Ростислав Фадеев - Кавказская война.

• Название: Кавказская война.
• Автор: Ростислав Фадеев
• Издательство: Изд-во Эксмо, Изд-во Алгоритм
• Жанр: История
• Год: 2005
• ISBN: 5-699-10808-4

Имя генерала Ростислава Андреевича Фадеева сегодня несправедливо забыто. Между тем он был ярким, неординарным человеком, бесстрашным героем Кавказской войны и выдающимся мыслителем — геополитиком и соuиологом. Специалисты считают, что работы Фадеева являются лучшим исследованием восточной политики России. Блестящий литературный стиль, острота и парадоксальность мысли делают чтение фадеевских сочинений настоящим «пиршеством разума».

---

Кто будет виноват в предстоящем нам фиаско всей русской истории, позвольте Вас спросить, мы ли, подпольная интрига, за какую Вам угодно выдавать нас, или Вы, славянофилы, нигилисты и либеральные сторонники газеты «Голос», которые все, несмотря на глубочайшие различия между собою, постарались состроить современную Россию по образцу небесного Иерусалима, а не земного государства, подходящего к самому критическому часу своего бытия? Две невозможности разом не дают поставить русскую боевую силу на соответствующую ее задаче высоту: продолжающееся царство Милютина, которое есть чистейший остаток банды, выстроившей Россию 1861 года, о благонамеренности которой Вы считаете возможно говорить так громко; а затем — общественная почва, сложенная таким образом, что она не дает и не может давать офицеров армии, а в то же время оставляет всю русскую землю без хозяев на время величайшего напряжения сил. Извините меня за откровенность слова, я считаю себя вправе говорить таким образом даже с Вашей, славянофильской точки зрения; я не чужд Вам, хотя всегда принимался за дело не с того конца как Вы. Вот доказательство: в то время как славянофилы затрогивали славянский вопрос с точки зрения святителя, служащего когда-нибудь в ризах Св. Мефодия в древней Праге, на берегу шумящей Савы и Дравы, я написал о нем практическую брошюру, сделавшую мое имя известным множеству простых баб в славянских землях, в чем Вы легко можете удостоверить, между тем как одни ученые знают там Вас и Хомякова, несмотря на Ваши таланты, перед которыми я преклоняюсь, — я, но не славяне, оставшиеся Вам чуждыми. Значит, мой прием лучше Вашего, когда вопрос идет о практическом деле, а не о теории. Вместе с тем, Вы не имели никакого права заподазривать мои намерения, я доказал себя достаточно. Я бросил блестящую карриеру и боролся 8 лет для того, чтоб разоблачить убийственное для России нынешнее безобразие и достиг того, что, во-первых, хоть план будущего и надлежащего нашего устройства поставлен твердо, а во-вторых, дожил до следующих, оффицияльно сказанных мне слов: «Государь смотрит теперь на наше военное дело и на кружок Милютина совершенно Вашими глазами» (хотя ничего не делает в этом смысле, но это уже не моя вина). И вот еще: в ту же тему, когда Вы трудились в Москве для ниспровержения кн. Мещерского, хлопотавшего о поднятии нравственного уровня дворянства (я нисколько не заподазриваю Ваших стремлений, хотя и не разделяю их), я работал в Египте, но не изучал его, как Вы полагаете, а один, своей особой, без малейшей поддержки сверху, втянул его в систему русской политики и получил под свое командование армию хедива. Теперь все — и Государь, и Наследник, и Игнатьев, и азиятский департамент одного мнения со мною, что в этой новой связке всех сепаратистских сил Турции лежит единственное средство умалить для России опасность, явно близящуюся, чисто внешнего решения восточного вопроса; но задумал и исполнил дело я один, под гнетом убеждения в несостоятельности для войны современной России, устройством которой Вы так гордитесь. (Вы не выдадите этой государственной тайны, я лучшего мнения о Вас, чем Вы обо мне). Я позволяю себе думать, Юрий Федорович, что в смысле верной службы отечеству, мой зимний успех стоит Вашего московского, а потому думаю также, что Вы могли бы отнестись иначе к моим побуждениям; я бы, по крайней мере, никогда не отнесся таким образом к Вашим. Доказательство нашего неизлечимого, покуда, умственного разброда в том и заключается, что мы никак не можем рассуждать о деле, не заподазривая противника в печатании фальшивых ассигнаций.

Смысл книги моей не может представлять малейшего сомнения для всякого, кто хочет его видеть; для этого не нужно даже знать главного, высказанного сейчас моего побуждения. Книга состоит очевидно из двух рассуждений, иногда переплетенных между собою в изложении, но совершенно различных по предмету: из анализа нынешнего состояния России и из примерного плана к его улучшению. Мешать одно с другим, воображать, что возражения, даже самые дельные, против подробностей и формы моего примерного плана наносят какой-либо удар сущности моей тэмы — значит преднамеренно путать дело и не убедить никого — а Вы именно так сделали. Я убежден, всякий, кто дал себе труд проехать по России также убежден, все беспристрастные люди, которых я видел и вижу — все убеждены, что наше современное общественное состояние не стоит выеденного яйца, а нынешняя Россия не способна к такому почину, ни к какому делу, ни внутри, ни вне себя — вот положительная тэма, которой Вы как будто не хотите знать, от которой отделываетесь несколькими фразами. Оставаться в таком положении слишком опасно, если б не было даже видно надвигающихся на нас туч, а они видны слишком явственно — вот также положительная тэма, истекающая из первой. В сущности, в этом вся суть того, что я сказал, и даже наверное не сказал бы ни слова более, если б писал для публики толковее нашей. С нашим же обществом я предвидел очень хорошо вопрос «так скажите же, что делать, если знаете!» — вопрос равносильный полной апатии к самой сущности дела; о чем и хлопотать, когда нельзя ничего поправить. В виду подобного вопроса я и написал свой план реформы; в разговоре я назвал бы его словами: вот, например, чем можно поправить! — В моей мысли план этот был вовсе не философским камнем для излечения наших зол, а одним из многих, может быть, гораздо лучших средств для нашего уврачевания. Я желал возбудить сериозную и многоустную речь об этом предмете и с великим удовольствием отказался бы публично от той или другой стороны своих предположений, если б было выставлено на вид лучшее средство, потому что сущностию дела я считаю вовсе не свой план реформы, а уразумение невозможности оставаться в нынешнем нашем слабосилии и идти на встречу неминуемой буре при нашей расслабленности. На счет этого существенного пункта — расслабленности, я не вижу разномыслия в России, не только между оффицияльными лицами, но между всеми встречными и незнакомыми людьми, с которыми сталкиваюсь на железной дороге и в провинции. Из этих всех довольных я не встречал ни одного; должно быть для Вас и для меня существует в России совсем иная публика. Ваш ответ, обращенный на подробности моего проэкта, опускает вовсе сущность вопроса; читавшие ответ, сколько я знаю, принимают его за апологию нынешней общественной и военной милютинщины, в которой изверились уже самые доверчивые люди. Потому, уверяю Вас, Ваш ответ можно было бы разбить в прах гораздо легче, чем Вы предполагаете; для этого вовсе не нужно защищать мой проэкт в его подробностях, — достаточно показать, что Вы вовсе не отвечаете на сущность вопроса. Если у меня будет время, то я напишу за границею нечто о возражениях Кавелина и Кошелева; тех следует продернуть; с Вами же я желаю сохранить мир и дружбу, а полемика в тон мира и дружбы становится невозможной, согласитесь сами, коль скоро пошло дело о заподозрении побуждений.

Через два дня я уезжаю в Египет делать свое дело. В этом отъезде — простите мою откровенность — заключается самый ясный ответ на Ваш ответ. Я еду затем, чтоб умалить несколько опасность, которую современная Россия — по-Вашему, обновленная, а по-моему, расслабленная — не может уже больше встретить лицом к лицу. Отложим наш спор до того близкого времени, когда события покажут непогрешимо, кто из нас служил сознательнее отечеству.

Графиня Левашова, с которой недавно Вы познакомились, пишет мне, что после прочтения Хомякова и встречи с Вами она уже никогда и нигде не будет защищать папу.

Примите, Юрий Федорович, уверение в искреннем моем почтении и совершенной преданности.

РОСТИСЛАВ ФАДЕЕВ

4 сентября 1875

Петербург, гост[иница] Париж.

ИМЕННОЙ УКАЗАТЕЛЬ

Аббасиды, династия правителей Арабского халифата в VIII–XIII вв..

Абд-эль-Кадир (1808–1883), шейх, эмир, руководитель алжирских повстанцев в 1832–1847 гг..

Аксаков Иван Сергеевич (1823–1886), публицист, общественный деятель, один из вождей славянофильства.

Александр Македонский (356–323 г. до н. э.), великий завоеватель и государственный деятель IV в. до н. э..

Александр I Павлович (1777–1825), император Всероссийский в 1801–1825 гг..

Александр II Николаевич (1818–1881), сын Николая I, император Всероссийский в 1855–1881 гг..

Алексей Михайлович Тишайший, второй русский царь династии Романовых (1645–1676), отец Петра 1.

Альберт (Альбрехт, 1837–1906), принц Прусский, генерал-фельдмаршал.

Альберт (Альбер) Александр Мартен (1815 —?), рабочий, игравший видную роль в событиях 1848 г., депутат Национального собрания.

Анна Иоанновна (1693–1740), племянница Петра I, в 1730–1740 гг. императрица Всероссийская.

Аннибал (Ганнибал, 247/246 — 183 до Р.Х.), карфагенский полководец.