Антонина Коптяева - Собрание сочинений. Т.1. Фарт. Товарищ Анна

• Название: Собрание сочинений. Т.1. Фарт. Товарищ Анна
• Автор: Антонина Коптяева
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1972

В первый том Собрания сочинений вошли романы: «Фарт» и «Товарищ Анна». Предваряет издание творческо-биографический очерк В. Полторацкого «Антонина Коптяева».

Роман «Фарт» (1940 г.) посвящен становлению характера советского человека. Действие происходит в Сибири на золотых приисках в конце 30-х годов.

В романе «Товарищ Анна» рассказывается о судьбе женщины-труженицы, человеке, который в деле, полезном обществу, находит силы, чтобы перенести личное горе. Отделить личное чувство, переживание Анны от гражданских, общественных интересов невозможно. Это — цельное, единое содержание ее жизни.

---

— Конечно, освоитесь, — успокоила Анна. — Мы дадим опытного проводника, и он будет вас оберегать. Есть у нас один такой… Кирик.

— Кириков-то? — спросил Ковба. — Он бедовый: с ним нигде не пропадешь! У нас с ним дружба. Трубочку зимой у меня выпросил, взамен рукавички беличьи давал. Я не взял, так он мне после двух глухарей приволок. Вот он какой!

— С ним и поедете, — сказала Анна, улыбаясь Ковбе и своему воспоминанию о Кирике.

«Обрадовалась, что я уеду, — подумала Валентина, обиженная ее улыбкой. — Хотя Подосенова сейчас нет… и когда я вернусь, еще не будет… Как долго я теперь не увижу его!»

Молча пошла она позади всех.

По откосу берега густо цвела ромашка. Сухие сосновые иглы нежно потрескивали под ногами, растущий поселок походил на огромный парк, и было так грустно и хорошо идти краем этого парка над цветущей каймой берега.

48

В сыроватых еще комнатах дома отдыха, с некрашеными полами, с букетами полевых цветов в консервных банках особенно гулко раздавались голоса отдыхающих. Веселые люди бежали с полотенцами к умывальникам, повешенным среди деревьев, к реке, сверкавшей внизу. На широкой террасе накрывали к ужину длинные, под светлыми клеенками столы.

Грустное настроение не помешало Валентине съесть большой кусок хорошо зажаренной рыбы и стакан смородинового киселя. Она даже попросила вторую булочку к чаю.

— Если не спится, то ничего не поделаешь, а заставить себя жевать всегда можно, — сказала она при этом. — Когда я волнуюсь или болею, я нарочно больше ем, чтобы не высохнуть и не подурнеть.

С той же грустью она укладывала вещи и усаживалась в тележку-таратайку, даже вид красавицы просеки, прорвавшей черным ущельем дремучий ельник, не разогнал уныния.

Артели рабочих вывозили тачками жирную желтую глину, другие наваливали на будущее шоссе кучи сырого песку, от шуршанья которого под колесами таратайки вспоминались гладь реки и влажная прохлада тополевых зарослей.

— Кирпичи бы делать! — сказал Ковба, сидевший на сене рядом с Валентиной. — Или бы горшки… латки всякие.

Лицо старика привлекло вдруг ее внимание: оно было обросшим на диво, шерсть росла у него даже из ушей, из носа, щетина бровей лезла на глаза, и когда он шевелил ресницами, то навесы бровей тоже шевелились. Из этой дремучей поросли наивно светились совсем молодые маленькие бледно-голубые глаза.

«На кого он похож?» — мучительно старалась вспомнить Валентина.

Колеса стучали по бревенчатому настилу гати, далеко убегавшей по болоту. Розоватый туман уже курился по обеим сторонам ее, тонкими облачками расползался над камышом, над кочками, заросшими осокой. Между кочками блестела вода — синяя вдали, в просветах тумана, черная вблизи, у бревен.

— Да это «Пан» Врубеля! — вспомнила наконец Валентина и вздохнула, обрадованная.

Притихшая Маринка тепло шевельнулась на ее коленях, а Ковба спросил:

— Чего говоришь?

— Я говорю… Вам не жарко летом вот так… в полушубке?

— В самый раз. Много ли ее, жары-то, здесь?

Валентина слушала его с радостным любопытством, и фантастический синий пейзаж вставал перед нею. Клочки раскиданных озер, стремительные на ветру листья берез и он, белокурый Пан… Такие же голубые глаза и руки — узловатые корни, и огнистый рог месяца над мощным скатом плеча. Валентина огляделась и с волнением увидела на юго-западе тонкий надрез луны, почти незаметный на бледной желтизне неба. Это было точно неожиданный подарок. Теперь даже запах лошадиного пота и запах дегтя от Пана-Ковбы показались ей с детства знакомыми и приятными.

«Я буду кочевать в тайге. Одна, с каким-то Кириком! Но ничего, надо быть смелой и все преодолевать, — раздумывала Валентина, прижимая к себе обеими руками тяжелую, сонно-вялую Маринку и прислушиваясь к фырканью Хунхуза, на котором ехала Анна. — Вот ездит Анна, а чем я хуже ее? Подумаешь, премудрость — езда на олене! Если и упадешь, так невысоко… Зато увижу много интересного. Многое сделать смогу как врач. Привыкну!» — окончательно успокоила себя Валентина, но вдруг смутилась: широкополая шляпа и крутые плечи всадника выплыли из сумерек.

— Да это Ветлугин! — сказала она не то с облегчением, не то разочарованно.

— Я позвонил и поехал встречать вас, — заговорил весело Ветлугин, соскочив с лошади. — Я уже соскучился, — сообщил он, не стесняясь Анны, поздоровался и пошел рядом, придерживаясь за край тележки.

— Видите, какой я… — говорил он нежно и насмешливо. — Даже ночью в тайге разыскиваю вас, чтобы надоедать своим присутствием. — Виктор помолчал, но Валентина тоже промолчала, и он со вздохом добавил: — Вы сами тоже любите поговорить. Я почувствовал, как вы обрадовались появлению попутчика, хотя по человеческой слабости попытался истолковать это иначе.

— А вы знаете, ведь я уезжаю в тайгу, и надолго, — сообщила она так, точно огорчена была предстоящей разлукой с ним.

— Да, я знаю, — ответил он сразу упавшим голосом.

49

Через день Валентина и Ковба опять тряслись по неготовому шоссе, но тут шоссе было совсем иным, чем в речной низине: солнце палило на каменистых плоскогорьях, и въедливая пыль вихрилась над кучами сухого щебня.

«На каждом шагу свой климат», — думала женщина с ощущением тяжелой боли в висках от жестокой тряски и пыльной жары, от снова пробудившегося чувства неуверенности и страха.

Условия, в которых предстояло работать, смущали ее. Должна быть чистота. Как-то объясняться надо с эвенками. Могут быть осложнения после прививки. Ведь жизнь там, в тайге, совсем первобытная.

Даже Ковба, не слыша возни и мурлыканья Валентины, обеспокоился, взглянул на нее. Она сидела со своим чемоданом, ухватясь за край повозки, щурилась на облака пыли, ползущие по дороге.

— Чего примолкла? — спросил он доброжелательно.

Валентина подняла голову. Лицо ее, потное, пыльное и все равно красивое, было скорбно.

— Думаю о себе… как жить лучше.

— Да… жизнь! Она, брат, жизнь, — неопределенно согласился Ковба. Пошевелив ресницами и бровями, он поискал, что сказать, не нашел и сердито подхлестнул сытого мерина. — Вот скоро того… на настоящей тележке будем ездить, — утешающе добавил он.

Его слова рассмешили Валентину. Она снова с любопытством посмотрела на кудлатую щеку Ковбы, на кольчики волос, вылезавшие из-под его шапки.

«Нашел чем обрадовать!» — подумала она и сказала:

— Скоро на машине будем ездить. Придут с последним пароходом грузовики и одна легковая — для Анны Сергеевны.

Ковба пересел поудобнее, укутал сеном край ящика с медикаментами.

— Ничего хорошего не придумали! — наконец промолвил он сердито. — Когда лошадь есть при жилье, оно жилым пахнет. А от машины гарь одна. Вот тракторы я уважаю, потому — облегчение для лошади. Очень даже большое. Но чтобы, значит, ее сменять на машину — это уж зря. Тогда и человека вовсе не видать, а лошадь его украшает, человека-то.

«Трактор он уважает! — усмехнулась про себя Валентина. — Вот сразу в нем заметно было что-то немудреное, но крепкое. Лошадник какой! Это его и вправду украшает».

Все еще ласково усмехаясь, она сняла шляпу, спрятала ее, повязав ситцевым платком голову и лицо до самых глаз. Так показалось на первых порах прохладнее. Затем Валентина подумала, что даже интересно — пожить под открытым небом, как живут настоящие таежники, как Андрей, и ей захотелось скорее увидеть Кирика.

50

А Кирику уже надоело ожидать. Он был доволен предстоящей поездкой и очень гордился тем, что именно ему поручили сопровождать доктора. Для этого его сняли с покоса. Но ему все равно оплатят за каждый трудовой день. Так объяснил председатель артели старик Патрикеев, на диво эвенкам научившийся разговаривать по шнурку с людьми, которые находились на десятки верст в стороне от поселка. Теперь уже неудобно было бы ругаться с таким человеком. Теперь Кирик выслушал его с уважением, с неменьшим уважением посматривая на разговорную коробку, стоявшую на столе в избе председателя. Было очень приятно и немножко боязно, что о нем разговаривали так необычайно.

Когда он поедет по кочевьям, то всем будет рассказывать об этом.

Кирик сидел у своей избы и от нечего делать готовил палочки для растопки. Они так и оперялись светлыми застругами под его легким ножом. Кирик был упрям и на редкость трудолюбив. Это хорошо знал Патрикеев, который сказал ему:

— Ты очень дельный человек, но ты и вредный, ты упрям, словно олень на льду. Свою вредность ты забудь у себя дома. Не серди доктора и береги его, точно свой глаз.

Предупреждение председателя показалось эвенку обидным, но он стерпел и только сказал:

— Я буду беречь его, как порох.

И вот Кирик уже раз десять ходил посмотреть на пасущихся в загоне оленей, починил упряжь, сумы; со всеми поговорил, а теперь, не зная, куда себя девать, готовил жене Катерине растопку. Конечно, Катерина могла сама ее сделать, но такие уж беспокойные руки были у Кирика. Жена его работала вроде старика Ковбы, только вместо коней у нее были коровы: черно-белые, длиннохвостые, с гладкими кривыми рогами.