Юзеф Крашевский - Последняя из слуцких князей

• Название: Последняя из слуцких князей
• Автор: Юзеф Крашевский
• Жанр: Историческая проза

В детстве она была Софьей Олелькович, княжной Слуцкой и Копыльской, в замужестве — княгиней Радзивилл, теперь же она прославлена как святая праведная София, княгиня Слуцкая — одна из пятнадцати белорусских святых. Посвящена эта увлекательная историческая повесть всего лишь одному эпизоду из ее жизни — эпизоду небывалого в истории «сватовства», которым не только решалась судьба юной княжны, но и судьбы православия на белорусских землях. В центре повествования — невыдуманная история из жизни княжны Софии Слуцкой, когда она, подобно троянской Елене, едва не стала причиной гражданской войны, невольно поссорив два старейших магнатских рода Радзивиллов и Ходкевичей.

(Из предисловия переводчика).

---

Такой были политика и расчет и у других представителей этого рода. Присовокупим, что и разница в вере была им выгодной, потому что за Радзивиллами шли те, кто ненавидел католиков. Не удивительно поэтому, что и на этот раз они обратились за помощью к шляхте: кому написали, к кому отправили гонцов. Друзья их рода (так именовали их Радзивиллы) без колебаний откликнулись на этот призыв к борьбе. Пан воевода разослал во все стороны оповещения. С ними разнеслась и весть о начале новой гражданской войны. И в Короне, и в Литве никто из имеющих мало-мальское отношение к роду Радзивиллов не отказался помочь; выходило так, что все они были не прочь начать в Литве новую междоусобную войну.

Главными предводителями протестантской партии были, прежде всего, три князя Острожских: краковский каштелян, киевский и волынский воеводы. Они были из числа самых влиятельных магнатов в Литовской Руси. У них было много народа при дворах, они обещали солидную помощь. Каждый из них мог привести с собой шестьсот всадников и семьдесят гайдуков, а это насчитывало в целом три тысячи девятьсот человек. Менее значимым и не столь богатым считался смоленский воевода Абрамович, который был протестантом и стоял за Радзивиллов; обещая не так уж много, он хотел все же хотя бы чем-то помочь общему делу, которое считал делом борьбы за веру, поэтому и обещал прислать от своего двора пятьдесят всадников. Шурин воеводы Николай Нарушевич, жмудский каштелян, выставлял сто всадников и сто гайдуков. Замойский также без рассуждений был готов прислать людей с Подолья. Князь курляндский ответил на послание воеводы обещанием прислать отряд своих рейтаров. Князь Юрий Радзивилл пообещал дать несколько десятков всадников, да и все другие хоть что-нибудь да жертвовали на общее дело.

А вот Лев Сапега, хотя и был родственником воеводы, и хорошо относился к нему, тем не менее дать людей не обещал. Это было, как мы уже упоминали, в его характере: он не любил ни во что ввязываться; как католик и как большой сторонник короля он не хотел выступать против Ходкевичей, потому что они были в почете у Сигизмунда ІІІ, стояли во главе католиков Литвы.

Если же говорить о силах Ходкевичей, то по своему количеству они не шли ни в какое сравнение с силами Радзивиллов. Хотя их и поддерживали все католики, но военной помощи им никто не обещал. Для того, чтобы выставить хотя бы что-нибудь на защиту от Радзивиллов, им оставалось надеяться в основном на деньги, причем на большие деньги: на них нанимались, записывались в войско люди по всей Литве и за ее пределами. Дошло до того, что из-за интриг Радзивиллов приходилось искать наемников по заграницам, а они рядились в их войско только тогда, когда хорошо платили. Ежели к этому присовокупить то, что в ту пору у Ходкевичей не было таких уж больших и богатых владений, да и вообще богатства, то легко понять, в каком тяжелом положении они очутились. Им приходилось закладывать и отдавать в аренду свои имения. Жмудский староста Ян Кароль, стоящий во главе своей группировки, надеялся таким способом собрать тысячу шестьсот конных наемников и еще шестьсот пехотинцев. Он постарался также обзавестись и орудиями для укрепления обороны своего дворца-крепости.

Весть об этой подготовке, из которой никто не делал тайны, скоро дошла до короля. Ничего удивительного: вся страна была занята подготовкой к войне; все сравнивали силы сторон, предсказывали что проиграют войну Ходкевичи, а вместе с ними и все католики. Они боялись, что воевода, имея в руках такое войско, легко победит и не остановится на этом, а использует свою победу для обеспечения себе и своим сторонникам решающей победы в Литве. Это беспокоило католиков и самого короля, к которому все чаще начали доходить просьбы вмешаться в это дело. Но король не очень верил в то, о чем ему докладывали, считал, что положение не столь уж страшное. А, возможно, чувствовал, что Радзивиллы не будут так уж считаться с его посредничеством.

Воевода был сильно рассержен исходом своего недавнего посольства, еще больше возненавидел Ходкевичей и уже не помышлял о новых переговорах и примирении. Поскольку воевода был сильнее и не сомневался в своей победе, он и чувствовал себя увереннее.

Обе стороны с нетерпением и тревогой ждали решающего часа.

И вот закончился 1599 год. Новый 1600 год начался в тревоге, и, наконец, наступил февраль.

Король Сигизмунд ІІІ, обеспокоенный близкой развязкой всей этой истории и доходившими до него слухами о грандиозной подготовке к гражданской войне, в конце концов решил послать в Вильно четырех сенаторов, передал с ними письма к каждой из враждующих сторон, в которых запрещал им браться за оружие. На дорогу он напутствовал послов просьбой сделать все возможное, чтобы остановить пагубное кровопролитие. Сенаторы отправились в Вильно в январе 1600 года, но, пока они не прибыли и не начали действовать, нам стоит вернуться к описанию дальнейшего развития событий в самом городе.

Жители Вильно подумывали о том, что, может быть, придется покинуть город: они чувствовали, что могут стать безвинными жертвами этой войны, ведь она начнется обязательно в центре города, на рыночной площади, на улицах. Некоторые уже собрались уехать: им не хотелось очутиться между враждующими группировками.

Напрасно с болью и сожалением говорили жители Вильно о том, что станет с городом, на это никто не обращал внимания; поэтому они решили напомнить о себе тем, кто собирался воевать.

Симпатии горожан склонялись к партии католиков, потому что большая часть жителей Вильно была католической. Горожане-русины стояли за воеводу, потому что он защищал их от иезуитов. В 1599 году они вступили в конфедерацию под опеку воеводы. Но русинов было немного. Во главе магистрата в то время стоял виленский войт, которого незаконно назначил король, это был правоверный католик и преданнейший слуга иезуитов Матей Бориминский. В прошлом он служил секретарем короля.

В самом магистрате половина заседателей были православными, половина — католиками; но среди православных было уже более униатов, нежели приверженцев прежней веры. То же соотношение было и между бургомистрами и радцами: и там преобладали католики; чувствовалось и большое влияние иезуитов, хотя его подрывали частые споры с магистратом. Войт Бориминский был членом братства Божьего Тела и милосердия Иисуса — это явственно свидетельствует о том, на чью сторону он склонялся.

В один из первых дней 1600 года, когда весь город переполнился слухами о близкой войне, холодным январским утром ратушная площадь стала наполняться людьми. Одни из них шли открывать свои магазины, другие стремились попасть в ратушу, кто собирался на суд в магистрате, кого интересовала сокровищница, кого весы, парикмахерская либо что-то еще. Бургомистры, радцы, члены магистрата, писарь — все столпились у больших дверей ратуши, ожидая, когда часы на башне пробьют девять. Разговор как раз и зашел о приближающихся событиях; рассуждали о том, какие последствия это может иметь для города. Более всего волновались богатые, они любили спокойствие, опасались за свое имущество, тревожились, что им доведется брать на постой тех, кто будет выступать в этом противостоянии на той или другой стороне. Пересказывали один другому то, что удалось узнать.

— Я, пане Базыль, — говорил толстый и краснолицый шляхтич, — слышал от человека из свиты пана старосты, а тот услышал от полковника, а полковник от самого пана старосты, что будут воевать не в поле, а только на городских улицах; как вам, пане, это нравится?

— Конечно, иначе зачем бы они укрепляли дворец? — вопрошал второй. — Все знают, что там уже есть восемьдесят орудий, они лежат во всех углах; а кто знает, сколько их еще привезут. Говорят, что орудия поставили даже в окнах, выходящих на улицу, в парадных покоях.

— А что до воеводы, — утверждал третий, — то мы знаем: как только он наведет сюда войска, еретики тут же сотрут католиков в порошок, уничтожат костелы, а ксендзов передушат. О магазинах и складах и думать нечего. А поэтому не пора ли подумать о себе? Береженого Бог бережет.

— Да, верно. Все может быть. Но неужто наш король позволит им воевать?

— Не может же король сам стать между ними, — заговорил еще один горожанин. — Даже если бы он и хотел помочь Ходкевичам, все равно не сможет. Можно только запретить браться за оружие, ничего иного ему не придумать.

— Так его воевода и послушает, — возражал второй шляхтич, — он посмеется над его запретом как только созовет войска из земель Руси, Курляндии, да мало ли откуда еще. Говорят, что под залог католического имущества он созывает даже татар и поганых турок.

— А поэтому, — гнул свое третий, — каждый, у кого есть голова на плечах, должен побыстрее выметаться из Вильно, и пусть им достанутся одни голые стены, даже обивку можно содрать. Я как раз так и сделаю.