Брайан Форбс - Порочные игры

• Название: Порочные игры
• Автор: Брайан Форбс
• Издательство: Центрполиграф
• Жанр: Триллер
• Год: 1997
• ISBN: 5-218-00374-3

Мартин Уивер считал, что его друг Генри Блэгден покончил с собой: он был найден мертвым в московской гостинице. Однако через год Мартин столкнулся с Генри в аэропорту Венеции. Герой почувствовал, что человек, впутавшийся в какую-то скандальную историю, совсем не тот Генри, которого он когда-то знал…

---

— Это для меня не новость.

— Ты не знаешь и половины. Генри и со мной спал. Я была единственной женщиной, которая ему действительно нравилась. Я давала ему то, что он хотел. Ему было скучно с твоей Софи. Он женился на ней, только чтобы досадить тебе.

— Хочешь сделать мне больно? Напрасно стараешься! Кстати, я не трахаю дистрофичек. У моей женщины должно быть хоть какое-никакое тело.

Она шлепнула меня по щеке, но, поскольку мы сидели бок о бок, удар оказался несильным.

— Как ты смеешь так разговаривать со мной?

Я завел мотор и выкатил машину на дорогу. Остаток пути мы проехали в полном молчании. До конца уик-энда ни она, ни ее брат со мной больше не разговаривали.

Глава 20 НАСТОЯЩЕЕ

И вот теперь я наблюдал за ней в венецианском кафе. Жирные голуби, словно престарелые призраки, расхаживали вокруг столиков. Она достала зеркальце и помаду, подкрасила губы, словно перед свиданием. Солнечный зайчик высветил кружок на ее лице, и наши взгляды в первый раз встретились. Я встал и подошел к ее столику. Алессандро повернулся на своем стуле у бара, чтобы не выпускать меня из виду.

— Привет, Ева.

— Привет, Мартин.

Как ни странно, я был рад, что она меня узнала.

— Можно к тебе присесть?

— Пожалуйста.

Вблизи ее лицо напоминало лицо скелета, кожа, белая, как фарфор, плотно обтягивала скулы. Длинные до неприличия ногти были алыми и заостренными на концах. Чтобы как-то начать разговор, я спросил:

— Вы здесь на отдыхе, как и я?

— Мы?

— Ведь Виктор с тобой?

Она посмотрела на меня, потом куда-то в сторону, и мне показалось, что сейчас появится Виктор. Наконец она сказала:

— Ты, конечно, не слышал.

— О чем?

Она долго не отвечала, потом произнесла:

— Виктор умер.

В этот момент в голову Евы угодил воздушный шарик, и она вздрогнула. Я попытался поймать шарик, но он был с гелием и улетел в небо.

— Прошу прощения, — сказал я. — Мне искренне жаль. Это ужасно, ведь вы были так близки.

— Да, близнецы всегда близки.

— Как страшно — умереть таким молодым.

— Нет. — Она, как всегда, высокомерно поставила меня на место. — Сейчас много молодых умирает. Буквально один за другим.

Я искал нужные слова.

— Какой удар для родителей!

— Нет, — бросила она. — Скорее облегчение. Впрочем, мне на них наплевать.

Алессандро не спускал с меня глаз. Я заметил, что он чем-то обеспокоен.

— Я видел тебя в церкви, — пояснил я.

— Я вовсе не молилась за Виктора, не думай. Я молилась за себя. Не закажешь ли мне еще выпить?

— Конечно. Ты что предпочитаешь?

— Все равно. Ну, граппы.

Я махнул официанту, но он подходить к нам не торопился. Венецианские официанты вообще не очень жалуют туристов. Наконец он убрал пустой бокал Евы и небрежно обмахнул столик полотенцем. Я заказал граппу и скотч для себя.

— Что же тебя привело в Венецию?

— У нас здесь есть палаццо.

Я понимающе кивнул. Ну конечно, я мог бы и сам догадаться. Богачи коллекционируют дома, как марки.

Когда принесли выпивку, я поднял свою рюмку:

— За умерших друзей!

— Это за кого же?

— Ну, конечно, за Виктора.

— Думаешь, Виктор был твоим другом? Он считал тебя скучным человеком. — Она выпила граппу залпом, по-русски.

— Не следует плохо говорить о мертвых, — сказал я. Ее резкость всегда раздражала. — К тому же у меня были и другие друзья.

— Вроде дорогого Генри — ты ведь его имел в виду?

— Послушай, — сказал я. — Видимо, я тебе неприятен, и сожалею, что навязал тебе свое общество. — Я хотел встать, но она схватила меня за руку.

— Не уходи, — сказала она. — Я совсем не то хотела сказать. Останься. Я не могу сейчас быть одна.

Вопреки здравому смыслу я снова сел.

— Ты не должен обижаться. Я просто не знаю, что говорю. Со мной такое часто бывает.

— Понимаю.

— Я хотела бы еще выпить, — сказала она.

Я снова позвал официанта, но он не торопился и несколько раз прошел мимо. Когда же, наконец, наш заказ принесли, ее голос и настроение неожиданно изменились.

— Ты сказал, что отдыхаешь здесь?

— Да, — ответил я, — решил сделать перерыв в работе на несколько дней.

— По-прежнему пишешь?

— Да, пишу.

— А я ничего не делаю, — сказала она. — Вообще ничего. Это ведь счастье, правда?

— Ты так думаешь?

— А ты?

— Не знаю, не пробовал.

Она дотронулась до моей руки, и с ее костлявого запястья соскользнули дорогие часы, как это я не раз замечал.

— Ты здесь с кем-нибудь?

— Нет, один.

— Давай покажу тебе наш дом. Тебе наверняка интересно, как живут гадкие богачи — ты ведь именно так о нас думаешь, да? Пригодится для какого-нибудь романа.

Я взглянул на Алессандро, но он в это время беседовал с одной из официанток.

— Так тебе это интересно?

— Да, — ответил я, — если только ты располагаешь временем. Я сейчас расплачусь.

Я подошел к бару, встал рядом с Алессандро, не глядя на него, сказал:

— Я встретил знакомую из Англии. Она пригласила меня к себе домой. Не беспокойтесь, вернусь в гостиницу к шести. — И прежде, чем он успел что-либо возразить, я вышел.

Подсаживая Еву в поджидавшую ее гондолу, я почувствовал, какая она легкая и хрупкая. Во время поездки она почти все время молчала, откинувшись, словно в изнеможении, на потертое плюшевое сиденье. Мы проплыли через квартал Дорсодуро, где когда-то в деревянных домах жили бедняки; он был теперь отреставрирован богатыми миланцами в качестве pieds-a-terre[62] для уик-эндов. Наконец гондола проскользнула в узкий канал и примостилась между двумя разукрашенными столбами с позолоченными диадемами наверху, обозначавшими стоянку. Взглянув на готический фасад, я увидел, что он старательно подновлен, чего нельзя было сказать о соседних. Балконы, выходящие на канал хитроумным узором, сияли на солнце. Двое слуг, во всем черном, возникли из ниоткуда, словно угадав, когда прибудет хозяйка, и помогли нам выйти на сушу. Ева не обратила на них никакого внимания: это была обычная процедура, не стоившая благодарности. Я заметил, что никто не заплатил гондольеру — должно быть, он тоже служил у нее.

По обеим сторонам от входа под маленькими окошками, забранными витыми чугунными решетками, помещались каменные патеры, высеченные в виде ритуальных декоративных тарелок. Я прошел за Евой в темноту внутренних помещений, а затем вверх по одному маршу каменных ступеней в mezzanino[63], где в былые времена купцы устраивали свои кабинеты.

Теперь там стояла богатая, но разностильная мебель. Образчики малопривлекательного итальянского модерна соседствовали с гобеленом, а рядом — неожиданно — стоял телекс-аппарат.

Мы пошли дальше, в piano nobile[64], где находились главные свидетельства богатства семьи. Шесть канделябров Мурано свисали с расписного деревянного потолка. Мебель здесь была времен барокко; стулья покрыты превосходной вышивкой, на стенах — множество полотен старых мастеров, в том числе один великолепный Каналетто[65], украшавший дальнюю стену комнаты. Я долго стоял перед ним.

— Тебе нравится? — спросила Ева.

— Изумительно.

— У всех наших знакомых есть Каналетто, так что отец, конечно, не хотел отставать. С ним все в порядке, но зачем смотреть на это, когда за окном все то же самое в натуральном виде?

Я пропустил мимо ушей эти ее полные снобизма слова. Пока я любовался картинами, она налила себе выпить и растянулась на одном из парных диванчиков, стоявших по обе стороны огромного камина. Ее юбка задралась, обнажив тощие ноги.

— Ну как, впечатляет?

— Конечно.

— А я больше этого не замечаю. Это просто еще один дом — и только.

— Мы посмотрим остальное?

— Как хочешь.

Она допила свою рюмку и неуверенно встала.

— Я покажу тебе комнату Виктора. Хочешь?

— Охотно посмотрю все, что покажешь.

Через следующую дверь мы вышли на лестничную площадку. Здесь в нос ударил тяжелый запах ладана, даже голова закружилась. Перед нами была резная деревянная дверь, на которой висел венок. Ева посторонилась, пропуская меня. Когда глаза привыкли к перемене освещения, я увидел, что в комнате пусто, если не считать стола на козлах, вокруг которого стояло не меньше дюжины зажженных алтарных свечей. На столе лежали фотографии Виктора в орнаментированных серебряных рамках. Позади стола с задней стены на меня смотрела большая композиция Уархоля[66] — примерно с десяток цветных портретов Виктора.

— Это мой храм в его честь, — сказала Ева. — Свечи меняют каждый день. Видишь, каким он был красивым? Даже мертвый он не утратил красоты, как некоторые. В этом Господь был к нему милостив.

Я подошел ближе к столу. В центре лежала белая роза, а рядом — опавший лепесток. Рассмотрев фотографии, я не мог не согласиться с тем, что Виктор был наделен своеобразной красотой, но лицо его, слегка грубоватое, напоминало маску, а глаза ничего не выражали.