Владислав Реймонт - Земля обетованная

• Название: Земля обетованная
• Автор: Владислав Реймонт
• Издательство: Панорама
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1997
• ISBN: 5-85220-411-0

Действие романа классика польской литературы лауреата Нобелевской премии Владислава Реймонта (1867–1925) «Земля обетованная» происходит в промышленной Лодзи во второй половине XIX в. Писатель рисует яркие картины быта и нравов польского общества, вступившего на путь капитализма. В центре сюжета — три друга Кароль Боровецкий, Макс Баум и Мориц Вельт, начинающие собственное дело — строительство текстильной фабрики. Вокруг этого и разворачиваются главные события романа, плетется интрига, в которую вовлекаются десятки персонажей: фабриканты, банкиры, купцы и перекупщики, инженеры, рабочие, конторщики, врачи, светские дамы и девицы на выданье. Из шумных цехов писатель ведет читателя в роскошные дворцы богачей, в пивные, где дельцы предаются пьяным оргиям, будуары светских львиц, делает его свидетелем деловых встреч и любовных сцен.

Публикуется новый перевод романа.

---

Встречаться с ним в городе Люция не хотела, она жаждала чего-то необыкновенного, жаждала тревог, волнующего трепета. Потому и придумала это свидание в роще и теперь всей своей истомившейся от скуки душой наслаждалась им, не обращая внимания на молчаливость Кароля, который отвечал ей односложно и часто поглядывал на часы.

Что ей до того! Кароль шел рядом, в его ответных поцелуях порой было столько страсти, что глаза ей застилал белесоватый туман; она могла говорить ему о своей любви, могла ежеминутно падать в его объятья и ощущать сладкое волнение, пронизанное страхом, что их могут увидеть.

То и дело она испуганно озиралась по сторонам — стоило деревьям вдруг зашуметь сильнее или воронам с карканьем взлететь с ветвей и устремиться к городу, как Люция с возгласом ужаса, вся дрожа, прижималась к Каролю, и ему приходилось успокаивать ее поцелуями и увереньями, что они тут в полной безопасности.

— Карл, у тебя есть револьвер? — спросила она.

— Да, есть.

— Достань его, золотой мой, единственный. Видишь ли, мне тогда будет спокойней. Ты же никому не отдал бы меня, правда? — шептала она, прижавшись к нему.

— Конечно, не беспокойся. Но чего ты боишься?

— Сама не знаю чего, но очень боюсь, очень! — И глаза ее быстро скользили по роще.

— Здесь нет убийц, даю тебе слово.

— Ну да, я недавно читала, что в этой роще убили рабочего, который возвращался с работы, я точно знаю, что тут убивают. — И она нервно содрогнулась.

— Будь спокойна, со мной тебе ничто не грозит.

— Я знаю, ты, наверно, очень храбрый. Я люблю тебя, Карл, поцелуй меня, только крепко-крепко.

Он начал ее целовать.

— Тихо! — воскликнула она, отрываясь от его уст. — Кто-то зовет!

Никто не звал, роща шумела, деревья медленно, как бы автоматически, раскачивались, самые высокие из них, казалось, разгоняли верхушками клубы тумана, плывшего с полей все более угрожающе, но постепенно редевшего, так как дождь припустил и капли сыпались на рощу, будто крупные зерна, громко барабаня по жестяной крыше ресторана.

Кароль раскрыл зонт, они, спасаясь от дождя, стали под дерево.

— Ты промокнешь, я очень жалею, что ты вышла в такую ненастную погоду.

— Ах, Карл, мне это так нравится!

Она сняла перчатку и подставила под дождь тонкую белую руку.

— Еще простынешь и захвораешь.

— Вот было бы хорошо, я бы лежала в постели и могла бы все время думать о тебе.

— Да, но тогда я не смог бы с тобою видеться.

— Раз так, не хочу болеть. Я уже целых три дня не видела тебя и не могла выдержать, мне непременно надо было с тобою встретиться. А ты — ты думаешь обо мне?

— Приходится, потому что не могу думать ни о чем ином.

— Как это чудесно. Ты меня еще любишь, Карл?

— Люблю. Неужели ты сомневаешься?

— Я тебе верю, верю, что ты будешь меня любить всегда.

— Всегда.

Кароль старался говорить ласковым тоном и придать лицу счастливое выражение, но удавалось это не слишком хорошо — гамаши у него промокли, в галоши набралось воды и грязи, вдобавок его ожидало сегодня так много работы.

Они провели вместе около часа, она решила возвращаться лишь тогда, когда ее лицо и руки настолько озябли, что Каролю пришлось их отогревать поцелуями, а когда он, прощаясь, спросил, действительно ли у нее было важное дело, о котором она говорила по телефону, Люция бросилась ему на шею.

— Я люблю тебя, вот это я хотела тебе сказать, я хотела тебя увидеть!

Она ушла, но не сразу — все возвращалась, чтобы еще раз попрощаться и уверить в своей любви и просить, чтобы он не выходил из леса, пока она не сядет в экипаж, ожидавший ее на улочке за заборами.

Когда Кароль наконец сел в коляску, со всех сторон уже подавали свой голос гудки, возвещая обеденный перерыв, и он приказал побыстрее ехать в контору.

Там он застал только Бухольца и Горна, остальные ушли на обед.

— Вы говорите со слишком большим апломбом, — пробормотал Бухольц, вытягиваясь в кресле.

— А я иначе не умею говорить, — огрызнулся Горн.

— Придется научиться, я такого тона не терплю.

— А мне это «шваммдрюбер»[21], пан президент! — Горн говорил почти спокойно, только нервно подрагивал рот да голубые глаза вдруг потемнели.

— Да вы с кем говорите? — Бухольц слегка повысил тон.

— С вами, пан президент.

— Пан Горн, я вас предупреждаю, я, знаете ли, терпеньем не отличаюсь, я вам…

— Мне незачем знать, отличаетесь ли вы терпеньем или нет, меня это не касается.

— Не перебивайте, когда я говорю, когда Бухольц говорит!

— А я не понимаю, почему Бухольц не может помолчать, когда говорит Горн.

Бухольц подскочил в кресле, но лишь застонал от боли — с минуту он гладил укутанные ноги и тяжело дышал, затем прикрыл глаза и, хотя весь дрожал от злости, хранил молчание, подавляя гнев.

Между тем Горн, который вполне сознательно и даже с известной методичностью старался рассердить Бухольца, сложил книги, с самым невозмутимым видом собрал свои карандаши, ластики и ручки, завернул их в бумагу и сунул в карман.

Все это он проделывал очень медленно, поглядывая на Боровецкого, который, дивясь такому его поведению и этой невообразимой ссоре, не знал, как поступить. Стать на сторону Горна он не мог, ибо не понимал, из-за чего спор, а впрочем, он в любом случае не сделал бы этого — расположение Бухольца было для него куда важней. И Боровецкий с досадой смотрел на Горна, пока тот спокойно надевал галошу, усмехаясь посиневшими от раздражения губами.

— Вы у меня служить не будете, я вас увольняю! — тихо проговорил Бухольц.

— А мне в высшей степени плевать и на вас, и на вашу службу.

Горн надел другую галошу.

— Да я прикажу выставить тебя за дверь!

— Только попробуй, хам! — выкрикнул Горн, поспешно набрасывая пальто.

— Болван, выставь его за дверь! — еще тише произнес Бухольц, нервно сжимая палку.

— Не подходи, Аугуст, не то я и тебе, и твоему хозяину ребра переломаю.

— Ферфлюхт![22] Выставить его за дверь! — крикнул Бухольц.

— Молчи, вор! — прорычал Горн, хватая тяжелый табурет и готовясь ударить, если его тронут. — Молчи, швабская морда! Ты, шакал! — И, швырнув табурет под стол, он вышел, хлопнув дверью с такой силой, что из нее вылетели стекла.

Боровецкого к этому времени в конторе уже не было.

Бухольц, не помня себя от ярости, со стоном откинулся, сил у него хватило лишь на то, чтобы нажать кнопку электрического звонка и сдавленным, охрипшим голосом прошептать:

— Полиция!

В опустевшей конторе надолго воцарилась тишина. Прибежавший испуганный лакей стоял неподвижно, не зная, что делать; он смотрел на синее лицо Бухольца и его искривленный от боли рот. Наконец Бухольц пришел в себя, открыл глаза, оглядел пустую комнату, сел поудобней в кресле и, еще минуту помолчав, ласково позвал:

— Аугуст!

Лакей приблизился со страхом — он знал, что, когда хозяин кличет его по имени и прикидывается добреньким, тут-то он опасней всего.

— Где пан Горн?

— Вы, вельможный пан, его прогнали, и он ушел.

— Хорошо. А где пан Боровецкий?

— Он только заглянул сюда и сразу ушел, наверно, на обед пошел, двенадцать давно било, гудки давно гудели на перерыв, — нарочно растягивал свой ответ Аугуст.

— Хорошо. Стань поближе.

Лакей вздрогнул, но повиновался.

— Слушаю вас! — покорно сказал он.

— Я велел тебе выставить этого пса. Ты почему не послушался, а?

— Он, вельможный пан, сам ушел, — со слезами на глазах оправдывался лакей.

— Молчать! — крикнул Бухольц и изо всех сил ударил его палкой по лицу.

Аугуст невольно попятился.

— Стой, иди сюда, поближе!

И когда лакей, устрашенный, опять приблизился, Бухольц схватил его за руку и стал нещадно колотить палкой.

Аугуст даже не пытался вырваться, только отвернулся, чтобы скрыть слезы, струившиеся по бритым щекам, а когда Бухольц, смертельно утомившись, прекратил избиение и со стоном откинулся в кресле, Аугуст стал укутывать ему ноги фланелью, которая от резких движений размоталась.

Между тем Кароль, предусмотрительно удалившийся, чтобы не быть свидетелем скандала, поехал на обед.

Обедал он в так называемой «колонии» на Спацеровой улице.

«Колония» состояла из десятка женщин-полек, выброшенных судьбою из разных концов страны на лодзинские берега.

В большинстве то были неудачницы, знавшие лучшие времена: вдовы, разорившиеся помещицы, бывшие богачки, бывшие важные дамы, старые девы и молодые девушки, приехавшие в Лодзь в поисках работы. Нужда объединила их и сравняла общественно-кастовые различия.

На Спацеровой улице они снимали целый этаж дома, напоминавший гостиницу, — длинный коридор вдоль всего этажа заканчивался большой комнатой в торце, которая служила общей столовой.