СЕРГЕЙ ЗАЛЫГИН - После бури. Книга первая

• Название: После бури. Книга первая
• Автор: СЕРГЕЙ ЗАЛЫГИН
• Издательство: Известия
• Жанр: Современная проза
• Год: 1988

Главный герой романа лауреата Государственной премии СССР Сергея Залыгина — Петр Васильевич (он же Николаевич) Корнилов скрывает и свое подлинное имя, и свое прошлое офицера белой армии. Время действия — 1921 — 1930 гг.

Показывая героя в совершенно новой для него человеческой среде, новой общественной обстановке, автор делает его свидетелем целого ряда событий исторического значения, дает обширную панораму жизни сибирского края того времени.

---

— Почему же вам это кажется? — заинтересовался Корнилов.

— У вас воспитание не то. У вас очень вредное воспитание. Кроме того, до меня дошли слухи, что вы и сами в недавнем прошлом философ. То есть мусорщик, отрицательный элемент. Так прочитали вы Енчмена или нет? Проштудировали?

— Не успел.

— Свободного времени не было? Ни минуты?

— Болел. Вы видели, что я в тот раз, когда вы дали мне эту брошюрку, был тяжело ранен.

— Жаль, жаль... Действительно, только я вам дал книгу, только вы успели посмотреть заголовок, как вас ударили. И сильно ударили, книга выпала у вас из рук на землю. Я хотел ее подобрать, отдать кому-нибудь другому, но тут подобрали вас и унесли вместе с книгой. Жаль-жаль — сами не читали как следует и другого какого-нибудь внимательного и благодарного читателя лишили возможности. У меня очень немного свободных экземпляров этого труда.

— Боренька! — снова вступила в разговор Леночка.— Боренька, ты был в той страшной драке веревочников, да? Почему же ты ничего не сказал мне об этом? Ты видел, как ударили Петра Николаевича? Ты знаешь, кто это сделал? А следователь, наверное, спрашивает у Петра Николаевича — кто? — а Петр Николаевич не знает... Ведь вас об этом спрашивают, Петр Николаевич? Мне кажется, и следствия-то без такого вопроса не может быть, да?

— Я этого не видел,— сказал Боренька.— Я этого не знаю.

— Вполне может быть, что Боренька этого не видел...— подтвердил Корнилов.— Вполне. Он в это время кричал: «Долой Декарта!» А почему именно Декарта? Почему именно его — не пойму? А? Или, может быть, я тогда ослышался?

Ланочка посмотрела на Бореньку — и это было уже выражением ее тревоги, а на Корнилова она посмотрела с опасением. «Петр Николаевич! — как бы сказала она. — Пожалуйста, Петр Николаевич, не сделайте чего-нибудь такого. Чего-нибудь нехорошего!», но что Леночка понимала под «нехорошим», Корнилов точно не знал.

Бурый же Философ сказал:

— Почему «Долой Декарта!»? Это вам, наверное, послышалось. А, впрочем, не все ли равно — кого долой»?! Декарта или Канта. «Долой!» — вот что главное! Долой многовековой бред, называемый классической философией! Так же, как наши трудящиеся в несколько месяцев избавились от эксплуататоров — от капиталистов и помещиков, так же они должны навсегда избавиться от галиматьи, которую веками эксплуататоры вдалбливали им в головы! Если этого не будет — и революция, и гражданская война, и вся борьба трудящихся с поработителями потеряет смысл! Конечно, потеряет! Если оставить в головах людей старое сознание, из него обязательно снова вырастет эксплуататор. Ну, может быть, он и не в точности повторится в капиталисте и в помещике, он, скорее всего, найдет другой какой-нибудь внешний облик, но по существу он все равно будет не кто иной, как эксплуататор. Так говорит великий человек, ученый и революционер Эммануил Енчмен...— Бурый Философ запустил обе руки в жесткую свою шевелюру, сощурил глаза:— «Мировоззрение — это эксплуататорская выдумка; с наступлением эпохи пролетарской диктатуры мы против мировоззрения. Мы за пролетарскую и грядущую коммунистическую единую систему органических движений!» И дальше: «Неизбежна гибель эксплуататорских высших и вечных ценностей, таких, как разум, познание, логика и идеология вообще!». Все это, все эти слова о высших и вечных, познаниях и разумах,— все их Енчмен берет в кавычки... Можете меня проверить, товарищ Корнилов,— посмотрите страницу семьдесят вторую, заключительную в «Теории новой биологии». Кстати, я не вижу у вас этой книги, где она? Не потеряли?

— На печке...— сказал Корнилов.

— На печке? Там ей место?

— Я там ее читал... Выздоравливал и читал лежа. Лежать больше негде, только на печке.

— Нет-нет — эту книгу у вас надо сию минуту забрать!

— Привстаньте на приступку, она там лежит в головах.

— В головах! Это где же на печке голова, а где у нее ноги? — спросил Бурый Философ, однако на приступку привстал, пошарил рукой и книжечку Енчмена обнаружил.— Прекрасно! Книга цела и невредима! Слава богу!

— Бог-то при чем? — спросил Корнилов с удивлением.

— Бог действительно ни при чем! — согласился Бурый Философ.— Бог ни при чем никогда и ни в чем, а я извиняюсь!

— Вы знали Енчмена лично?

— Не только знал — я был в той группе студентов рабочего факультета, которые набирали его книгу в типографии.

— Вы учились в университете? В Петербургском?

— На рабочем факультете.

Боренька-то, Бурый-то Философ — он тоже ходил, оказывается, по тем же университетским коридорам, что и Корнилов... В тех стенах учился. Как же они его выдержали — те стены, те коридоры? Впрочем,— подумал Корнилов,— что там стены? Вот и женщины Бурого Философа любят, Леночка любит... Кто-кто, а Леночка-то понимает толк в любви!

Видно было, Леночка догадалась, что вот сейчас, сию секунду, Корнилов думает о ней, и думает не так, как ей хотелось бы, не так, как ей предполагалось, когда она замышляла нынешнюю встречу. Она-то, конечно, думала — это будет легко, приятно, а в меру и опереточно.

Оперетта выходила не та, которую она задумала...

Чтобы хотя бы отчасти сменить музыку, Корнилов улыбнулся Бурому Философу:

— Все-таки неловко называть вас так, как мне велела Леночка. Будьте добры — ваше отчество?

— А как же она велела вам называть меня?

— Только что велела называть вас Боренькой...

— А-а-а, а я и забыл, что только что. Я — Яковлевич.

— Давно ли вы, Борис Яковлевич, в городе Ауле проживаете? — как бы даже и официально спросил Корнилов, сам этой официальности удивившись.

Борис же Яковлевич долго думал, прежде чем ответил:

— Полгода.

— Полгода?

— Да, полгода...

— Значит, полгода... Где же вы работаете?

— Да вот... работаю. Так...

— Это — хорошо.

— Ничего. Устроился.

Леночка вздохнула, потеребила локон на правом »,иске, вздохнула.

— Да ты рассказывай, рассказывай, Боренька! Петру Николаевичу все можно рассказать, можно и нужно. Что же ты, право? А вы спрашивайте, Петр Николаевич. Спрашивайте! Спрашивайте Бореньку!

— О чем?

— Да в том-то и дело — о чем хотите! Значит, Боренька живет в Ауле полгода. Каким образом и Откуда Боренька в Аул попал, вы хотите спросить, Петр Николаевич?

— Хочет — пускай спрашивает,— кивнул Борис Яковлевич.— Я не против.

— Ну, конечно, хочет! Должны же вы, в конце концов, познакомиться! Как следует познакомиться. Ну?! — торопила Леночка.

— Ну вот и рассказывай, Елена. Ты лучше расскажешь,— пожал плечами Бурый Философ.

— А что — и расскажу! Значит, Петр Николаевич, Боренька, как вы, конечно, догадались, он в Аул сослан. Из Питера. За оппозицию. За какую, Боренька? Нынче позиций масса, и я могу спутать?

— Не спутаешь...

— За самую главную, за троцкистскую. Да?! А из Ве Ка Пе бе Боренька исключен. Да? Так я рассказываю, Боренька?

— Не из Ве Ка Пе бе, а из кандидатов в члены Ве Ка Пе бе,— уточнил Борис Яковлевич.

— Но ведь енчмениада и троцкизм это далеко не одно и то же? — спросил Корнилов.

— Трудно сказать...— нехотя отозвался Борис Яковлевич,— Трудно... Трудно. А вы-то? С енчмениадой знакомы? В общих чертах? Интересовались?

— Читал в газетах, что енчмениада разгромлена.

— Читали. А что же вы прочли еще по этомуповоду? У вас память хорошая?

— — Читал, что Енчмен на некоторое время сгруппировал вокруг своей теории часть учащихся. Которые поддались буржуазному влиянию идей Троцкого об исключительном значении молодежи в деле строительства социализма. На память я не жалуюсь, нет.

Не поверю, что так коротко было написано!

— Написано было больше, пространнее, но я думаю — достаточно краткого изложения.

— Краткость дается гениям. Эммануилу Енчмену, например. Нам же, всем остальным, необходимы тысячи слов, чтобы изложить самый небольшой факт. Я уже говорил сегодня об этом. Так не припомните — что там еще было напечатан о?

— Отчего же? Да вот: Енчмен отразил идеологию нового торгаша-нэпмана первого периода нэпа... Енчмениада была разгромлена еще в тысяча девятьсот двадцать четвертом году... Но она может повториться в обстановке сопротивления эксплуататорских классов... В обстановке их подавления.

— Все? — спросил Бурый Философ.— Теперь уже все? Окончательно?! — Он, показалось Корнилову, побурел гуще, выпуклые глаза его смотрели на Корнилова внимательно, неподвижно и с чрезмерным спокойствием. Довольно красивый мужчина. И не такой уж лопоухий, как об этом недавно говорила Леночка. Совсем не лопоухий — выдумка!

Леночка тоже посерьезнела. Корнилову стало жаль ее. Она отвернулась в сторону, но даже и перед фигуркой ее было неловко. Такая чудная фигурка — и вдруг обмякла, и на голубеньком платьице появились складочки. А косынку Леночка сняла с головы и положила на колени.

Не оборачиваясь, она сказала:

— А какой вы ортодокс, оказывается, Петр Николаевич! Я не знала!

— Я, Леночка, читаю газеты, только и всего.