СЕРГЕЙ ЗАЛЫГИН - После бури. Книга вторая

• Название: После бури. Книга вторая
• Автор: СЕРГЕЙ ЗАЛЫГИН
• Издательство: Известия
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1988

---

«Самое страшное позади, а впереди, поверьте, будет проще и легче, легче!» — хотел сказать он Нине Всеволодовне. Или: «Для всего живого проходит все, поверьте мне, я-то об этом знаю!» Но, чтобы что-то сказать, нужна была минута, а этой минуты все не было и не было — Корнилов видел Нину Всеволодовну издали, вблизи не случалось... Он сомневался: а нужны ли ей его слова и соображения? Может быть, она как раз того облегчения, которое он для нее хотел, боялась больше всего? И освобождение от власти Лазарева для нее все еще было немыслимым?

Потом Корнилов подумал и даже пришел к убеждению, будто он в долгу перед Ниной Всеволодовной, будто и она начинает уже упрекать его: почему он свой долг не исполняет, не говорит ей ни слова?

В недавнем прошлом это была очень миловидная женщина. Довольно полная, с большими, чуть навыкате серыми глазами, с косами, которые она укладывала в высокую прическу. Она была сдержанна, чуть-чуть медлительна, отвечая кому-нибудь, слегка приоткрывала рот, потом задумывалась на мгновение, после этого начинала говорить. Это было простодушие, но простодушие от ума.

Она любила одеваться, придумывала новые фасоны, а шила не у кого-нибудь, не в швейных артелях промысловой кооперации, а у знаменитого Шевлякина, очень дорогого, к услугам которого прибегали лишь дамы высших нэпманских кругов Красносибирска. Надо думать, не так-то это было просто для Лазаревых: у него жалованье — партмаксимум, сто восемьдесят три рубля, она не работает; тем не менее других портных у Нины Всеволодовны не было, Шевлякин же ее обожал. «О! — говорил Шевлякин.— Это такая дама, такая дама, с такой фантазией, что уже на один стежок невозможно ошибиться. Особенно в плечах!» Между тем фасоны, придуманные Ниной Всеволодовной, были скромны, почти консервативны, но, так как эта скромность с энтузиазмом исполнилась не кем-нибудь, а Шевлякиным, эффект был неотразим, и Шевлякин говорил: «Невозможная масса секретов, просто невозможная! Секрет материала, секрет моего глаза, а секрет фигуры — плеч и талии,— я вам скажу, впереди всего, а сколько еще самого разного? Удивительно! Уди-ви-тель-но!»

И Корнилову все это тоже было очень удивительно !

Да-да, те, кто бывал в просторной, почти без мебели квартире Лазаревых, а Корнилов там бывал, видели на одной из стен фотографию: худенькая, в красноармейской гимнастерке и все-таки очень похожая на себя теперешнюю Нина Всеволодовна рядом с энергичным красным комиссаром. Это было так неожиданно, вызывало у гостей столько вопросов — «Неужели? Где? Когда?» И снова: «Неужели?» — что фотография в конце концов исчезла со стены.

Да-да, партячейка и представительницы женотдела не раз, бывало, указывали председателю Крайплана на явное и ничем не объяснимое недоразумение: как же это так, жена совответработника, прошедшая вместе с ним гражданскую войну в рядах Красной Армии, нынче ни с того, ни с сего нигде не работает? И, нигде не работая, шьет у Шевлякина, как заправская нэпманша?

Да-да, Лазарев хотя и выслушивал все эти замечания и предупреждения со вниманием, но самое большее, что обещал при этом, подумать, иногда же не обещал совсем ничего, и так годы шли один за другим, а положение дел не менялось, Нина Всеволодовна вела прежний образ жизни, и вела его так, что даже не вызывала ничьих нареканий, кроме официальных...

Но однажды, когда и надобности-то в объяснении причин этого странного явления уже не было, так как к неработающей Нине Всеволодовне все привыкли, совсем незадолго до своей кончины Лазарев при очередной беседе с представительницей женотдела вдруг, как говорится, вспыхнул:

— Да поймите же вы наконец, что мы с Ниной, что я не могу по-другому! Мы так привыкли, и, если будет работать она, не буду я! Значит, надо выбирать!

— Не надо выбирать! — возразила представительница, слегка растерявшись от неожиданной вспышки своего собеседника, но давно научившаяся возражать по существу и убедительно.— Это глупо — выбирать! А надо сделать так, чтобы и ты работал, товарищ Лазарев, и чтобы твоя жена тоже работала. Иначе твоя жена опустится и, прости за выражение, обабится. Вы должны работать оба!

— Так не может быть!

— Может! По собственному опыту скажу: может! У меня муж и трое детей, а я работаю! И даже не считаюсь со временем! Позвони сегодня ко мне, товарищ Лазарев, на работу в восемь вечера — и застанешь меня на месте! Позвони завтра в десять утра — и застанешь меня на месте. Кому же ты говоришь: не может быть?

— Я о себе говорю, а не о других.

— Ты о предрассудках говоришь, вот о чем ! О вредных и нетерпимых нэпманских предрассудках! Не с нэпманов же тебе брать пример, товарищ Лазарев! Но ты явно на нэпманов в этом вопросе ориентируешься, а будет партчистка, я об этом скажу со всей прямотой!

Когда Лазарев умер, представительница женотдела сама об этом разговоре рассказала, причем в несвойственных ей подробностях и с несвойственным же недоумением: что это был за человек, товарищ Лазарев? Ответственный работник, партиец с дореволюционным стажем? На советской работе горел, а в быту проявлял замашки нэпмана?!

Если Нина Всеволодовна не видела в мужчине силы, энергии, а по всей вероятности, и рыцарства, она не видела и мужчины, вот еще о чем догадывался Корнилов.

Небольшие уши в солнечные дни и вечером, при электрическом свете становились прозрачными... Когда поблизости яркая лампа, они становились еще меньше, совсем крохотными и так прозрачны, что хотелось обязательно что-нибудь рассмотреть сквозь них: часть прически, или розоватую кожу, или даже тот посторонний и отдаленный предмет, который это ушко все-таки ухитрялось заслонить.

На редкость постоянная внешность — время почти не действовало на нее. Корнилов об этом только догадывался, но однажды этому получилось и полное подтверждение.

Еще летом 1927-го в гости к Лазаревым приезжала их приятельница по цюрихской эмиграции, и в другие годы они, кажется, были близки — старая большевичка с совершенно неподходящим именем, отчеством и фамилией: Александра Федоровна Романова.

Она еще не была старой, но состарившейся была: морщинистое нервное лицо, простуженный и прокуренный голос, нетвердая походка...

Встретив Александру Федоровну на вокзале, Лазаревы повезли ее на дачу в линейке, и Корнилов оказался рядом с нею, Лазаревы же на противоположной скамье, и, таким образом, обращаясь к гостье, Лазаревы обращались как бы и к нему тоже, и он видел их лица, выражение их глаз. Александра же Федоровна все время задавала Нине Всеволодовне один и тот же вопрос:

— Да ты ли это, Нина? Нет, это невозможно, невозможно и невозможно!

— Это я! Это я, Сашенька! — отвечала ей в который раз Нина Всеволодовна.

— А мне все кажется, это копия с тебя цюрихской! Ни в одном глазу не заметно возраста, как была студенточка, так и осталась ! Ну, разве чуть-чуть-чуть пополнела и посвежела. Как будто с каникул только что вернулась! Нет, не верю! — И Александра Федоровна порывисто хватала за руку Корнилова, совершенно незнакомого ей человека, и говорила ему: — Это невозможно! Этому нельзя поверить! Этого не может быть! Пятнадцать лет — как один день, как же так? Костя изменился, я изменилась — и говорить нечего, общественный строй в России изменился, мир изменился, Нинка — нисколько! Ей книжку под мышку, да и бежать на лекции через цюрихский Новый мост, мимо ратуши, мимо церкви Святого Августина. Честное слово! Не может быть!

— Может, Сашенька, может,— утверждал серьезно Лазарев.— Верь своим глазам, вот и все!

— Невероятно! Ты, Костя, всегда был мастером все объяснять. Тем более невероятности!

— Могу! Тут логика и даже арифметика: пятнадцать лет назад Нина выглядела старше своих лет, а сейчас младше. То на то и получается. Ну, и как же твой Матвей? Как здоровье? Работа?

— Жив и кое-как здоров. Вот бы уж кто удивился, увидев Ниночку! Тоже не поверил бы!

— Матвей — реалист. Поверил бы!

Александра Федоровна вздохнула.

— А все-таки нам хорошо жилось в Цюрихе, весело. Хоть и ходили в Европе анекдоты о скуке этого города, нам все равно было весело. Светло на душе, мы жили в ожидании...

— Анекдоты? О скуке? Я что-то и не помню,— спросила Нина Всеволодовна.

— Ну, как же: «Чем Цюрих дважды отличается от городского венского кладбища? — Тем, что Цюрих в два раза больше и тоже в два раза веселее!»

— Нет,— сказала Нина Всеволодовна,— я этого анекдота не помню...

Корнилов слушал и думал: «Природа! Нина Всеволодовна не себя бережет и не свою молодость, а свою природу. Она, пока жива, знает свою собственную природу, понимает ее, вот и весь секрет! Пока она жива, пока жив...» Тут Корнилов остановился, не стал догадываться, тем более что догадалась Александра Федоровна:

— Все дело в тебе, Костя,— сказала она.— Пока ты жив, Нине обеспечена молодость. Ты, наверное, нарочно и себя, и ее из Москвы-то увез? Чтобы лет через тридцать вернуться в Москву и всех удивить?