - Лекции по истории русской философии

• Название: Лекции по истории русской философии
• Автор: Александр Замалеев
• Издательство: Летний сад
• Жанр: Прочая старинная литература
• Год: 2001
• ISBN: 5-89740-110-1

В книге профессора Санкт-Петербургского государственного университета А.Ф.Замалеева прослеживается развитие русской философии с момента ее зарождения в эпоху Средневековья до XX столетия. Книга рекомендована Министерством образования Российской Федерации в качестве учебного пособия для студентов высших учебных заведений.

Рассчитана на широкий круг читателей.

---

13

Эту мысль Киреевского «младший славянофил» Ю.Ф. Самарин (1819–1879) выразил так: «Революция есть не что иное, как рационализм в действии, иначе: формально правильный силлогизм, превращенный в стенобитное орудие против свободы живого быта. Первою посылкою служит всегда абсолютная догма, выведенная априорным путем из общих начал или полученная обратным путем — сообщением исторических явлений известного рода. Вторая посылка заключает в себе подведение под эту догму данной действительности и приговор над последней, изрекаемый исключительно с точки зрения первой — действительность не сходится с догмой и потому осуждается на смерть. Заключение облекается в форму поведения высочайшего или нижайшего, исходящего из бельэтажных покоев или подземелий общества и, в случае сопротивления, приводится в исполнение посредством винтовок и пушек или вил и топоров. Это не изменяет сущности операции, предпринимаемой над обществом».

14

Понятна та ирония, с какой Хомяков относился к материалистам: «…Их ум как будто неспособен к напряжению чистого мышления, к созерцанию отвлеченного понятия. В нем есть какая-то тучность, что-то похожее на сельскую попадью, для которой легкий пар над сытной кулебякой есть крайний предел духовного представления».

15

Дославянские цивилизации квалифицировались Данилевским следующим образом. Первые пять цивилизаций — египетская, китайская, халдейская, индийская и иранская — «…не проявили в особенности ни одной из… сторон человеческой деятельности, а были… культурами „подготовленными“, имевшими своею задачею выработать те условия, при которых… становится возможною жизнь в организованном обществе. Все в них было еще в смешении; религия, политика, культура, общественно-экономическая организация еще не выделились в особые категории деятельности». Еврейская, греческая и римская были «одноосновными». Об аравийской не сказано ничего. Германо-романский культурно-исторический тип признавался «двухосновным».

16

Намек на заключительную фразу Фамусова из комедии А.С. Грибоедова «Горе от ума»:

Ах! Боже мой! что станет говорить

Княгиня Марья Алексевна!

17

Когда Достоевский узнал, что Страхов считал немцев умной нацией («они порох выдумали»), он с негодованием писал: «Да их жизнь так устроилась. А мы в это время великую нацию составляли, Азию навеки остановили, перенесли бесконечность страданий, сумели перенести, не потеряли русской мысли, которая мир обновит, а укрепили ее, наконец немцев перенесли, и все-таки наш народ безмерно выше, благороднее, честнее, наивнее, способнее и полон другой, высочайшей христианской мысли, которую и не понимает Европа с ее дохлым католицизмом…».

18

Учение александрийского священника Ария, осужденное церковью на Никейском соборе 325 г. Оно было широко распространено в Византии и Болгарии; на Руси арианство известно с XII–XIII вв.

19

В своем отношении к революции Леонтьев был непреклонен. «Революция, ассимиляция, эгалитарно-либеральный прогресс, — писал он B.C. Соловьеву, — все это для меня только разные названия одного и того же процесса. Этот процесс, если он приостановится и не возбудит наконец крайностями своими глубочайшее себе противодействие, должен рано или поздно не только разрушить все ныне существующие ортодоксии, особые культуры и отдельные государства, — но, вероятно, даже уничтожит и само все-человечество на земле, предварительно сливши, смешавши его в более или менее однородную, более или менее однообразную единицу. В однообразии — смерть». Надо отдать должное умственной прямоте Леонтьева: он в равной степени «разрушительным и революционным» считал и «проповедь всеобщего христианства», хотя и оговаривал при этом, что такая проповедь заповедана самим Евангелием, дабы человечество помнило о приближении «конца» и «предсмертном смешении».

20

Сотрудник Каткова Н.А. Любимов в цикле статей под названием «Против течения. Беседы о революции» (1880) высказывался на этот счет еще определенней: «Не общественные настроения, как ни велико их значение, делают революцию и не в них главная опасность положения в переходные эпохи. Первенствующее значение имеет настроение правительства и его образ действий».

21

Победоносцев, подобно Каткову, многие новые явления в русской жизни связывал с «интригой» поляков. Говоря о конституционном ослеплении «quasi-государственных русских людей», он в письме Александру III от 11 марта 1883 г. писал: «Кому была бы от этого радость и победа, так это полякам, которые, несомненно, стоят, скрытые, в центре всякого так называемого конституционного движения в России. Тут было бы для них вольное поле деятельности, вольная игра — и гибель России».

22

Примечательно, что Соловьева не жаловал Л.Н. Толстой. В своем дневнике Д.П. Маковицкий приводит его слова: «Самые наивные атеисты, материалисты мне несравненно ближе, чем эти Соловьевы». «Интеллигенты не замечают, — говорил он, — что рядом с ними в народе духовная жизнь идет». Это лучшее подтверждение того, насколько глубока была поляризация религиозных исканий в русском обществе.

23

И Чаадаев отводил России подобную же роль «совестного судьи» по делам всего человечества.

24

Для «русского духовного ренессанса» характерна эта ориентация на «новое откровение». Например, Д.С. Мережковский в течение многих лет разрабатывал концепцию «Новой Церкви». В ее основе лежало противопоставление исторического христианства, которое по мысли Мережковского, исключало живое, диалектическое развитие учения Христа, новому религиозному сознанию, опирающемуся на идею синтеза «духа» и «плоти», воплощенного в Христе Грядущем, идею всемирного единения во Христе. Позднее Мережковский отождествил понятие «Новой Церкви» с идеей «Церкви св. Иоанна», проповедующей религию Св. Троицы — Отца, Сына и Св. Духа, в которой Отец — Слово Божие, Сын — «плоть, воплощенная во Христе», т. е. антропологическое воплощение трансцендентального начала, и Св. Дух — субстанция, примиряющая в троичности два равнобожественных начала. Поразительно, но «тринитаризм» Мережковского удивительным образом напоминает «равносущую Троицу» протопопа Аввакума Петрова.

25

В предисловии к книге «Добро в учении гр. Толстого и Ф. Нитше» (1900) Шестов писал: «И вдруг на сцену является Белинский и требует отчета у вселенной за каждую жертву истории! За каждую — слышите? Он не хочет уступить за все мировые гармонии ни единого человека, обыкновенного, среднего, простого человека, которых, как известно, историки и философы считают миллионами, в качестве пушечного мяса прогресса. Это уже не гуманность и идеализм, а что-то иное». Эту мысль Шестов повторил в одной из своих последних работ «О перерождении убеждений у Достоевского» (1937): «Ни Белинский, ни вслед за ним Достоевский никогда не соглашались принять этого ответа западной философии».

26

Сам Ленин давал высокую оценку трудам Плеханова. В своей брошюре «Еще раз о профсоюзах» он писал, что «нельзя стать сознательным настоящим коммунистом без того, чтобы изучать — именно изучать — все, написанное Плехановым по философии, ибо это лучшее во всей международной литературе марксизма». В сноске к этому месту он добавлял: «Кстати, нельзя не пожелать, во-1-х, чтобы выходящее теперь в свет издание сочинений Плеханова (речь идет о первом, 24-томном издании. — А.З.) выделило все статьи по философии в особый том или особые томы с подробрейшим указателем и проч. Ибо это должно войти в серию обязательных учебников коммунизма. Во-2-х, рабочему государству, по-моему, следует требовать от профессоров философии, чтобы они знали изложение марксистской философии Плехановым и умели передать учащимся это знание». Все это осталось, однако, простым пожеланием, так и не получившим сколько-нибудь обязательной силы.

27

«Ни французам, ни немцам, ни англичанам, — писал Энгельс, — никому из них в отдельности не будет принадлежать слава уничтожения капитализма; если Франция — может быть — подаст сигнал, то в Германии, стране, наиболее глубоко затронутой социализмом и где теория наиболее глубоко проникла в массы, будет решен исход борьбы, и все же еще ни Франция, ни Германия не обеспечат окончательной победы, пока Англия будет оставаться в руках буржуазии. Освобождение пролетариата может быть только международным делом». Никакого исключения из этого правила Маркс и Энгельс не делали, если не считать то, что в роли «заряженной бомбы», помимо Франции, по их мнению, могла выступить и Россия.