Кирилл Левин - Солдаты вышли из окопов…

• Название: Солдаты вышли из окопов…
• Автор: Кирилл Левин
• Издательство: Советский писатель
• Жанр: О войне
• Год: 1974

В этом повествовании, названном автором романом-хроникой, на большом историческом, документальном материале раскрывается вся гнилость и обреченность самодержавного строя в России и его основной опоры — царской армии — в период первой мировой войны.

Автору, свидетелю и участнику многих из описываемых событий, с большой убедительностью удается показать разложение правящей верхушки, бездарность царских генералов, бессмысленную муштру и издевательства над солдатами — все то, что заставляло лучших представителей армии встать на путь революции и под руководством партии Ленина свергнуть ненавистный помещичье-буржуазный режим.

---

Старик не успел ответить. На пороге сенцев выросла фигура старшего унтер-офицера Колесникова.

— Это еще что такое? — крикнул он.

Рогожин опустил руки по швам:

— Отец это мой, господин взводный! Дозвольте с ним поговорить? С горем приехал…

— Иди, иди вон, лапотник! — точно не слыша Рогожина, приказал Колесников.

Крестьянин, покорно кланяясь, пошел к двери.

Кровь прилила к лицу Рогожина, но он овладел собою и робко попросил разрешения выйти из казармы, чтобы там побеседовать с отцом.

— По команде надо, — грубо ответил Колесников. — Службы не знаешь. Доложишь отделенному командиру. Пускай разрешит обратиться ко мне.

И он величественно проследовал в казарму.

После долгих и унизительных просьб Рогожин добился разрешения обратиться к ротному командиру. Васильев удивленно посмотрел на солдата: нижние чины не часто обращались к нему.

— Ваше высокоблагородие, — начал Рогожин, вытянувшись и подобрав живот, — помогите, Христа ради. Отец приехал. Пропадает семья… Погорели мы, ваше высокоблагородие, а лесу нет, денег нет, строиться нечем. Может, написали бы, чтобы подмогли отцу, отсрочку бы на подать дали… А то чем же платить?

Он рукой смахнул слезу.

— Отец говорит, — почти неслышно продолжал Рогожин, — иди, мол, к командиру, ты, дескать, царю служишь, вот и проси помощи, больше не у кого…

И, подняв на Васильева красные от слез глаза, закончил:

— Допустите отца, покорнейше вас прошу, ваше высокоблагородие. Просить хочет вас о помощи.

Капитан смущенно дергал себя за усики.

— Вот что, голубчик, — сказал он, вздыхая. — Я, конечно, всей душой сочувствую твоему горю и рад бы, конечно, помочь, но… что я могу сделать? Средств у нас никаких на оказание помощи нет, написать, голубчик, я никому не могу, — скажут еще, что вмешиваюсь не в свое дело. Ну, посуди сам, братец, чем я могу тебе помочь? Он торопливо достал из кармана трехрублевку, подумав, добавил еще рубль и сунул деньги Рогожину, не глядя на него.

— Вот передай отцу, — сказал он. — А говорить мне с ним незачем.

— Покорнейше благодарю, ваше высокоблагородие, — глухо ответил Рогожин.

4

Денисов докладывал командиру полка Максимову очередные дела. Командир читал бумаги, делал замечания, подписывал документы. На одной бумаге он задержался.

Денисов бегло заглянул в нее.

— Рапорт командира одиннадцатой роты, — доложил он. — Сообщается, что рядовой Грибовский, назначенный в денщики к подпоручику Зайцеву, просит не назначать его на эту должность, оставить в роте.

— Почему? Что за вольности? — раздраженно спросил Максимов. — Как смеет нижний чин отказываться от чести услуживать своему офицеру? Привести сюда этого Грибовского! Немедленно!

И пока Максимов просматривал другие бумаги, Грибовский, доставленный ординарцем, уже дожидался в передней штаба. Из кабинета вышел Денисов, внимательно оглядел солдата, приказал получше заправить гимнастерку и повел его к командиру полка. Максимов сидел в своем массивном, с высокой спинкой кресле, как на троне.

— Ах, вот ты какой? — грозно протянул он, осматривая Грибовского с ног до головы, будто вид рядового объяснял, почему тот не хочет идти в денщики. Затем шумно отодвинулся вместе с креслом от стола, встал и, налезая грузным, большим телом на солдата, как медведь на рассердившую его собачонку, закричал:

— Ну-ка, ну-ка, скажи, голубчик, отчего ты такой гордый, что не желаешь услужить своему офицеру?

— Не могу знать, ваше высокоблагородие!

Максимов, заложив руки в карманы, обошел Грибовского кругом.

— Чем это от тебя так несет? — с отвращением спросил он.

— Чистил сегодня уборные, ваше высокоблагородие!

— Так почему же ты, дурак, не хочешь идти в денщики? Там же чистая работа?

— Не соответствую услужению. Разрешите остаться в роте, ваше высокоблагородие.

Максимов увидел твердые, решительные глаза солдата, не опустившиеся перед его взглядом.

— Уберите его к чертовой матери! — крикнул он.

И когда Грибовский, быстро и легко сделав поворот кругом через левое плечо, вышел из кабинета, командир угрюмо сказал Денисову:

— Не разберешь их, сволочей, какие там у них мысли в голове. Передайте в роту, чтобы взяли его под наблюдение!.. А сейчас я продиктую вам одну важную бумагу… Нечего вмешивать сюда писаря…

5

Про речку Гуслянку в городе шутя говорили, что она семь лет течет и семь лет стоит на месте. Речка и в самом деле была мелкая, загрязненная отходами фабрик: по деревянным четырехугольным, трубам в нее стекала из промывочных цехов бурая, вонючая жидкость, и радужные нефтяные пятна покрывали воду. Вот сюда-то по воскресеньям и ходили гулять солдаты: в роще за рекой они встречались с фабричными рабочими.

Полиция знала об этом и после недавних волнений на фабриках следила за тем, чтобы таких встреч не происходило. Но солдаты все же продолжали ходить в рощу, минуя полицейские посты. Перейдя речку вброд, они вскоре попадали на овражистую поляну, прозванную «Белой ямой», где когда-то добывали известняк. Образовавшиеся овраги и ямы, густо поросшие высокой травой, кустарником, частым ельником и молодыми березками, служили надежным убежищем для сходок. В прошлом году в одной яме нашли убитого городового, и с тех пор полиция не особенно охотно заглядывала сюда. Здесь-то на ближайшее воскресенье и была назначена большая солдатско-рабочая сходка. Полк уходил в лагеря под Рязань, и массовка поэтому приобретала как бы характер прощания.

День выдался ясный, весенний. Молодые листья на деревьях и кустах свежо зеленели, и даже хвоя на елочках окрасилась в матово-голубоватый цвет. Со всех сторон к Белой яме шли маленькими группами рабочие и работницы и отдельно от них — солдаты. В нескольких местах заливисто играли гармони, слышался веселый смех: все делалось так, чтобы воскресное гулянье не вызывало никаких подозрений у полиции.

В роще Карцев увидел Мазурина рядом с белокурой девушкой. Это была Катя, фабричная работница, с которой Мазурин познакомил его еще в прошлом году. И едва Карцев вспомнил, что и Тоня обещала прийти, как заметил ее на тропинке. Тоня шла в синем платье с белым кружевным воротничком и показалась ему сегодня особенно красивой. Он с такой радостью бросился к ней навстречу, что она от смущения покраснела. Они поздоровались и пошли вместе.

— Как хорошо!.. Народу-то-сколько! — весело заметила Тоня.

— Нынче здесь вроде народного гулянья, — ответил Карцев, не отрывая от девушки глаз. — Да, кстати, твое дело как будто устроено. Нашли, где тебе жить, и работа будет. Когда решишь уходить от Максимова — скажи.

— Эй, Карцев! — послышался знакомый голос, и к ним подбежал Петров. — Удрал без увольнительной, — с задором сказал он. — Ну, побегу искать наших…

И он пошел, с любопытством поглядывая вокруг. Все казалось ему необычным: идут, идут рабочие, солдаты, девушки, все веселы, улыбаются, поют песни, слышна музыка, и сама природа будто принимает участие в празднике.

В дальнем от реки конце Белой ямы было больше всего людей. Под деревьями и кустами зеленели гимнастерки солдат, чернели рабочие пиджаки и куртки.

— Пройдем дальше, — предложил Карцев.

За небольшим холмиком начинался лес. Высокие сосны стояли, как бронзовые колонны, и солнце веселыми зайчиками падало на мягкую лесную траву. Рыжая белка метнулась вверх по сосне и, сев на ветке, сердито заверещала.

— Господи, славно-то как! — проговорила Тоня и взяла Карцева за руку.

Они шли молча, и было им легко, точно весна подхватила их и несла куда-то вперед.

— А я ведь и в лесу почти не бывала, — заговорила Тоня. — С малых лет только и знала, что возиться с утра до ночи. Отец в Рязани дворником у купца работал. Ютилось нас пятеро в комнатушке, как птицы в клетке… Мать стирать к господам ходила, на мне все хозяйство лежало. Был, помню, у купца сад — ну прямо рай, да нас в этот рай не пускали. Соловьи там пели — заслушаешься. А вырвалась из дома, тоже не слаще стало. Хуже собаки я жила, Митя. У той хоть своя конура, а у меня и угла-то не было…

— Что вспоминать, Тонюшка! — ласково сказал Карцев. — И я вроде тебя мучился, да и тысячам других не лучше жилось… Вот отслужу — вместе будем, хочешь? — спросил он.

Она молча взяла его за руку.

Со стороны поляны послышалось кукование, повторилось девять раз.

— Вот и оповестили, — сказал Карцев. — Пошли, Тонюшка.

Она крепче стиснула его руку.

— А как хочется, Митя, по-другому жить, по-человечески.

— Будем, будем по-другому жить! — Голос Карцева звучал твердо. — За это и боремся.

Они, быстро и легко шагая, направились к Белой яме.

Какой-то незнакомый старший унтер-офицер прохаживался рядом с Черницким. Семен Иванович стоял под березой, окруженный солдатами. На холмике, укрывшись в кустах, лежал человек с биноклем и наблюдал за дорогой, ведущей в город.