Коре Холт - Состязание. Странствие

• Название: Состязание. Странствие
• Автор: Коре Холт
• Издательство: Физкультура и спорт
• Жанр: Путешествия и география
• Год: 1987

В книгу включены две повести известного современного норвежского писателя. В «Состязании» рассказывается об экспедициях Скотта и Амундсена к Южному полюсу (1910–1912 гг.), в «Странствии» — о попытке Нансена и Юхансена достичь Северного полюса в 1893–1896 гг. Публикуется также очерк Тура Хейердала о Нансене.

Для широкого круга читателей.

---

— Вы слишком любезны, мистер Скотт. Могу только сказать, что это тот случай, когда радость всецело на моей стороне.

— В таком случае, господин Амундсен, хотел бы предложить, чтобы мы оба попробовали, насколько это возможно, выяснить истину друг о друге. Мне было бы приятно, если бы мы могли обменяться мнениями с той изысканной вежливостью, которая так естественна для вас. Хотя, строго говоря, не в вежливости дело. Главное, чтобы мы попробовали достичь более глубокого понимания нашей ситуации — и нас самих.

— Я и тут совершенно согласен с вами, мистер Скотт. В глубине души я тоже способен видеть и говорить самую горькую правду о себе. И о других.

— Я пробовал дозвониться до вас, когда был в Христиании!

— Я слышал звонки, но не брал трубку. Стоял рядом с аппаратом и знал, что это вы звоните. Я трусил. Я не мог встретиться с вами и умолчать о том, что решил быть вашим соперником в этих краях. Это справедливо было бы расценено как прямая нечестность. С другой стороны, я не мог уже тогда сказать вам правду. Это смягчило бы потрясение, которое вы, по моим расчетам, должны были испытать. К тому же — что, на мой взгляд, немаловажно, — у меня могли возникнуть трудности с моим правительством. Вы, конечно, понимаете: учитывая зависимость Норвегии от Англии, норвежские власти могли потребовать, чтобы я отказался от соперничества с вами.

— Я понимаю, что выдаю собственное несовершенство, господин Амундсен. Но я желал бы, чтобы ваши власти остановили вас. Не потому, что это, по-моему, было бы справедливо. Но вы с вашим безмерным честолюбием, позволившим вам даже пойти на умолчание, которое я считаю бесчестным, вы должны понять, что меня тоже сверлит честолюбие.

— Всецело понимаю, мистер Скотт! И раз уж мы заговорили о желаниях, они есть и у меня. Взять, например, эти моторные сани. Хоть бы черт их побрал.

— Я и сам нередко разделял это ваше желание. Первые сани уже в преисподней. Провалились сквозь лед и пошли ко дну.

— Я чувствую потребность, мистер Скотт, подробнее осветить мои мотивы и мою тактику, когда я повернул с севера на юг. Понимаете, я не ученый. Главное для меня — рекорд. Хочу, чтобы люди говорили: Амундсен пришел первым. И хотя у меня есть свои сомнения насчет Кука и Пири — да-да, Пири тоже: верю, когда-нибудь будет доказано, что и он не дошел до полюса, — все равно мое завоевание Северного полюса всегда омрачалось бы толками о том, что я не был первым. Это и заставило меня включиться в борьбу за Южный полюс, который является главной целью для вас. Верно я говорю? Разве не лжете вы всем и самому себе, когда утверждаете, что полюс — побочная цель вашей экспедиции? Вы боитесь признать, что мечтаете покорить полюс — и покорить его первым. Считаете это недостойным. Кроме того, мистер Скотт, вы не свободны от трусости. Не в том, что касается внешних опасностей, нет. Верю: ваше чувство долга способно при необходимости подвигнуть вас на самые рискованные поступки. Но достанет ли вам смелости совершить что-либо, что хоть в какой-то мере может показаться зазорным? Мне достанет. Я не боюсь сказать: у меня одна-единственная цель. Прийти на полюс первым.

— И поэтому я верю, что вы будете первым, господин Амундсен! У вас есть и мужество с нужной примесью бесстыдства, и безрассудная отвага, которая на мой взгляд, отдает глупостью, и, однако, чрезвычайно эффективна. Вам ведь известно, что Шеклтон наблюдал, как раскололись льды в Китовой бухте? И это было всего два года назад. Тем не менее вы именно там устроили свою базу.

— С моей стороны было логично пойти на этот риск, мистер Скотт. Я в буквальном смысле слова должен победить или умереть. После нечестного поступка, в котором я вам признался, только победа может спасти мою честь.

В Китовой бухте я на сто километров ближе к полюсу.

— И наверно, этого окажется достаточно.

— Кажется, вы расположены к пессимизму, мистер Скотт?

— Да. Думается мне, все дело в том, что у меня более богатая душа, чем у вас, — извините, но ведь мы обещали друг другу полную откровенность.

— Охотно прощаю, мистер Скотт! Продолжайте.

— Итак, я духовно богаче вас. Но это может оказаться минусом для человека, поставленного руководить другими людьми в чрезвычайных обстоятельствах. Генерал, отдающий артиллерии приказ обстрелять город, не должен испытывать особых угрызений от сознания, что убивает своих собратьев. Конечно, ему легче, если за ним стоит Империя. Но при этом он должен принадлежать к числу ограниченных людей, готовых верить в правоту Империи. Тогда он будет верить и в свою правоту. Вы как раз такой человек, хотя за вами и не стоит Империя. У меня есть Империя, но я человек другого склада.

— Мое мнение — кто желает достигнуть цели, не должен чураться средств. Если вы прибыли сюда покорять полюс, мистер Скотт, почему бы вам не оставить все прочее и не попытаться достигнуть его первым?

— Вы когда-нибудь видели яйцо, господин Амундсен?

— Не понял…

— Это ваш плюс — что вы не всегда понимаете. Мой добрый друг мистер Уилсон доставил с мыса Крозье двенадцать яиц императорских пингвинов. До сих пор никто еще не видел этих яиц. Мои люди добыли их. Теперь эти яйца будут исследованы под микроскопом. Человек сделает маленький шаг вперед в своем познании мира. Мысль об этом радует меня.

— И я рад за вас, мистер Скотт. Но все же опять вынужден поймать вас на непоследовательности. Чего вы желаете больше всего? Уж наверное даже для вас полюс важнее яйца? Что до меня, не сомневаюсь, что я стал бы посмешищем, если бы люди сказали, дескать, он отправился покорять полюс, но потерпел неудачу, зато привез домой дюжину яиц.

— Которых никто в мире еще не видел.

— И которые не так уж необходимо было увидеть.

— Господин Амундсен, я охотно признаю, что вы наделены рядом качеств, которых я лишен. Допустим, что мой характер благороднее вашего, однако это может обернуться слабостью для меня. Но извините за такой вопрос: вы и впрямь так спокойны в глубине души, как хотите казаться? Конечно, все люди в какой-то мере умеют скрывать свою внутреннюю тревогу, и все-таки. Позвольте спросить: вы не истерик?

— Думаю, вы довольно близки к истине, мистер Скотт. Мне и впрямь присущи элементы истерии. Это может быть связано с тем, что я никогда не жил, так сказать, естественной жизнью. Так, например, я не чувствую влечения к женщинам. Разумеется, стараюсь скрывать это, как могу. И, стремясь показать, что я тоже мужчина, иной раз позволяю себе пошлые остроты. Но дело в том, что я слишком умен. А еще и труслив. Все мы в чем-то трусливы. Строгий аскетизм моего нрава усугубляет честолюбие, которое и без того было бы достаточно сильным. Я держу в узде глубинные импульсы — оттого и до истерии недалеко.

— Случается ей прорываться наружу?

— Бывает, когда что-нибудь не по мне. Например, если собачья упряжка сбивается с курса. Один раз — ничего, я сдержусь. Но если несколько раз подряд, я не просто сержусь, а ору и беснуюсь. Мои люди не должны видеть этого. Когда подступает истерия, я, чтобы скрыть ее, сжимаюсь в комок и кусаю рукавицу. И уж тогда никакие чувства не мешают мне избивать собаку.

— Мне — мешают.

— Знаю. И поверьте, я тоже хотел бы быть другим.

— Эта истерия — она не может стать опасной, если прорвется в такой день, когда все будет поставлено на карту?

— Несомненно. Один из факторов, которые увеличивают мою тревогу и тем самым возможность истерических припадков, — сознание того, что вы свободны от истерии.

— Думаю, тут вы правы. Но зато я, если говорить о моих недостатках, лишен воображения. Годы службы на флоте усугубили этот изъян. Приказ есть приказ. Отменить приказ — дело нешуточное. Военно-морская служба невозможна без устава. Известно ли вам, что мои люди щелкают каблуками, войдя в закуток, который служит мне и спальней и кабинетом. И в котором я сижу на старой шинели.

— У нас все спят в одном помещении. Я узнаю любого из моих людей по звуку — и они узнают меня. Мне ненавистна интимность такого рода. Но я смеюсь, как и все. Думаю, это одна из моих сильных сторон.

— У вас, господин Амундсен, несомненно, много сильных сторон, но позвольте все же сказать — я еще раз прошу прощения, — что вы мне не нравитесь.

— Знаю. Я тщательно продумал это обстоятельство. И вот что странно: мне кажется, оно работает на меня. Ваша неприязнь разжигает во мне злость и гонит меня вперед. В то же время она в известной мере сковывает вас, потому что вы считаете это чувство недостойным.

— Кто-нибудь из ваших людей обнаружил вашу склонность к истерии?

— Один. Самый опытный и опасный. Он был вместе с Нансеном, прежде чем попал ко мне.

— Вы говорите: самый опасный?

— Потому что он единственный, у кого есть задатки руководителя. Остальных я сам выбрал. Они умельцы, превосходные лыжники, им не страшен мороз — ничто не страшно. Но личностями их не назовешь. Я сознательно подбирал людей по такому принципу. У них не должно быть сомнения в том, кто здесь начальник. Однако Нансен посоветовал мне взять с собой его человека. Тут у меня не было выбора.