Анна Кэмпион - В блаженном угаре

• Название: В блаженном угаре
• Автор: Анна Кэмпион
• Издательство: Иностранка
• Жанр: Современная проза
• Год: 2002
• ISBN: 5-94145-086-9

Роман «В блаженном угаре» — бестселлер 1999 г. Юная девушка из Австралии, путешествуя по Индии, становится последовательницей культа гуру Чидаатма Баба. Родители подвергают ее курсу «депрограммирования», который проводит приглашенный ими американский специалист по работе с жертвами тоталитарных сект. В непростой борьбе за право верить и иметь собственную точку зрения героиня оказывается сильнее исполненного предрассудками соперника, обретая свободу и право следовать в жизни своим путем.

---

В ее взгляде — ни малейшего смущения, ни намека на сомнение. Она хочет, чтобы я понял наконец, что сказанное ею — правда. Она водит по столу рукой, легонько царапая его согнутыми пальцами. Что это, вялое подобие игры в «слоновий хобот»?

Я откидываюсь на спинку кресла, продолжаю внимательно за ней наблюдать.

— Ну что ж, «абсолютная любовь» — понятие достаточно широкое… «Для того чтобы решиться на то, что я сделала с Тейт, нужно очень любить, великой Любовью, и она есть в моем сердце». Это заявила одна из рабынь Мэнсона, рассказывая, как она зарезала младенца актрисы Шарон Тейт.

— Хо-хо-хо. — Рут складывается от смеха пополам, почти касаясь ладонями ног. — Хо-хо-хо.

— Ты находишь это забавным?

Рут не отвечает, продолжая заливаться смехом. А когда наконец выпрямляется, то стонет от изнеможения.

— Это жутко смешно.

— Да, разумеется. Вырезать из материнской утробы младенца — это жутко смешно.

— Да мне не это смешно, смешно, что вы все это мне рассказываете. По-вашему, я на такое способна — убить ребенка?

— А Шарон молила их о пощаде, молила этих женщин не лишать жизни ее и ее ребенка. Но они не смели отступиться, они обязаны были ее прирезать, так полагалось. А потом смочили руки в ее крови и в крови остальных жертв. Для чего? Для того чтобы написать кровью на стене «свинья» и кое-что покрепче. На стене или на двери, этого я уже сейчас не вспомню.

— Послушайте! — Она резко откидывает голову.

— Да! Я весь внимание! И что же дальше?

— Послушайте! Может, вы заткнетесь, а? С какой стати вы все это мне плетете? Ну не собираюсь я убивать никаких младенцев, и отьеб… отвалите от меня наконец. Я не желаю выслушивать все эти мерзости.

— Значит, ты не знаешь, кто такой Мэнсон?

— Мне это неинтересно.

— Значит, все-таки уловила, в чем там было дело?

— Нет, не уловила.

— Ну, как же. Чарлз Мэнсон, суперзвезда шестидесятых. Объявил себя Иисусом-Сатаной и организовал свое «племя кочевников». Преданные ученики, главным образом ученицы, исполняя волю своего божества, действовали как «каратели» — его словечко, постепенно превращаясь в маниакальных убийц.

— Да, я что-то такое слышала.

— Я и говорю, что уловила.

— Нет, ничего подобного, я понятия не имею обо всех этих кошмарах и зачем они все это устраивали. Меня тогда еще на свете не было. Ясно? Как вы смеете обвинять меня в…

— Тебя я ни в чем не обвиняю. Я говорю об «абсолютной любви». Во имя которой все это делалось.

20.02. Слышится торопливое шарканье: это мы спешим разбежаться. Спонтанный порыв, острая потребность отдохнуть друг от друга. Рут идет в туалет, я наполняю раковину холодной водой. Нетерпеливо окунаю руки: вздувшиеся вены похожи на дельту реки, которая вот-вот разольется. Я зажимаю пальцами нос и пихаю голову под воду.

Рут растянулась на полу, подняв вверх раскрытые ладони. Я выскакиваю наружу, прихватив с собой полцыпленка, на ходу отрывая от него куски. Несколько упавших на землю ошметков тут же облепляют муравьи, здоровущие, с ноготь величиной. Солнце уже у самого горизонта. Все вокруг — в теплых охристо-красных тонах. Кроме откуда-то взявшейся облезлой вороны, тоже огромной, с черным клювом.

Когда я вернулся, Рут сидела, поджав ножки, в кресле, держа дымящуюся чашку. Я сел напротив, слушая, как она осторожно потягивает горячее питье — единственный звук, нарушавший тишину. А я привык жить среди целого хора шумов, но здесь ни машин, ни факса, ни автоответчика, это слегка меня нервирует…

Судя по ее напряженной позе, сейчас меня порадуют каким-нибудь сюрпризцем.

— Я вот что решила. Я не собираюсь торчать тут целых три дня.

— Вот как.

— Вот так.

— Ну ты и фрукт.

— Какая есть. Так вот… я вас послушала, а теперь я сама хочу кое-что вам рассказать.

Она отхлебывает свой напиток. Это ее «а теперь» означает, что она, возможно, все-таки потерпит меня три, вернее, уже два с половиной денька, при условии (такие настырные очень любят ставить условия): давайте договоримся. Это означает, что я должен заткнуться, ни слова больше об извращенце Мэнсоне, долой все эти фильмы ужасов, знай свое место, дяденька, теперь ты слушай мою команду. В сущности, командовать мной ей тоже не очень хочется, боссы никогда сами не знают, чего именно им нужно. И еще они уверены, что им хорошо известны все возможности подчиненных, они и представить себе не могут, что эти люди способны на большее и подчас — непредсказуемое. Ну-ну, я тоже намерен преподнести ей сюрприз.

Я смотрю на Рут с забытым уже спокойствием и чувствую, как по моему телу разливается тепло.

Рут старательно откашливается.

— Баба не хочет, чтобы ученики его превращались в ненормальных, в фанатиков. Ему не нужно полное подчинение, он хочет, чтобы мы… чтобы человек подчинялся только самому себе.

— Понятно. Что ты и стараешься делать, верно? Но разве и в этом случае тобой не управляют? Тебе не странно, что подобные мысли — кто кому должен быть подчинен — очень редко приходят в голову тем, кто живет у себя дома? И, наоборот, очень часто посещают тех, кто подался в религиозные общины. Видишь ли, там тебя угощают коктейлем из самых разнообразных эмоций: чьи-то воспоминания о прошлом, чьи-то исповеди, кому-то можно исповедаться в ответ. А это будоражит, как всякий алкоголь.

На этот раз она слушала очень внимательно. Поскольку солнце уже зашло и за окнами не было видно манящих гипотетической свободой тропинок.

— А оно не было тебе, так или иначе, навязано? — продолжаю я.

— Вы о чем?

— Ты же знаешь о чем. Я говорю о подчинении.

— Пф. — Она обиженно фыркает. — Пф. Знаете, я вообще ничего такого не хотела. Просто он оказался рядом. Я сидела с закрытыми глазами, а когда открыла их, смотрю, он сидит напротив. Глядя на меня, вернее, в меня, он медитировал и иногда что-то спрашивал. Спросил: «Что ты чувствовала?» Я ему: «Я видела слабый свет». Он говорит: «Действительно видела?» А я отвечаю: «Нет».

Она поводит плечами, будто хочет стряхнуть с себя нахлынувшие воспоминания, вернуться сюда.

— Прости, я имел в виду другое… я хотел сказать, что община — это особое пространство. Ашрам Баба — это, в сущности, посвященный ему храм, все вокруг, сама атмосфера насыщена излучаемой им благодатью. Разговоры только о нем: Баба сотворил то-то и то-то, дал тому то, тому это. Ты все это постоянно слышишь. Потом кто-то подходит и интригующим шепотом тебе на ухо: «Ш-ш, этого не передать словами…» — благоговейное лицо, голова смиренно опущена, в знак вечной преданности… «Дорогая, если бы я могла объяснить». Твой мозг волей-неволей все это впитывает. Короче говоря, когда ты оказалась перед ним, он уже не был для тебя незнакомцем. Таким, как, например, случайный сосед в кафе, тоже забежавший выпить капуччино. Разве я не прав? Ты была уже на взводе, на грани истерики.

Рут резко наклоняется, придерживая свое сари, похоже, сейчас у нее действительно начнется истерика.

— Чуш-ш-шь, никакой ис-с-стерики, — яростно шипит она. — Я там была? Была. И я действительно почувствовала нечто особенное. Я тут перед вами распинаюсь, рассказываю, что испытала совершенно новые ощущения, а вы говорите, что ничего я не чувствовала, что у меня, видите ли, была истерика. Так чего вам от меня надо, а? Я могу говорить, говорить, говорить о чем угодно, вы все равно не примете это всерьез. Просто дурдом какой-то…

— Дурдом, говоришь?

— А то нет.

— А если Баба попросит: убей себя? Ты смогла бы?

— Надеюсь, что смогла бы.

— И это, по-твоему, нормально?

— Вполне. Потому что он никогда такого не попросит.

— Но он же попросил тебя стать его женой. Как ты считаешь, что его в тебе так очаровало: твоя духовность или твоя красота?

Она чешет плечо — укусила какая-то мошка, скребет, скребет, на коже остается красная ссадинка. Вдруг замечает мой взгляд.

— Может, все-таки будете смотреть мне в лицо?

— Не понял?

— Вы все время пялитесь на мою грудь. Я предпочитаю, чтобы мне смотрели в лицо.

Вот это да! Удар нанесен точно. Я, натурально, тут же снова на них «пялюсь» — та-а-ак, теперь мой черед видеть розовых слонов. Разумеется, я посматривал на ее торс, не целенаправленно, но, поскольку грудь у нее высокая, взгляд невольно упирается в самую «выдающуюся» точку. Обычно я вообще не рассматриваю какие-то части тела, стараюсь воспринимать пациента цельно: вот он, вот пол, вот стул, вот глаза. При чем тут ее женские прелести? В последний раз я услаждал себя зрелищем женских прелестей дома, и это была промежность Кэрол: под тесными — очень тесными — трусиками видно было, как подрагивают и сжимаются те ее губки, словно что-то беззвучно шепчут. Но что это я, в самом деле! Надо быстренько взять себя в руки.

— А что тебя так пугает, Рут?

— Ничего меня не пугает, я просто не желаю, чтобы вы глазели на мою грудь.