Надин Бисмют - Без измены нет интриги

• Название: Без измены нет интриги
• Автор: Надин Бисмют
• Издательство: FreeFly
• Жанр: Современная проза
• Год: 2004
• ISBN: 5-98358-050-7

Дебютный сборник новелл молодой канадки Надин Бисмют с единодушными овациями был встречен и публикой, и прессой.

13 зарисовок, графически четких и лаконичных:

— Жизни сегодняшней, повседневной, вашей и ваших соседей;

— Любви, показанной с разных точек зрения и во всем многообразии ее проявлений;

— Ну и конечно же, измен, неизбежно сопутствующих как любви, так и жизни в целом. Измен не глобальных, а сиюминутных, «бытовых», совершаемых на каждом шагу, — мелких и крупных, самому себе и родным, любимым, близким, просто окружающим.

Яркие картинки, в которых явлена вся палитра нашей «невинной» лжи, наших слабостей и порывов. Написанные живым, непосредственным языком рассказы подкупают удивительной психологической точностью.

Талантливо, трогательно, честно.

---

Когда часов в семь мама постучала ко мне и сказала, что ужин готов, я как раз дочитал книгу о планетах. Теперь, думал я, в планетарии я смогу козырнуть перед Сандриной, покажу ей, что знаю галактику как свои пять пальцев, пусть увидит, какой я умный. А Виолена, конечно, сядет рядом с Сандриной, так что я и перед ней отыграюсь, а то с хоккеем она меня умыла. Я спустился в кухню, там пахло жареным мясом. Моя тарелка уже стояла на столе — со стейком, пюре и горошком. Жвачка у меня во рту потеряла вкус, и я выплюнул ее в ведро. Пока я ел, мама строго смотрела на меня. «Жереми, — спросила она, когда моя тарелка опустела, — зачем ты целовался с Виоленой?» Я сказал: а что такого, я уже большой, вот Шарль, например, давно целуется с девочкой. Мама нахмурилась: «Нет, ты соображаешь? Говоришь мне, что тебе нравится Сандрина, а сам целуешься с ее подругой! Ну знаешь, Жереми! Так нельзя!» Я не нашелся что ответить и только сейчас подумал: а вдруг Виолена расскажет Сандрине, что мы с ней делали у меня в подвале? Хоть бы не рассказала до планетария и до этого их пачечного спектакля. Мама забрала мою тарелку, я встал и пошел к холодильнику за мороженым. Взял розетку и положил себе, как всегда, шарик ванильного и шарик шоколадного. Я вернулся к столу; мама курила сигарету — она редко курит, только когда сердится. Она была вся красная и вдруг закричала: «Думаешь, это сойдет тебе с рук? Нет уж! Все, Жереми, праздник с девочками я тебе устроила в последний раз! Никаких больше девочек в гости, слышишь?» Сигарета выпала из ее пальцев, искорки разлетелись по скатерти. Она закричала еще громче: «Если ты не знаешь, что в жизни всегда приходится выбирать, так учись! Я тебе покажу, что такое выбор! Ты любишь смешивать ванильное мороженое с шоколадным, правда? Так вот, сегодня ты съешь только один шарик из двух и какой сорт выберешь, такой и будешь есть весь следующий месяц! Вот так, Жереми! Учись благоразумию, пока не поздно!» Мама курила, часто затягиваясь. Потом она раздавила окурок и встала: «Я иду стирать. К моему приходу изволь принять решение». Она посмотрела на мою розетку с мороженым — я к нему так и не притронулся. И повторила: «Только ванильное или только шоколадное весь следующий месяц!» Повернулась и ушла в подвал. Какая муха ее укусила? Честно говоря, я не врубился, при чем тут мороженое, и потом, выбирать между ванильным и шоколадным жуть как не хотелось. Шоколадное — вкуснятина, но ванильное, если еще полить сверху кленовым сиропом, вообще объедение. Как будто ешь снег, только сладкий. А смешивать их — лучше всего, разминаешь оба шарика ложечкой, и получается такая красивая смесь, светло-коричневая, блестящая. Не хочу я выбирать, мало ли что маме в голову взбредет! Вдруг меня осенило: я побежал к раковине и подставил розетку боком под горячую воду, придерживая шарики ложечкой, чтобы не упали. Когда они размягчились, я вытер розетку посудным полотенцем и вернулся за стол. До маминого прихода мороженое подтаяло еще сильнее. Я услышал ее шаги и сел прямо, как паинька. Мама вошла в кухню и сразу посмотрела на мою розетку. «Мама, — спросил я, — а если шарики растаяли, значит, мне можно съесть оба?» Мама выронила стопку полотенец, которую держала в руках, и закричала: «Делай что хочешь, Жереми, хватит с меня, живи как знаешь! Никогда я не сделаю из тебя человека! Весь в отца!» Она заплакала и выбежала из кухни. Я еще посидел над своим мороженым, но так его и не съел. Все равно шарики совсем растаяли, да и есть мне расхотелось, потому что я не могу видеть, как мама плачет, а это с ней бывает часто с прошлого лета, с тех пор как папа больше с нами не живет.

Вечер прошел невесело: мама так и не вышла из своей комнаты. Жаль, а ведь день так хорошо начинался. Я собрал с пола полотенца и подумал: ну и пусть мама больше не разрешит приглашать в гости девчонок, мне ведь на будущий год папа обещал устроить настоящий праздник. Потом я пошел спать, потому что делать все равно было нечего. Когда я закрыл глаза, две пышные розовые пачки закружились передо мной как волчки. Под подушкой я нащупал что-то твердое и вспомнил, что спрятал туда поздравительную открытку, которую подарили мне в классе. Я зажег лампочку у изголовья и раскрыл ее. Опять долго любовался на Сандринино красивое «С» с улиточками. Но на этот раз мне стало любопытно взглянуть и на подпись Виолены: буква «О» в ее имени была нарисована в виде сердечка.

Свиная шкурка

Я подошла к колбасному отделу и хотела было взять ломтиков десять венгерской салями, но тут мужчина, который уже стоял у прилавка, поднял палец, подзывая продавщицу:

— Мне полфунта ветчины, только нарежьте потоньше, пожалуйста.

Ему было на вид лет сорок. В черном плаще, в очках. На вид скорее страшненький, ни обаяния тебе, ни рожи ни кожи. Продавщица наклонилась, чтобы взять кусок итальянского окорока — темно-красного, почти фиолетового мяса; сквозь стекло витрины я уловила мелькнувшие в ее взгляде горечь и раздражение, словно тяжкий вздох, только слетевший не с губ, а с глаз. Наверно, у нее выдался не самый удачный день. «Бедняжка», — вдруг пожалела я ее. Вообще-то вот уже вторую неделю я была не расположена сочувствовать ровесницам. В автобусе или в метро, встречая девушку моего возраста, я нарочно старалась ее толкнуть, наступить на ногу, дернуть за волосы. В школьном буфете на прошлой неделе даже опрокинула горячий кофе на одну такую, стоявшую за мной в очереди.

— Прошу вас, мадемуазель, срежьте, пожалуйста, с ветчины шкурку, прежде чем нарезать на ломтики, — сказал мужчина.

Продавщица насупилась; теперь на ее лице отчетливо читались нетерпение и досада. Она вздохнула — так, что было слышно, положила окорок на разделочную доску рядом с ломтерезкой и, вооружившись длинным ножом, принялась срезать шкурку. Наверно, это было нелегко, я видела, как напряглись мускулы на ее руках. Один раз она чуть не порезалась, потому что жирный окорок выскользнул из пальцев и лезвие ножа полоснуло по ним. «Ой!» — подумала я. К счастью, она только сломала ноготь. Мало-помалу на доске выросла горка сала с бежевой корочкой; мужчина смотрел на нее с довольным видом, нервно поигрывая связкой ключей.

Наконец, взглянув на окорок и решив, что сойдет, продавщица ножом сдвинула обрезки шкурки в сторону, и на краю разделочной доски образовалась кучка чистого сала. Она на секунду задержала на ней взгляд и удовлетворенно кивнула. Мужчина снова забренчал ключами, и она покосилась на него, словно это звяканье ее раздражало. Потом взяла окорок и стала его резать. Мужчина не спускал с нее глаз, а зрение у него, видно, было орлиное, потому что он и тут не замедлил сделать ей замечание:

— Потоньше, мадемуазель!

Чтобы ломтики получались тоньше, девушке пришлось сдвинуть лезвия ломтерезки и еще сильнее нажимать на окорок. Раздражение все отчетливее проступало у нее на лице. Ее длинные темные волосы были собраны в пучок, но несколько прядей выбились, и она то и дело сдувала их со лба. Ей определенно не нравилось стоять за прилавком над всеми этими окороками и филеями.

Было ясно, что она погружена в свои мысли и кусок мяса, который ей приходится разделывать в этой грохочущей металлической машинке, является лишь последней каплей в той полной чаше невзгод, свалившихся на нее задолго до появления этого придиры-покупателя. Я внимательнее всмотрелась в ее хмурое, раздраженное лицо и поняла: оно, оказывается, было просто печальным. Как же я раньше не разглядела? Ясно как божий день, о чем она думает: о своей несчастной любви. О парне, по которому сохнет.

С этим парнем она встречалась несколько недель, а может, и месяцев, не важно, — в общем, достаточно долго, чтобы прошептать на ухо робкое «люблю» и другие незабываемые слова, которых первому встречному не говорят. Она влюбилась в него безумно, и он в нее тоже, по крайней мере, ей так казалось. Они даже строили совместные планы на будущее, как, например, провести уикенд вдвоем в Восточных Кантонах или купить общий абонемент в спортивный центр. Но вот ведь как: на днях этот парень заявил ей, что они не созданы друг для друга, что ему нравятся девушки, как бы это сказать, более независимые, но дело не в этом, ему просто нужно время, чтобы во всем разобраться, в общем, он встретил другую. Короче говоря, этот парень разбил сердце продавщицы. С тех пор она мечтает передушить всех своих ровесниц, ей невыносима мысль, что одна из них украла у нее любимого, которого она теперь поливает грязью на всех углах, а сама, втайне, все еще ждет его звонка — надо ли говорить, что напрасно? Ничего удивительного, что эта продавщица сегодня не способна улыбаться покупателям как полагается: сердечная рана еще свежа, к тому же она ненавидит свою жалкую работу, на которой не убережешь никакой маникюр. Так что давайте же будем снисходительны и простим ей нелюбезную мину.

Продавщица выключила ломтерезку и повернулась к нам лицом, выкладывая ломтики ветчины на весы. Ее глаза смотрели все так же мрачно.