ХРОНИКИ ДАО - Deng Ming-Dao

• Название: Deng Ming-Dao
• Автор: ХРОНИКИ ДАО
• Жанр: Спорт

Необыкновенная духовная одиссея становления даосского мастера Квана Сайхуна, родившегося в богатой семье в отдаленной провинции Китая. Следуя воле своих родителей, Кван вступил на путь ученичества в русле загадочной и таинственной даосской практики и получил от своего даосского учителя имя «Бабочка». Он пережил бедствия японской оккупации, а позднее – китайской революцией, пройдя через все испытания, стал адептом даосских учений. Постепенно его внутренние и внешние путешествия привели его в Америку, где он становится боксером «Золотых перчаток» и инструктором боевых искусств.

Частично подлинные события, частично иносказание, «Хроники Дао» проводят читателя через лабиринт таинственной даосской практики, дисциплины боевых искусств и увлекательных приключений.

---

Сайхун лишь улыбнулся и снова наполнил стакан дядюшки Пуна. Не исключено, что все пьяыые сборища неизменно превращаются в отвратительное зрелище. Подхватив свою тарелку, он помог Фэну управиться с посудой, а затем вышел в морозную ночь. Сайхун был все еще достаточно молод, Чтобы считать замечание дядюшки Пуна проявлением обыкновенного цинизма.

Сайхун жил со своими дядей и тетей в четырех кварталах от жилища Фэна, в восточной половине видавшей виды двухэтажной квартиры на Форленд-стрит. Деревянное жилище с мансардой и фронтоном было построено после Гражданской войны и тогда же было окрашено желтой краской в первый и последний раз. Поднявшись на несколько ступенек до входной двери, Сайхун вставил ключ в практически бесполезный замок. Из темного коридора на него пахнуло теплым нутром дома. Все-таки приятно жить вместе с людьми преклонного возраста, подумал Сайхун; они всегда поддерживают комфортную температуру внутри.

Потом он повесил на вешалку свою одежду и как можно тише прокрался по коридору. Спальня дяди и тети была прямо здесь, на первом этаже. Больше там ничего не было, если не считать небольшого храма, посвященного Гуань Инь, Богине Милости. Собственно, дом имел только одну комнату, позже в пристройке появилась кухня. В принципе тыльная часть дома целиком состояла из различных пристроек, каждая из которых появлялась по необходимости и создавалась с учетом окружающей архитектуры.

Сайхун вошел в кухню, уже не замечая, что пол в пристройке лежит под другим углом, чем в коридоре. Его тетя благоразумно решила оставить в кухне зажженную настольную лампу, и теперь Сайхун направился по узкому желтоватому лучу, пробивавшемуся через полуоткрытую дверь. Он улыбнулся – старики явно спорили о том, что стоит больше: электричество или проявление уважительности.

Многократно залатанные гипсом стены кухоньки были покрашены в желтый цвет. Главной доминантой почти квадратного помещения были внушительная, вытянутая, покрытая белой эмалью печь и холодильник. Красные и зеленые полки были сплошь уставлены банками с мукой, чаем и прочими припасами. В углу на зеленом линолеуме стояла двадцатипятигаллоновая стеклянная ваза с рисом.

Сайхун поставил греться воду, наблюдая за голубым цветком газа, который с хлопком вспыхнул под старым стальным чайником. Он помнил, что чайник необходимо снять до того, как мерзкий свисток разбудит всю округу.

Обернувшись к пластиковому столику с хромированными ножками, Сайхун заметил конверт. На тонкой бумаге виднелся знакомый каллиграфический почерк его учителя и еще коряво написанный кем-то другим адрес на английском. Он присел, чтобы раскрыть конверт. Садился он осторожно: стулья на кухне были современными, с S-образной хромированной рамой и красными фанерными сиденьями, покрытыми виниловой пленкой. Он всегда боялся перевернуться на этих дурацких штуковинах.

Письмо было кратким: Я покидаю гору. Вернись; нужна помощь.

В конце стояла официальная печать настоятеля Хуашань.

Сайхун опустил письмо на столешницу. Каллиграфия старого учителя была как всегда прекрасной, но вот содержание совершенно не впечатляло. Его первая мысль была: необходимо отправляться немедленно. Но уже во второй отразилось сомнение: а почему я? В конце концов, внутри еще не угасло чувство обиды. Его воспитывали с младых ногтей, но вышвырнули в  мир именно тогда, когда он больше всего нуждался в направляющей руке.

Где-то внутри бурлило ревнивое подозрение: пока он тут прислуживает в дешевых ресторанчиках, служки его учителя и остальные соученики в это время постигают секреты бессмертия.

Он снова перечитал послание. Отправиться на другой конец света совсем непросто; более того, это недешево и нескоро. И вообще, нет никакой уверенности, что встреча будет радостной.

Открыв заднюю дверь, которая вела в сад, Сайхун ступил в темный проем. Сразу же чутко залаял соседский пес. Мягкий лунный свет лился на потертое деревянное крыльцо. Казалось, что весь дом превратился в воплощение долгих лет меланхолии. Сайхун спустился в сад, осторожно ступая по скрипящим, постанывающим половицам.

Ночная стужа сотнями иголок впилась в его тело. Кожа непроизвольно сжалась от холода, кровь прилила к щекам, все тело старалось сохранить в себе тепло. С каждым шагом под ногами похрустывал снег. Он стиснул засунутые в карманы руки в кулаки.

Собственно сад был маленьким – так, остатки участка после возведения беспорядочных пристроек. Летом там был небольшой газон, который под палящими солнечными лучами скоро становился бурым, выгоревшим; теперь же участок был укрыт трехфутовым слоем сверкающего снега. Посередине крохотной равнинки торчал скелет персикового дерева. Сайхун посадил его, когда впервые переехал в этот город. Еще не вполне оформившийся саженец на фоне снега казался гордым и одиноким. На персике не было ни листочка, и Сайхун, глядя на него со стороны, не поклялся бы, что саженец до сих пор жив. Крохотный ствол казался мертвым, заледеневшим; на ветвях не было ни одной почки и даже насекомые не ползали по нему. Кто знает, переживет ли персик эту зиму? Может быть, весной он так и останется стоять, заброшенный, лишенный всяких признаков жизни. Но если на нем появятся молодые побеги, это будет значить, что у ботанического трупа хватило сознательности сохранять терпение. Оставалось верить в то, что персик переживет зиму и даже выбросит жизненно необходимые листочки, зная, что свет и тепло обязательно вернутся.

Сайхун снова спросил себя, должен ли он возвращаться. Возможно, если бы он очутился в старом добром Китае, он обратился бы к предсказателю или раскинул палочки из тысячелистника, гадая с помощью «Книги Перемен». Но сейчас даже столь грубые подпорки были ему недоступны. Он должен был делать то, чему старшие учили его с самого детства: читать подсказки природы. Дерево росло на точке силы; за благодатный сезон тепла оно успело сформировать некоторые ветви, и те достигли точек силы в атмосфере. Следовательно, можно было «прочесть» дерево. Оно могло преподать урок, даже передать свою силу. Его ветки были каллиграфией. Так Сайхун стоял в невер-иом свете луны, разглядывая внешне погибшее деревце. Он думал о своем отчаянии, о горечи после расставания с Хуашань. Где-то во всем этом безумии, в работе по ресторанам, в уличных драках, в жизни на чужой земле должен был существовать ответ. Сайхун верил, что где-то отыщется ключ, который прольет свет на все ею искания.

Потом Сайхун снова вспомнил недавнее сражение в парке и задумался, сколько еще времени ему потребуется, чтобы начать думать как все. Научиться пить, играть в азартные игры. Жениться. Лупить других, пока не найдется кто-нибудь сильнее, кто заставит тебя уткнуться лицом в землю. Сайхуна воспитывали с прицелом на высшие достижения в образовании, благосостоянии и духовности. Но это все равно не давало гарантии того, что он будет размеренно жить и нормально расти. Его обеспечили философией, поддержкой; он познал шепот божественных сил. Но теперешнее невежество и травмы лишили его всего этого.

Сайхун протянул руку и коснулся тонкой ветви. Он тоже в свое время начинал с чего-то маленького, с проросшего семечка. Если бы его учитель не заботился о нем, не подпитывал его, он вряд ли достиг бы своего нынешнего положения. Его учитель послал его в широкий мир. Да, это огорчило Сайхуна. Но он помнил старое изречение: ростку не вырасти в тени большого дерева.

Он бездумно возвратился в дом. Вновь залаяла собака. Потом Сайхун выключил свет и по лестнице поднялся в свою комнату. Там он забрался в душ, тщательно вымыв подстриженные ежиком волосы.

Уже готовясь ко сну, он опять глянул на письмо: нет, возвращение в Китай не станет спасением. Это будет лишь новый виток в его странствующей жизни. Но как бы он ни укорял в душе своего учителя за свои нынешние скитания, внутри Сайхун уже знал – он обязательно вернется.

Глава тридцать вторая Конец Хуашань

Из Шптсбурга в Сан-Франциско Сайхун добрался на поезде. Потом он сел на принадлежавший компании «Америкэн Президент Лайн» пароход «Президент Вильсон» и пересек Тихий океан. Корабль быстро миновал Гавайи, японский порт Йокогама и достиг Гонконга. Дальше был катер до Гуандуна, затем снова разные поезда, сначала по провинции Цзяньси, дальше через города Ханчжоу и Сянь – сотни километров вглубь страны. Чтобы достигнуть подножия Хуашань, ему пришлось проехать по железной дороге почти всю провинцию Шаньси. Была весна 1954 года. Путешествие оказалось долгим и нелегким.

За месяц дорожных скитаний Сайхун находил себе всевозможные оправдания. Во-первых, он снова увидит Хуашань. Сможет помолиться во всех древних святых местах. Уберется из Америки. Может быть, спасет несколько священных книг, найдет в каком-нибудь забытом манускрипте секрет. Для него было бы свойственно возвратиться не из-за личных привязанностей. Сайхун напомнил себе о верности и долге. Он надеялся, что возвращается не ради своей сентиментальности, ностальгии или любви к прошлому – такие переменные не должны были входить в уравнение отношений между учителем и учеником.